Шотландский ветер Лермонтова

Путь Лермонтова был фактически завершен, и я надеялся, что теперь настроение Вадима заметно улучшится – ведь нас ждала встреча с его сестрой и посещение шотландских пабов.

* * *

1840

– А правда ли, Монго, что Мария Алексеевна Щербатова так хороша, что ни в сказке сказать, ни пером описать? – спросил Гагарин, легонько толкнув Уварова локтем

Они втроем сидели на белоснежном диване в гостиной дома графини Лаваль и, куря папиросы, дожидались приезда Лермонтова. От табачного дыма у Петра Алексеевича немного кружилась голова, но это никак не сказывалось на расположении его духа – он радовался, что, наконец, добился перевода из опостылевшего Торопца обратно в Санкт-Петербург и снова заехал в квартирку, где жил до этого.

– Не в моих правилах обсуждать дам, к коим питают чувства мои друзья, – ухмыльнулся Столыпин, – но против правды идти не могу: все, что вы слышали про Марию Алексеевну – чистейшая правда. Ну, да вы вскорости, полагаю, сами сможете оценить ее красоту по достоинству.

– Она что же, тоже здесь? – оживился князь.

– Пока не видел, но Мишель говорил, что да, будет.

– А вот и мои драгоценные друзья! – послышался из-за спин до боли знакомый голос.

Все оглянулись. Лермонтов стоял, хитро улыбаясь, с упертой в бок левой рукой; в правой он держал дымящуюся папиросу.

– Отчего ты так сияешь, мой друг? – весело спросил Гагарин.

– А что же, мне нужен особый повод для радости? – хмыкнул Мишель. – Друзья со мной, играет музыка, и дама сердца моего, уверен, уже ищет меня в этой пестрой толпе… Пойду ее искать…

Он затушил папиросу и бросил ее в позолоченную пепельницу о трех ногах, после чего круто развернулся и устремился к бальной зале, ловко лавируя между гостями.

– Пойдемте тоже? – предложил Уваров.

– Пойдемте… – охотно согласился Гагарин и первым поднялся с дивана.

Когда они вошли в бальную залу, там как раз закончил играть вальс, и кавалеры благодарили дам за подаренный танец. Уваров вытянул шею и приметил, что Лермонтов направляется к светловолосой красавице, перед которой расшаркивался высокий курчавый брюнет с орлиным носом и черными, словно уголь, глазами. Кто это таков, Петр Алексеевич не знал.

– А вон и Мишель, – сказал Уваров, указывая на поэта.

– А рядом как раз Мария Алексеевна, – прищурившись, констатировал Столыпин. – Видите теперь, князь, какова красавица?

– Да-с, действительно, очень хороша, – медленно кивнул Гагарин.

– А с ними кто? – прищурившись, пробормотал Монго. – Уж не французик де Барант ли?

Мишель тем временем что-то сказал Марие Алексеевне, и та заулыбалась, отчего лицо де Баранта перекосила гримаса презрения. Было в профиле этого типа, в каждом его движении и взгляде нечто хищное. Не говоря ни слова, Петр Алексеевич устремился к Лермонтову.

– Ты куда, мон шер? – окликнул Уварова Столыпин, но тот будто не слышал.

Де Барант и Мишель смотрели друг на друга, первый – с плохо скрытым презрением, второй – насмешливо, как обычно. Когда соперник Лермонтова заговорил, Уваров был уже достаточно близко, чтобы расслышать:

– Вас не учили манерам, Михаил?

«Француз? – услышав характерный акцент, с замиранием сердца подумал Петр Алексеевич. – Выходит, Монго был прав?»

– Дама, ожидая своего кавалера, подарила вам танец, так почему бы вам просто не поблагодарить ее и не удалиться?

– Черт возьми, – услышал Петр Алексеевич тихую ругань Монго. – И вправду де Барант…

– Кто таков? – спросил Уваров, покосившись сначала на Столыпина, а потом на князя – тот, завидев брюнета, отчего-то помрачнел лицом.

– Сын французского посла, – ответил Монго. – Любитель волочиться за хорошенькими девушками. Мишель рассказывал, что он пытается приударить за Марией Алексеевной… как видишь, так оно и есть.

Уваров снова уставился на Лермонтова и де Баранта. Петр Алексеевич хотел вмешаться в их спор, оттащить Мишеля в сторону, пока ситуация не приобрела угрожающий размах… но прекрасно понимал, что по правилам этикета не может этого сделать: подобное поведение могло только усугубить конфликт между ухажерами княгини.

– Вы точно преследуете меня повсюду, как будто желаете в чем-то уличить, – произнес де Барант.

Он сделал шаг навстречу Лермонтову и, прищурившись, спросил:

– Правда ли, что вы позволяете себе за спиной говорить на мой счет невыгодные вещи?

– Неправда. Я не столь хорошо вас знаю, чтобы говорить с кем-то о ваших недостатках.

– И все же, если дошедшие до меня сплетни верны, вы поступили крайне дурно, – уперся француз.

– Кончайте уже меня поучать, Эрнест, – поморщился Лермонтов. – Вы пытаетесь казаться дерзким, но выглядите смешным.

Де Барант напрягся. Уваров увидел, что Мария Алексеевна побледнела.

«Сейчас что-то будет», – понял Петр Алексеевич.

– Vous profitez bien trop du fait que les duels sont interdits dans votre pays! (Вы слишком пользуетесь тем, что дуэли в вашей стране запрещены, франц.) – сухо произнес де Барант.

Уварову на миг показалось, что на этом спорщики и разойдутся, но Лермонтов в тон Эрнесту ответил:

– Ne soyez pas l?che. Cette interdiction n'a pas d'importance lorsqu'il s'agit de r?gles du code d'honneur. Je suis tout ? votre disposition (не будьте трусом. Этот запрет не имеет значения, когда речь идет о правилах кодекса чести. Я в Вашем распоряжении, франц.).

По спине Петра Алексеевича пробежал холодок. Ему почудилось, что он еще успеет спасти ситуацию, если вовремя прервет разговор…

– В таком случае вызываю вас на дуэль, – объявил де Барант.

Княгиня закрыла рот ладонью; казалось, еще немного, и она упадет в обморок, прямо посреди бальной залы.

– Принимаю вызов, – чинно кивнул Мишель. – Кто будет вашим секундантом?

– Предлагаю обсудить это наедине, – сказал де Барант, косясь на гостей, ближайшие из которых последние пару минут с любопытством взирали на спорщиков.

– Согласен, – кивнул Лермонтов.

Вместе они решительно устремились к выходу из бальной залы, провожаемые взорами окружающих молодых людей и дам. Уваров стоял, тяжело дыша, и смотрел в спину поэта – до тех пор, пока он не пропал из виду.

На плечо Петру Алексеевичу легла чья-то рука. Вздрогнув, он оглянулся – то был Монго.

– А ведь так хорошо начинался этот вечер… – задумчиво глядя сквозь толпу, медленно произнес Столыпин.