Жиль

– Ты откуда знаешь?

– Откуда, откуда, ты чего как покраснел?

Петр вскочил и посмотрел на нее

– Говори, что ты знаешь про нее.

– О, – состроила она ему рожу, – говори, говорю, – при этих словах рассмеялась, – чего ты как встрепенулся?

– Ты мне расскажешь или мучить дальше будешь. Я есть, не буду, уноси.

– Гордый ты у нас орел. Знаю про нее не много.

Петр резко посмотрел на нее.

– Ты наверно забыл правила дома. О чем молвят, то не бесплатно. Так что заплатите денюжку, мой дорогой.

– Откуда у художника деньги?

– То и есть правда, откуда у тебя деньги. Ладно, ладно. Ты, поди, чей должен всем.

– Никому я не должен ясно.

Две тысячи- Петьке. Триста рублей- Гришке. Сережке- пятерку. Маринке за обед- рублей сто пятьдесят. Кехе- пилу. Людке – любовь – Дура.

– Нарисуешь мой портрет, я тебе скажу, по рукам?

– Давай, с тебя карандаш и бумага.

– Чтобы нет, – она встала, – сиди и некуда не дергайся, я – мигом.

Она пропала, коридор засосал её без обещания вернуть. Тяжелые шаги раздались в коридоре и пару реплик.

– Машка, карандаш есть. Да нет, не ручку, Да ну тебя. Шаги уходили вдаль.

Через несколько минут ее румяное лицо снова появилось на пороге. Пухлые руки держали скомканный лист и старый карандаш.

– Пойдет, у Жанки стащила, узнает, башку мне оторвет, – сказала Нюрка, протягивая карандаш и несколько вырванных тетрадных листов.

– Пойдет, садись, давай за тумбу. Да сядь, как-нибудь. Вот так да. Давай рассказывай.

– Даже не знаю с чего начать, ты как писать будешь?

– Ты главное начни только не смейся и не шевелись. Вот так, руку положи под голову. На щеку, не крутись. Вот правей нагнись. Да прижми ты руку к лицу. Не улыбайся, смотри в сторону. Вот так вот. Не шевелись говорить можно. Главное не шевелись и не смейся. Хорошо.

Усадить деваху требовалось целое искусство. Она не помещалась в узком помещении. Тумба, перед которой она села на колени трещала, того гляди лопнет. Зато Нюрка сделала важный вид. Выпрямила сгорбленную спину, приподняла нос и походила на птицу гоголь.

Художник взял карандаш и стал набрасывать эскиз. Его взгляд бегал по пухлым щечкам, угольным глазкам и пышным каштановым кудрям.

– Знал бы ты, как Агафья рвет и мечет. Так ее давно ни кто не доводил. Орала, из кабинета все вылетели. Машка пирогом подавилась.

– Что же она мне ничего не сказала?

– Подожди, еще не вечер.

– Расскажи мне про Евангелину.

– Я руку правильно держу?

– Да все верно, говори.

– Девка твоя ненормальная. Я тебе, как баба скажу, брось и даже не думай. Она к нам ложится по – большому блату. За ней все время суетится один мужичок худющий, глаза зеленные, противный. Хотя мужик видный официальный, но я тебе говорю сволочь натуральная. Это он сумочки главному врачу Лосеву носит. Тот и рад стараться прыгает, как щегол перед ним. Мужичок ножкой ему под стол пакетик подвигает. Сама видела ей Богу. Лосев улыбается – аж щеки трещат. Нам бы хоть конфетку принес – урод.

Евангелина такое тут вытворяет. Будто отдыхать приехала. Управы на нее, ни какой нет. По-строгому с ней нельзя. Жалуется. Она еще побег устроила, да с таким шумом. Все правое крыло подняла. На уши всех поставила. Ужас!

Агафью это взбесило. Как она ее искала. Всех под ружье поставила, найти и прибить. Еванегелинка девка вертлява, да в каждой палате у нее сообщники. Вот попрыгала туда-сюда и пропала.

Я бы на их месте ее на цепь посадила. Это ей только на пользу было. Посидела, подумала, может быть мозгов поприбавилось. Хотя вряд ли.

Нюрка хотела ударить по столу, в доказательство своих слов. Ее лишь остановили глаза Художника.

– Да сижу, сижу. Вообще твоей принцессе везет. Ей и телик привезли, и цветы в горшочках, и тапочки. В палате в халате ходит, как у себя дома. В беседке целыми днями треплется по телефону. Еще и истерики устраивает. Мужичок алкоголь ей в черных пакетах привозит.

– Я это знаю

– Знает он, разгребаем мы тут.

Еще она постоянно просит что-то вкусненькое купить. Ужас, как девка избалованна. Мой совет – не водись с ней.

– Очень интересно

– Ты портрет закончил, любовник.

– Подожди, главное не двигайся. Слушай, они правду говорят, что я умру.

– Все умрем, как портрет?

– Подожди.

Художник всматривался в ее черты лица и с особым трепетом переносил на бумагу. Она трепалась, почем зря. Ее нельзя было остановить. Пока он ни положил карандаш и не посмотрел на нее.

– Ну, давай, народный суд тебя оценит правда ты художник.

Ее черненьким поросячьим глазкам был продемонстрирован портрет. Она жадно вглядывалась в тетрадный лист. Петру в один момент показалось, что она его сожрет. Он стал отодвигать картину от ее лица. Та с усердием тянулась за ней.

– Хорош, я конечно в искусстве, как скажет моя тетка «не бум бум». Но что-то в этом есть.

Художник улыбнулся, да действительно в этом что-то есть. Сначала его задумка была нарисовать жирного хряка. И сладко поржать. После он посмотрел на серьезное лицо Нюры и решился на эксперимент. Картину он рисовал в стиле Пикассо. В уме старательно проработал лицо будущей жертвы. И разрезал его на не ровные шесть частей. С усердием шулера перетасовал и разложил. В итоге нос оказался на месте подбородка, правый глаз на лбу, левый занял место правого.