Евгениус Шароваров: Афинское рождение, или Рождение Афин

Здесь я оказываюсь в некотором замешательстве, поскольку не могу назвать имени А. П. Ш-на целиком, считая это ниже моего собственного достоинства, но и не хочу при этом оскорбить тех моих Читателей, которые носят другие, вполне уважаемые, имена, начинающиеся на ту же букву. Посему я прошу прощения у тех Читателей, которые могут воспринять на свой счет мои замечания, и надеюсь, что мои мысли не заставят их отложить книгу или тем более сделать с ней то, о чем подумал доктор по отношению к младенцу, но о чем все же воздержался говорить вслух, даже и в медицинских терминах, ибо был хорошо воспитан.

Именно так, в бранных криках, появился на свет человек, которому предстояло еще много лет и до сего дня влиять на меня и мою жизнь, словно бы он был одним из ветров Тифоея. Здесь, в холодных руках недоброжелательного доктора, я его и оставлю до некоторого времени.

VI

Я уже добрался до шестой главы своей жизни и снова оказываюсь в замешательстве, теперь по поводу того, в каком порядке описать такие важные события, как рождение моего старшего брата Кирилла и нашей младшей сестры Эстрейи.

С одной стороны, логическим кажется сперва описать рождение Эстрейи, как самой младшей, но в то же время в хронологическом порядке в мир первым пришел Кирилл, рожденный еще при Царе Алексее Михайловиче.

Разрешением этой задачи для меня является мысль, которую часто высказывал мой отец и которая иногда, как кажется мне, использовалась им в несколько ином смысле. Отец мой говорил так: «У покойного не просят прощения».

Поскольку мой горячо любимый брат уже умер, а моя сестра еще жива, я напишу о Кирилле в первую очередь, а уже потом об Эстрейе, поскольку у нее, если ей вздумается на меня обидеться, я еще смогу попросить прощения. Более того, закончив эту главу, я напишу ей письмо, чтобы предупредить ее о моем порядке прежде, чем эта книга увидит свет.

VII

Мой брат Кирилл родился в тысяча шестьсот пятьдесят восьмом году, когда правил Царь Алексей Михайлович. Родился Кирилл в Москве, но, чтобы описать это знаменательное событие, мне нужно кратко коснуться женитьбы моего отца, которому в ту пору было уже двадцать восемь лет, и моей матушки, которой не было и двадцати.

VIII

Мой отец тогда лишь начал свой карьерный рост, поскольку до двадцати восьми лет жил в состоянии, которое сейчас бы окрестили арестом, а тогда считали лишь строгим воспитанием. Он учился, и у хороших учителей, знал несколько языков, включая греческий, но никогда не видел людей, кроме своего отца (моего деда), своей матушки и учителей и нянек. Когда же ему исполнилось двадцать шесть лет, его отец, Авгий Ярославович Шароваров, умер, после чего его жена, моя бабушка, стала заводить такие громкие кутежи, что уже через полтора года, едва не спалив дом, попала в Широкий монастырь, что рядом с Москвой-рекой, ныне – возле Всехсвятского моста. В то время там содержали умалишенных, и именно в Широком монастыре, двадцать семь лет спустя, то есть в тысяча шестьсот восемьдесят пятом году, оказалась и моя матушка после рождения моей сестры Эстрейи.

В том же тысяча шестьсот пятьдесят восьмом году, оказавшись на свободе впервые, мой отец вышел на улицу и бросался на людей так сильно (поскольку видел их до этого в гораздо меньшем количестве), что был бит и быстро попал к уличным сторожам, которые сразу углядели его не вполне спокойное состояние и оставили в какой-то избе на ночь – отлежаться. Именно из окна этой избы мой отец и увидел мою матушку, которая шла на рынок с нянькой, не зная, что скоро решится ее судьба.

Будучи выпущен из избы сторожами за мелкую плату, мой отец принялся расспрашивать народ о «красивой гинейке», и если бы моя матушка в тот самый час не шла обратно, то мой отец был бы бит снова и одному г-ну Судьбе известно, стали бы его и на этот раз уличные сторожа защищать.

Матушка моя всегда жалела убогих, а отец мой именно таковым ей и показался. Прошло самое малое время – сыграли свадьбу.

IX

Я обещал своему Читателю, что до этой главы не коснусь своих современных дел, и почти что совершенно сдержал свое обещание, хоть и описал впопыхах несколько событий, которые относятся, скорее, к моему современному существованию. Среди них главное – смерть моего горячо любимого брата Кирилла, и о ней я хочу сказать сейчас, прежде всех остальных событий.

?????? ?????? ??? ?????????,
????? ?? ??????? ????????? ????

скажу я вам, ибо мой горячо любимый брат Кирилл был бы жив сейчас, если бы не вмешательство г-д Судьбы и Истории в лице А. П. Ш-на.

После смерти нашего отца в тысяча шестьсот девяносто пятом году, всего через пять лет после смерти нашей матушки и когда я основал свой «Московский лист», именно мой брат Кирилл возглавил торговый дом Шароваровых, который к тому моменту был уже в первой степени.

Этот самый дом в первую очередь торговал со Шведским Великодержавием, и пути торговые шли в ту пору вокруг северных болот, топтать которые купцы, включая моего брата, боялись.

В тысяча семьсот девятнадцатом году А. П. Ш-н, с которым к тому времени мой брат был через меня знаком, был обязан Кириллу и взялся провести один из многих обозов через болота и проложить в новом месте тропу и мост.

Мой брат доверился ему, хотя я предупреждал его, что человек Ш-н неверный и опасный, в самом лучшем случае – очень глупый. Воротился Ш-н полгода спустя с суммой денег, небольшою, и ручною картой проложенной тропы. Брату моему сказал, что на обратной дороге на него напали лихие люди и унести удалось лишь часть денег. Мой брат поблагодарил его за карту и пошел по ней через месяц с большим грузом.

По дороге оказалось, что врал Ш-н: сбыл свой груз в какой-то деревне за малые деньги, а по болоту прошел недалеко, карту же совершенно выдумал и нарисовал своими кривыми лапками. Кирилл попробовал проложить тропу сам и сгинул в болотах. Вот последнее, что я о нем знаю.

?????!

X

А родился Кирилл в Москве, за четырнадцать лет до моего рождения и за двадцать семь лет до рождения нашей сестры. Он обучался на дому, и из его детства мне известна лишь одна примечательная история.

Когда Кириллу было пять лет, а именно – в тысяча шестьсот шестьдесят третьем году, отец привез ему издалека щенка с большими ушами, которого прозвали Кириллец. Кирилльца Кирилл любил очень сильно, почти так же сильно, как меня и нашу сестру, и каждый день выходил к нему во двор играть – наша матушка плохо переносила собак и всегда при них чихала.

Когда Кириллу, уже совершенно взрослому, исполнилось тринадцать лет, Кириллец заболел и умер, и мой брат целую ночь проплакал, а на следующий день пришел к нашему отцу и сказал: «Отец, я очень скучаю по Кирилльцу, привези мне нового».

Отец думал недолго, и через девять месяцев на свет появился я и очень обрадовал Кирилла. Что отличало его всегда, так это то, что он никогда не злился и не перечил, когда его пожелания исполнялись не лучшим образом.

XI

Когда я был совсем еще младенец, одного или двух дней от роду, и не имел даже имени, а Кириллу не было еще и пятнадцати лет, он пришел к моей кроватке и сказал тихо: «Евгеша, слышишь?»

Я, будучи еще небольшим, ничего не слышал, и тем более – потому что лежал спеленатым в дальней комнате, а на улице шла процессия.

– Будет новый Царь! – сказал мне Кирилл, и, хотя я совершенно спал и не мог открыть свои маленькие глазки, могу сказать со всею точностью, как загорелись его глаза, потому что именно так же они загорались и потом, когда Императором стал Петр Алексеевич, и в других случаях так же загорались, но, чтобы описать это действие, нужно мне сначала разобраться в лице моего брата и во всех его подробностях.

Уже в возрасте у него было широкое лицо, отдаленно напоминающее лицо нашего отца, особенно в выступающих скулах и глазах, чуть более узких, чем у большинства москвичей. Кроме того, у Кирилла были незаметные уши, которые скрывались под волосами цвета гретого навоза, и небольшие брови, совсем черные, доставшиеся ему от нашей матушки. Таковые я видел после только у Рома в Вийене, да теперь похожие есть у московских цыган.

Была у него, как я уже поминал, борода, причем обширная, на большую часть лица, покрывавшая его, словно вода земной шар, во всех направлениях.

Отдельно же хочется описать и шароваровский нос!

XII

Носы в нашей семье отменные – как по отцовской родословной, так и по матушкиной.

XIII

– Будет новый Царь! – сказал мне Кирилл, и глаза его загорелись самым невероятным образом, то есть настолько ярко, что недостаточно и одного описания его лица, которое я уже начал и к которому еще вернусь. Чтобы разглядеть этот огонь, нужно еще было и знать Кирилла, знать его хорошо, потому что после процессии, и его восторга, и моего тихого лежания было еще множество раз такое, что Кирилл прибегал ко мне с горящим взглядом и новостями, которые он приносил так, как только он и умел.

Когда мне было два года, а Кириллу уже шестнадцать, он вбежал в мою комнатку с тем же взором и даже более выпученными глазами – он видел на площади казнь, и даже труп, и по этой причине и выпучил глаза, потому что хотел из большой любви передать и мне увиденное, а говорить от восторга уже и совсем не мог. Впоследствии мне тоже довелось видеть казнь, и оказалось, что глаза у повешенного выпучиваются именно тем образом, который и показывал мне мой брат.

На мое шестилетие, когда Кириллу уже было двадцать лет и он приезжал иногда домой с учебы, случилось еще событие – и потом еще другое, и другое, и таких событий всегда было множество, и каждый раз я узнал о них вовремя, потому что ко мне в комнату, а потом в класс, а после и в кабинет, всегда врывался Кирилл с горящим взглядом.

XIV

– Будет новый Царь! – сказал мне Кирилл, и теперь уже Читателю должно быть понятно, как именно выпучились его глаза, словно у повешенного, и какой огонь в них полыхал, и как сильно, и как выплескивался из глазниц, да так, что Кириллу пришлось руками прикрывать мои простыни, чтобы и они не загорелись.

Следом вбежал наш отец с возгласом: «Новый Царь, Евгениус!»

Здесь необходимо пояснить, что отец мой был всегда человеком необычным, и порою любил причудливые вещи, но ничто не радовало его сердце так, как перемена в обители г-на Власти. О, как он радовался, когда Федор Алексеевич объявил, что более не будет величаться Царем, а станет Императором!

– Именно! – мой отец полыхал ярче, чем Соловьевская колокольня.

– Только новое, только главное! – и иногда возбуждался так, что бил посуду об кухонный пол и потом спал долго.

XV