Хохот Демиурга. Мысли в моей голове

И вот, в одно утро, без всяких предупреждений, наша троица сменила состав. Кресло по правую руку от Виктора занимал новый персонаж – парень, приблизительно одного возраста с прежним, с шеей и руками, забитыми татуировками. Никита кратко представил, что это новый аналитик, сказал ему примерно то же, что впервые в Бизнес-Центре говорил мне, и опять подчеркнул, что если кто-то не справляется – тут же отправляется на свалку – церемониться Никита не будет.

В тот день у Никиты было мало работы, он часто отключал мониторы, но по какой-то причине не замораживал нас. Времени на раздумья хватало…

Если учесть, что во Внутренней Риге появляемся на третий день, да еще нужно хотя бы несколько дней на адаптацию и дрессировку, считал я, то получается, что у Никиты была подготовлена замена еще даже до того, как парнишка при мне впервые ошибся. Сколько еще у Никиты есть запасных вариантов? Какая-то дьявольская белка, готовящаяся к долгой зиме! Хочется верить, что он, как та белка, не забывает о своих запасах…

Но у меня сейчас нет вариантов, остается усердно работать, полагаясь на слова Виктора. В Бизнес-Центре я даже более под ногтем Никиты, чем во Внутренней Риге. Никакой свободы у меня нет, даже тренировок с шилом я проводить не могу. Все, что остается, не совершать ошибок и верить, что скоро это навсегда закончится…

В рубке раздался свист – какой-то простенький мотивчик. И я, и Виктор обернулись на новенького, который насвистывал что-то себе под нос. Мы оба долго на него смотрели, а потом я вдруг разразился истеричным хохотом.

Мне стало до чертиков смешно, когда я понял, какие же мы жалкие – и Виктор, и я вместе с ним. Мы ведь смотрели с опаской, боясь, что этот свист вызовет у Никиты раздражение, но нам было стыдно в этом признаться и попросить новенького замолчать. Немного надо, чтобы превратить человека в загнанного зверька, и именно это с нами произошло. Именно это вызвало мой хохот.

Новенький посмотрел удивленно, не понимая причины моего смеха. Ему, видимо, показалось, что я смеюсь над его свистом, он улыбнулся, засвистел еще громче и тоже расхохотался. Так мы и смеялись вдвоем, но каждый по своей причине.

А потом вернулся Никита. Стоило ему появиться, я тут же смолк. Новенький продолжал смеяться до тех пор, пока не встретился с Никитой взглядом. Никита промолчал, и мы вернулись к работе.

Надо признать, что замена аналитика оправдалась, новенький оказался куда более толковым и знал свое дело. Он хорошо оперировал цифрами и давал достаточно точные прогнозы. Выглядело, что у Никиты появился новый любимчик.

Парень, чувствуя к себе повышенное внимание, пытался выслужится, допускаю, что неосознанно и не рассчитывая на выгоду. Он просто был из той категории людей, которым нравится находиться в свете прожекторов. И как-то раз он влез в мою сферу влияния:

Я диктовал Никите правки, которые нужно передать дизайнеру: какие изменения внести в макет. А новенький зачем-то добавил свой комментарий по размеру и расположению заголовка. Никита посмотрел на него и на меня – новенький был искренен и спокоен, а я кипел, задетый за самолюбие. Я принялся возмущаться и отстаивать свою позицию, хотя понял, что не прав и замечание новенького попало в точку.

Во внешнем мире Никита сказал дизайнеру поправить и заголовок.

А после того случая, по вопросам дизайна Никита обращался не только ко мне, но и к новенькому. И даже все чаще к нему. Я ощущал, как меня потихоньку списывают. Признаться, мне стало страшно, что я недотяну до дня побега, но как изменить ситуацию, я тоже не представлял. Я стал все больше ощетиниваться, огрызаться, допускать промахи один за другим, не очевидные Никите, но хорошо заметные мне самому. Новенький смотрел на меня удивленно и поправлял, когда его мнения спрашивал Никита. Стоит признать, что заметив мое загнанность, новенький влезал только когда Никита его об этом просил, то есть сам он больше не проявлял инициативу.

А сегодня произошло нечто, напрочь выбившее меня из колеи. И этим источником было происшествие извне, из реального мира, о принадлежности к которому я уже начал забывать.

Никита разбирал бумаги со своего стола, приставая ко мне уж с совсем идиотским: «какого цвета папки выбрать для квартальных отчетов и для текущих проектов». В дверь кабинета постучали и тут же открыли. Никита оторвался от бумаг посмотреть на внезапного гостя, и мое сердце замерло – в кабинет в приоткрытую дверь заглянула Вера. И она дружелюбно улыбалась:

– Время обедать! Опять заработался, трудоголик?

–Ну, считай ты сорвала весь мой график, – отвечал Никита наигранно строго, – теперь до конца дня смогу думать только о твоей улыбке.

– А завтра, значит, забудешь?

Никита отключил мониторы, но не успел, или, скорее, не захотел заморозить нас. Я услышал только начало их разговора, но этих крох было достаточно, чтобы питать ревность годами. Что значил ее доброжелательный тон? И что означало это ее «опять» – как часто они видятся? На какой стадии отношений находятся? Насколько все для меня плохо, если она уже заходит к нему на обед? И эта ее забота – переживает, что за работой он забудет о обеде – так когда-то она заботилась обо мне…

Ворох мыслей кружил голову, опутывал и дезориентировал – состояние не сильно отличалось от того, когда Никита замораживал меня.

– Привет. Вроде месте работаем, а познакомиться все не удавалось… Так ты Савел?

Я, с трудом удерживая внимание, посмотрел на стоявшего около меня новенького.

– Сокращенно – Сава? – Демонстрируя назойливость, продолжал спрашивать он. – А я Николай… Ну, ты, наверное уже слышал. Ник – если сокращенно, терпеть не могу, когда зовут «Колей».

– Савел… – смог я выдавить из себя.

– Что?

– Не надо сокращать. Сава – совсем другое имя. С другой историей…

– Тебя как током ударили. Это была твоя девушка, я правильно понял?

– Не твое дело!

Я отвернулся, чтобы выражением лица не выдавать, какую испытываю боль. Больше всего мне хотелось лишиться чувств – навсегда уснуть и забыть все свое прошлое. Я был готов разменять даже жажду мести на вечное забвение.

– Представляешь, во Внутренней Риге размылись все татуировки…

Я посмотрел на него, пытаясь взглядом передать всю испытываемую неприязнь и раздражение, но, увидев его глаза, что-то во мне дрогнуло. Новенький – как он сам представился – Ник, смотрел детским, наивным, участливым взглядом. Он протянул свои руки, развернутые ладонями вверх, демонстрируя предплечья.

Мне вдруг стало понятно, что он пытается отвлечь, пускай и нелепо первым, пришедшим в голову. Татуировки всего лишь предлог, чтобы я не чувствовал боли. Я же сам искал забвения.

Руки Ника были в татуировках, но с ними делалось что-то странное: если смотреть мельком, вроде бы, все в порядке, если же приглядеться, то можно было увидеть только цветные чернильные пятна, словно вытатуированные узоры и рисунки размокли, как бумага с акварелью в воде.

– Видишь? И так со всеми. Как считаешь, почему это произошло?

Я зачем-то стал рассматривать его шею, будто не верил, что рисунки размылись везде.

– Может, – начал я вяло, но заставляя себя разогнаться, – ты не предавал большого значения рисункам? Знаю, что во Внутренней Риге, в книге, например, можно прочитать только то, что помнишь наизусть.

– Хочешь сказать, я не помню, что на себе вытатуировал?

Я пожал плечами.

– Дела… – Он рассмеялся, – представляешь, единственное сохранившееся тату: надпись под сердцем – имя той, которую я с радостью бы забыл еще при жизни. А ты ведь художник! У тебя самого нет татуировок? Твои-то точно должны сохраниться…

– Нету, – мотаю головой, – я их если и рассматривал, то как художественное проявление сути. А эту суть еще нужно понять, затем суметь выразить, да еще и найти мастера, который смог бы точно, не исказив, передать на моем теле. Почти что невыполнимо, поэтому я чист… Ну, и знаешь, – добавил я, немного подумав, – будь они на мне – вряд ли бы тут сохранились. Если я даже не могу повторить портрет той, которую не хочу забывать никогда…

Ник опустил глаза и, немного помешкав, сказал:

– Ты извини, если что…

Я посмотрел удивленно.

– Я, это… немного заигрался… Поздно спохватился, что подставляю тебя. Я не хотел. Мы все в одной лодке, у всех общий враг. Это как с татухами – я просто забыл. А то, что он с тобой сделал… если это и правда была она… чувак, он поплатится – так или иначе. Зло не останется безнаказанным – это так не работает…

Ник похлопал меня по плечу и вернулся на свое место. Я заметил, как заинтересованно следит за нами Виктор. Увидев мой взгляд, он лишь грустно улыбнулся и заговорщически подмигнул, мол, скоро мы отсюда выберемся.

А потом я надолго остался наедине с собой и своей трагедией. Я в кровь кусал губу, но могло ли это принести успокоение? Существовала ли физическая боль такой силы, способная заглушить боль душевную. Но ведь еще мелькает надежда, что не все потерянно? Надежда умирает последней…

А потом вернулся Никита, и нарочито подчеркивая свое торжество, спрашивал моих советов по дизайну, хвалил и всячески пытался подбодрить, будто мы с ним были давними друзьями. А я все терпел и безропотно с ним соглашался…

Пускай медленнее, чем в реальном мире, будто вода, просачивающаяся через глину, но время текло и во Внутренней Риге. Приближался день «Х». Все, кроме Ника, становились раздражительнее: Никита по своим причинам, мы с Виктором по своим. Даже забавно, что нас троих при этом объединяла единая цель – удовлетворить запросы Хюлта. И казалось бы, когда группа людей стремиться к общему замыслу, выгоду из которого извлекут все – дело должно спориться, но не тут-то было. Мы застряли в тупике, и по большей мере находились в нем из-за меня.

Не знаю, можно ли происходящее со мной назвать творческим кризисом, а – если можно, то прибывал ли я вне его хоть когда-то за время своего существования что в реальном мире, что во Внутренней Риге… Но то, что я был в ступоре – точно.

Я тужился изо всех сил, что есть мочи пытался выдать что-нибудь свежее и оригинальное, но мне было сложно даже сконцентрироваться на работе. Дизайнеры и иллюстраторы из отдела Никиты, пущенные на самотек и давно отвыкшие действовать самостоятельно, да и не горящие идеей ребрендинга, а видящие в ней только лишнюю работу и прихоть начальника, без подачи не могли отойти от прежних, замыленных образов.