Жиль

Нюра была в восторге.

– Хоть тут не вышла толстой.

Она вертела рисунок в руках, не понимая как правильно смотреть.

– Как дали, – догадался художник.

Она с гордость покорилась искусству. Прислонив лист груди, подала руку.

Художник поклонился, они попрощались. Нюра другой рукой положила на стол бумажку, улыбнулась и испарилась с рисунком в бесконечном коридоре.

– Дура, – проговорил Петр вслед и развернул записку.

Номер телефона, поцелуй и подпись Евангелина.

Петр смял бумажку. Она и тут зачесалась, какого черта ей надо? Он развернул скомканный лист бумаги и вчитался. Номер телефона, импровизированный поцелуй. Откуда она взялась? Что ей надо? Петр сел на диван и посмотрел на карандаш и пару листов.

– Теперь можно рисовать. Надо только все спрятать.

Петр сел за тумбочку и принялся за дело. Карандаш ни слушался, выдавал не те линии, не понимал, чего от него хотят. Что случилось? Все началось в том ресторане, когда он признался ей в любви. После все полетело к чертовой матери. Она отобрала все! Он ненавидел ее за это. Карандаш дернулся в сторону, оставив большой след. Петр отложил бумагу и схватил себя за голову.

В тот день на террасе ресторана он мямлил. Надо было говорить уверено, кто так признается в любви! Девушка чье лицо он старается зарисовать, ему отказала. Она ушла прочь и больше они не встречались. Краски стали темнеть, линии становились расплывчатыми, твердость в руках пропала.

Все его старания пошли даром. Он больше не в состоянии писать как раньше. Насколько он хорошо писал картины? Сосредоточенность в руках исчезла. Появились, лишние линии, ненужные штрихи. Расторопность и скупость в технике. Он не ненавидел себя за каждый новый рисунок.

– Если честно, – произнес он в полголоса, – я ее ни когда не любил.

Листок не принимал его лож. Карандаш пытался нащупать ее черты лица.

– Я не любил ее, – он водил по клетчатой бумаге. Она не воспринимала его слова. Рука дернулась, карандаш пошел за рукой и с размахом отлетел в сторону. Его руки сомкнулись и разорвали листок на мелкие клочья.

– Я ее не любил, ты меня слышишь, – нет, карандаш закатился под кровать и там обрел покой. Так и не став знаменитым.

Петр сел на кровать, ему стало плохо. Будто все в комнате подалось неизвестному толчку и стало кружить с бешеной скоростью. Он прикрыл голову подушкой.

– Я не любил ее, – проговорил он шепотом, после лег, пытаясь закрыть глаза. Перевернулся набок, вспомнил часть ее черт. Безликие отрывки, это не она. Ее лицо не осталось в памяти. Они пропали, их выкрали, как его носок.

Петр резко проснулся, вскочил и посмотрел в окно. Понимая, что может уснуть и больше ни когда не проснуться. Мелкий дождь, накрапывая утром, перерос в сильный ливень. Капли следили за ним. Холод протискивался через старые щели. Художник зарылся в одеяло.

– Что теперь? – проговорил он в полной тишине. Слова растворились в палате. Глухой ветер метался по холодному помещению разгоняя вонь и сырость.

Если бы несчастному Петру дали краски. Он бы нарисовал человека, укрытого в одеяле, трясущегося от страха, в ожидании своей участи. Он ждал прихода. Неизвестно кого, но кто-то обязательно должен прийти и взять его за руку. Увести от этих холодных стен и безысходности. И Петр оставил свои мучения в небольшой палате под номером сто шесть.

Дверь открылась и на пороге появилась Агафья в новом белоснежном халате. Тусклый свет от ламп делал ее мрачнее и ужасней.

– Собирай все вещи, ты переводишься в другую палату.

Весь скарб уместился в руках. Агафья повела его по тугим коридорам в новое место обитания. Петр смотрел на ее красные щеки и желтые зубы, что выглядывали из пухлых губ. Она молчала, но по улыбке становилось ясно, она делает гадость. Это единственный человек в сером доме, способный на все. Видимо ее долгие просьбы были удовлетворены, ей разрешили подпортить Петру жизнь окончательно. Она неслась исполнять приговор.

Они вывернули из левого мрачного крыла и попали в центральную часть больницы. Здесь раньше устраивали балы, дальше находилась шикарная библиотека. Сейчас палаты, перегороженные тонкой стеной и множество снующих людей в белых халатах. Их разбавляли сонные люди, чьи огромные глаза смотрели на приговоренного к смерти. Агафья подгоняла Петра, не давая рассмотреть пациентов:

– Ты знаешь, правое крыло тебя заждалось, – проговорила сквозь зубы главная медсестра. – Я им говорила, что тебя давно надо туда отправить. Они меня не слушали, но справедливость восторжествовала. У тебя теперь будет много времени подумать о твоем поведении. Ты узнаешь, как нарушать общественный порядок.

Она бойко бежала, буквально таща Петра за руку, ей все чертовски нравилось. На переходах и лестницах она даже подпрыгивала от радости, и предвкушения. Правое крыло. Зачем они решили туда его упрятать? Самое главное за, что? За этот случай? Полный бред.

– Но доктор сказал, что мне нужен покой?

– Да кто с этим спорит, там полная тишина. Почти ни кого нет. Не переживай тебе там понравится. Третий этаж правого крыло всем нравится. Будешь там не один. Там девчонка лежит, познакомишься, девка красивая. Сойдетесь, – и Агафья рассмеялась.

Про это сырое и холодное место рассказывала не только Евангелина. Кто-то обязательно проболтается в коридоре. Еще он точно знает, что там ночью горит свет.

Петр, сжимая свой скарб, прошел через административное здание и стал подниматься на верхний этаж сквозь различные лестницы и бесчисленное количество ступеней. Первый раз в этой больнице из окон ударило яркое солнце, что скрывалось под тучами. Они оказались в тамбуре, где огромная вереница лестниц весела над ними.

– Долго еще? – Протяжно спросил Петр

– Давай быстрей двигай

Петр с Агафий поднялись на второй этаж и встали около черной двери. Грязная черно-белая плитка гипнотизировала. Два мелких окна запутанных паутиной почти не пропускали солнце.

– Оля открой, – она постучала рукой по двери. В ответ раздался глухой стук, что растворился в общем шуме.

– Подожди, – послышался голос за дверью. Давая понять, что там есть люди.

Коридор покрыт серой краской, как и весь дом. Облезлые стены, сломанные перила и чудовищный запах неизвестно чего.

– Дверь открылась и на пороге показалась молодая сестричка, с курносым носом и с отвратительным макияжем. Она посмотрел на Петра после на Агафью.

– Открывай третий этаж, – скомандовала Агафья

– Меня Нюрка когда заменит? Она мне обещала, я тут замерзаю!

– Хватит причитать! Времени нет открывай.

Девушка осмотрелась по сторонам, будто за ними гналось чудовище. И резко стала взбираться по лестнице, цокая каблуками. Ее тонкие ноги были обтянуты толстыми черными колготками. Если эти ноги приделать Нюрке, она бы их переломала к чертовой матери. Девчонка рыскала по карманам. Поднявшись на третий этаж, Ольга, достала ключ, сделала пару скрипучих поворотов и дернула ручку на себя. Дверь закряхтела, открылась и оттуда повеяло холодом.

– Пойдемте, – скомандовала Агафья и вошла первой.

Перед ними открылся синий промерзший коридор со стойким запахом гнили и сырости. Сюда давно не ступала нога человека.

– Видимо Бог существует, – сказала громко Агафья, рассмеявшись. – Свет здесь не выключают, чтобы не повадно было. Дверь на ночь закрывают, здесь никого нет. Кроме твоей новой подружки, можешь с ней познакомиться.

Агафья шла, по-хозяйски осматривая открытые палаты, пытаясь что-то в них найти. За ней дрожа, плелась девчонка.

Художник шел за ними, разглядывая палаты. 303, 305, 304 номера сбиты, будто кто ради забавы их перевесил. Шепчущего голоса не слышно, притих, рассматривает через щель своего гостя. Возможно, врали, но про ужасный холод говорили правду. Вся компания встала около палаты и Агафья с придурковатым видом показала рукой на дверь.

– Располагайтесь, Петр Алексеевич, это Ваше новая палата, – Агафья сказала с выражением, торжественно, не забывая про яд, – за еду можете не переживать мы Вам будем приносить. Прогулки с трех до пяти, Оля или Нюра Вас пригласят. Все как прописывает доктор – тишина и покой. На окнах решетки, не выпадите, – она рассмеялась, уродским смехом. Будто задыхающаяся жаба, в глотке которой застрял огромный жук.

Петр хотел плюнуть в противное лицо, сдержался. Она улыбалась, отомстила.