Евгениус Шароваров: Афинское рождение, или Рождение Афин

– Будет новый Царь! – сказал мне Кирилл, обсыпаясь искрами. Следом вбежал наш отец, восклицая: «Новый Царь, Евгениус!»

Моя матушка вошла за ними и впервые таким образом завершила ритуал, принятый Шароваровыми потом еще на долгое время – по любому поводу и с любыми мыслями собираться всей семьей у моей постели.

XVI

Здесь я чувствую себя уже вправе обратиться к моему Читателю – поскольку если он прошел со мной через все предыдущие главы, то уж соберется со мной и в следующие, поэтому здесь я приведу новое введение в мою жизнь.

Введение второе

Г-н Судьба преподносит разных людей г-же Истории, и в этой книге собралась их лишь малая часть, но я все же заранее принесу Читателю свои извинения за их количество и постараюсь вкратце теперь описать из них самых главных, чтобы упростить чтение и понимание этой книги. Для некоторой интриги здесь я помещу даты жизни лишь тех людей, чьи из нее исходы уже поминались, остальные же останутся у читателя в будущем.

Итак:

Мой отец – Петр Авгиевич Шароваров, родился в тысяча шестьсот тридцатом году и умер в возрасте шестидесяти пяти лет в тысяча шестьсот девяносто пятом году в Москве.

Моя матушка – Аркадия Сергеевна Шароварова (в девичестве Шольная), родилась в тысяча шестьсот сороковом году, а умерла в возрасте пятидесяти лет в тысяча шестьсот девяностом году.

Мой брат – Кирилл Петрович Шароваров, родился в тысяча шестьсот пятьдесят восьмом году, а умер в возрасте шестидесяти двух лет в тысяча семьсот двадцатом году.

Ваш покорный слуга печати – Евгениус Петрович Шароваров, родился в тысяча шестьсот семьдесят втором году и здравствует до сих пор, несмотря на все невзгоды и происшествия.

Моя сестра – Эстрейя Петровна Шароварова, родилась в тысяча шестьсот восемьдесят пятом году и тоже здравствует, и во всем остается такой же светлою и мудрою.

Кроме этих близких людей, будут и другие, а именно – работники редакции «Московского листа»:

Писчик и мой бывший учитель – Генрих Иеренархович Штрауц, тысяча шестьсот пятьдесят пятого года рождения.

Художник и других дел мастер – Жак Сергеевич Шасонов, тысяча шестьсот шестидесятого года рождения.

Генеральная редактурщица – Эдна Ивановна Шуйская, тысяча шестьсот тридцатого года рождения.

Ни Эдна Ивановна, ни Жак Сергеевич не упоминаются в этой книге, но тем не менее сыграли важную роль в моей жизни и будут обязательно упомянуты в недалеком будущем.

Кроме того, были еще в моей жизни несколько личностей неординарных, с которыми я встретился в своих путешествиях по университетам:

Джон-Иоанн Дантон – писатель и издатель из английского Лондона, и с ним же его знакомые – Свифт из Даблина и Фой (ныне Дефой) из Лондона. Здесь я повторяю благодарности, высказанные им уже в письмах.

Остальные же люди и личности будут мною перечислены позже, по мере их появления в повествовании, дабы не задерживать читателя списками и перечислениями.

Вперед!

От моего рождения я проведу Читателя к основанию «Московского листа», по-своему настолько интересного, что я уже сейчас могу предположить, что в этой книге его описание не поместится, а значит, оно будет дано в следующей.

Здесь же Читателя ожидает моя учеба и те знакомства и разговоры, которые привели к зарождению идей российской печати и к появлению первых газет, таких как «Московский лист» вашего покорного слуги печати и «Московский галант» А. П. Ш-на.

Коснусь я своего раннего детства, и детства моей сестры, и юности моего брата, и нескольких грустных событий. Кроме того, опишу свои путешествия и встречи, многие из которых могут и позабавить, и завлечь даже и искушенного Читателя.

Для Читателя, интересующегося нежными делами, будут и они, как в моем описании, так и в письмах, подтверждающих их подлинность.

Этот путь г-д Судьбы и Истории труден и даже путан, а значит, нельзя медлить перед его свершением. Вперед!

I

Из своего самого раннего детства я помню малое, кроме тех историй, которые мне рассказывал брат. Самое первое же мое воспоминание – зима тысяча шестьсот семьдесят шестого года, когда я, четырех лет от роду, впервые играл с Кириллом в снегу. Мы строили большую крепость, и брат рассказывал мне, что за несколько лет до моего рождения чуть не случилось большой войны со шведами. К счастью, благоразумный Алексей Михайлович послами и посулами этого избежал и задал тот путь, которого придерживались далее Федор Алексеевич и ныне правящий его младший брат – Петр.

Я, как уже говорилось, не застал правления Алексея Михайловича и лишь видел одно его изображение. В длинной золотой шапке с мехом и остальном одеянии, Царь смотрел угрюмо из-под узковатых бровей, поверх широких усов и бороды, и всем своим ликом вдохновлял величие и присутствие г-на Власти.

Хорошо же я помню Федора Алексеевича, который умер, когда мне уже было десять лет, и свершил множество важных дел, среди которых и принятие Императорства, и перемещение налогов, которые в то время мне еще сложно было осознать во всей полноте.

Императорство же нужно описать отдельно. Мои более юные Читатели, рожденные уже при Императоре Петре, могут и не знать, что ранее в России правили Цари и лишь Федор Алексеевич, в тысяча шестьсот восьмидесятом году, проименовал Россию в Империю и себя в Императоры.

Это свое деяние он сопроводил разными реформами и, среди прочего, основал Школу математических и других наук возле Водной Башни, где я и отучился с тысяча шестьсот восемьдесят четвертого года по тысяча шестьсот девяносто пятый год, то есть одиннадцать лет, включая три года, проведенные мною в славном городе Лондоне на обучении у мастеров печатного дела, о которых я еще много расскажу позже, поскольку это время было и остается в моей жизни влиятельным, к тому же именно в те годы умерла моя матушка.

II

Прежде чем пойти в новообразованную Школу, я учился дома, с пяти лет, – математике, греческому и английскому, что особенно мне пригодилось в жизни; даже и сейчас, хоть я уже больше двадцати пяти лет не говорил на этом наречии, я регулярно пишу и читаю английские письма.

Математику мне, по плану моего отца, должен был преподавать Кирилл, но его, обыкновенно относившегося ко мне хорошо, воротило от моих занятий науками, и поэтому отцу пришлось нанять учителя из немцев. Это был еще молодой, но уже совершенно несчастный человек, не особенно бедный или жалкий, по фамилии Штрауц.

Читатель может его узнать. Да, именно Штрауц впоследствии стал писчиком «Московского листа», для которого писал заметки о жизни москвичей и Императорских забавах. Тогда же до основания «Листа» оставалось еще восемнадцать лет, и Генрих Иеренархович, как мне полагалось называть Штрауца, еще не знал, как не знал и я, что г-н Судьба вновь сведет нас таким интересным образом.

Из того времени, когда я только учился грамоте, у меня осталось письмо, написанное мной моей, тогда еще будущей, сестре (позднее я опишу, каким образом о рождении Эстрейи мне было известно за семь лет до самого этого события; многие ошибки в письме, совершенные мною в молодости, поправлены мною нынешним для облегчения чтения):

«Дорогая моя сестра, возможно, Аркадия или Ариадна, поскольку так зовут моих и твоих бабушек и обе они близки к смерти.

Я тебя очень люблю и жду – думаю, что тебе понравится у нас в доме с матушкой, отцом и Кириллом – твоим старшим братом. Меня же зовут Евгениус Петрович Шароваров, мне пять лет от роду и на лбу у меня шишка, поскольку недавно были похороны в соседском доме и меня по лбу ударили гробом, когда спускали его по лестнице. Отец помогал носить, а Кирилла рядом не было – он дома бывает редко и вообще собирается теперь, наверное, жениться – так думает матушка.

Я пока жениться не собираюсь, но еще не до конца принял по этому поводу решение – мой учитель, Генрих И Е Р Е Н А Р Х О В И Ч, не женат – ему нравится жить одному и быть самому себе генеральным командиром. Он по-русски говорит чисто, только иногда заикается, но не пьет, что, как говорит матушка, поражает ее до глубины души.

У нас вообще дома пьют мало.

С любовью и причастностью нежности,

Евгениус Шароваров»

III

Кроме Генриха Иеренарховича у меня был еще учитель греческого и английского языков, по происхождению итальянец, а по лицу разве что не сибирский изюбрь, которого звали Сергеем Джиованнивичем Шитовым. Это имя он принял при крещении, а на родине звался Микаэлем Джиованни и работал на виноградниках. Хозяйство однажды, как бывает со многими хорошими заведениями, сгорело, после чего Сергей Джиованнивич уехал в Россию по причинам, которые мне так и не удалось у него узнать. Когда я был мал, он отказывался отвечать на мои вопросы, а до моего взрослого состояния он не дожил.

IV

Учителя приходили на дом, и здесь нужно, наверное, описать шароваровский дом в подробностях, поскольку ранее я лишь касался некоторых его качеств, таких как то, что в некоторых его комнатах умирали люди.

Дом наш стоял на улице Черепенной, что возле Китайской стены, и возвышался над улицей на два этажа, каждый по пяти комнат.

В первом этаже, выходящем на небольшой двор, жили слуги, которых было трое: кухарка, нянька и лакей-шибун. У них были свои три комнаты, малые, что по тем временам было необыкновенно, но объяснялось большой дружбой с ними моего отца. В двух других же комнатах были кухня и столовая.

На втором же этаже находились спальни и приемная, гостевая, в которую можно было пройти как по внутренней лестнице, так и по лестнице внешней, пристроенной к дому со стороны улицы. Получалось так, что дом был ею словно бы перекрещен.