Асафетида

– Не слыхала, чтоб умирал, но и, что живой, не слышала. Вряд ли. Двадцать лет прошло. Никак, познакомиться хочешь?

– Нет, конечно.

Процесс Филаретова тянулся год с лишним: обвинению не хватало улик, и, в первую очередь, тела малолетней жертвы. Священник отрицал вину и без конца повторял, что не знает, где сын. То же самое отвечала и бабушка, когда ее допрашивали вместе с полусотней свидетелей из «Красной Руси». На допрос ее вызывали уже из Острова, но колхозники, кто мог, в те перестроечные годы разъезжались по городам, и у милиции не вызвал подозрений ее спешный переезд.

– Не думала, что всплывет это когда. А вот как вышло, – не меняя интонации, тетя Зина громко всхлипнула. – Ты не волнуйся, главное. Учись. Проживем. В гости на каникулах обязательно приезжай. Юля будет.

Я обещаю подумать и прощаюсь.

Бабушка говорила, что альбом, где были фотографии отца и матери, затерялся еще при нашем островском житье – теперь я понимаю, что его попросту никогда не существовало. Но есть еще один. Я достаю его из шкафа и сразу нахожу нужный снимок.

На заднем плане – стена знакомого сельского клуба, стекла в котором пока еще целы, в окне – силуэты людей. Наверное, какой-то сельский праздник. Из-за угла здания выглядывает жилая деревянная двухэтажка и участок двора с сараями. Перед окном клуба на лавочке сидит бабушка, совсем молодая, и обнимает крупного курчавого пса.

Похожий на черного терьера пес пришел в колхоз неизвестно откуда: сначала бабушка подкармливала его, потом приютила. Хоть деревенское суеверие запрещает фотографировать животных, он был на многих снимках в альбоме и, больше того, удостоился отдельного портрета на фоне пшеничного поля. Кто был фотограф, я не знаю: при жизни бабушки ни разу не подумал спросить об этом.

После черно-белых деревенских фотографий начинаются цветные городские. Я пла?чу и продолжаю листать альбом. Мы втроем с бабушкой и тетей Зиной перед памятником Зое Космодемьянской в Острове, вдвоем в детском парке в Пскове, первое сентября, гладиолусы, розы, гвоздики, экскурсия в Пушкинские горы, тети Зинин юбилей с праздничным столом.

От слез странно двоится в глазах. Когда я подхожу к окну занавесить шторы, то замечаю через стекло над соседней пятиэтажкой два месяца рогами друг к другу. С пола я поднимаю грязную майку, вытираю слезы и снова смотрю в окно, но на месяцы уже наползла туча, сквозь которую видно только грязно-оранжевое пятно. Мой тихий знакомец на скамейке перед домом заметил меня в окне и задрал голову, будто хочет что-то сказать. В эту минуту в свете фонаря на его шее становится видна странгуляционная борозда бледно-пурпурного цвета.

6. Праздник

На временном кресте на бабушкиной могиле – та же черно-белая фотография перед колхозным клубом, но только фон затушеван, и любимый мохнатый пес остался за обрезом овала. Под фотографией – железная табличка с датами жизни.

Когда заговорили о кладбище, то Орлецы тетя Зина сразу отвергла при моей полной поддержке. Главный псковский некрополь за тридцать лет сам разросся почти до площади живого города, да и численность «населения» соответствовала. Вряд ли погребенным могло быть уютнее, чем живым, на этом поле, продуваемом насквозь всеми ветрами, и где, откуда ни глянь, ряды могил уходят за горизонт, открывая наблюдателю метафорический вид на бескрайнее пространство смерти.

– Вот, другое дело совсем, – довольно пробубнила тетя Зина, когда нам показали участок на Богословском. – Деревья, кустики, благодать.

Одно из самых древних кладбищ в Пскове, с «ятями» на нескольких сохранившихся дореволюционных памятниках, до 90-х годов стояло заброшенным, как и церковь Иоанна Богослова на Милявице XVI века, которая в эпоху советского запустения была даже не складом, а бесхозной руиной. Восстановленный и не так давно открытый для богослужений храм белеет за голыми кронами столетних кленов и ясеней. По дорожке от главных ворот мужчина и женщина под руку идут на службу.

Бабушку должны были отпевать здесь, в кладбищенской церкви, но за день до похорон настоятель отравился грибами и попал в больницу. Об этом сообщил тете Зине батюшка Алексий из Василия на Горке: он позвонил ей сам и любезно предложил принять усопшую.

С собой на кладбище я принес мишуру и два матовых шарика: один синий, другой сиреневый. Убрав руками гнилые листья и ветки с могильного холмика, я сворачиваю мишуру клубком у подножья креста, шарики кладу внутрь. Творение напоминает гнездо карнавальной жар-птицы, которое тотчас разоряет налетевший вдруг из-за кустов хищный ветер. Я тяну руку за откатившимся к ограде сиреневым шариком.

– В земельку лучше закопай, Ванечка. Мертвым – в земельку лучше.

От внезапно прозвучавшего в тишине голоса у меня подкосились ноги. Я и сам не заметил, как опустился на край холмика с уложенными на нем тремя венками.

На лавочке перед могилой сидела бабушка. Одета она была как во время похорон: в серое платье, на голове повязан белый платок.

– Тяжко, Ванечка, когда рученьки связаны. Ох, горюшко, – она подняла перед собой руки. Кисти у нее, как и во гробу, были связаны крест-накрест, веревки впились глубоко в восковую плоть.

– Как ты там? – Спросил я первое, что пришло на ум.

– Да как в баньке, Ванечка! Только веники все терновые. Да кипяточек холодным не разбавляют. А иной раз и саму в печку вместо дров бросят. Доброе место адом не назовут.

– А за что тебя… туда?

– Да ни за что. Там – все ни за что. Неправдою суд стоит. Мне вот Архипка подстроил, кровопивец злородный. Зверь он лютый, а не целитель, – злобно забормотала она. – Спасибо Николаю праведному, что тебя хоть в обиду не дал. Дай ему, Боже, здоровья, – с этим словами бабушка сползла со скамейки и встала на четвереньки. – Знаешь как я по тебе, родненький, скучаю?! Знаешь как?! – Она истерически всхлипнула. – Побыла б еще, но не могу никак. Тяжек крест, да надо несть! Дай поцелую хоть на прощание! – Веревка на запястьях с треском лопнула, и мертвечиха рысью кинулась на меня.

Я вскочил на ноги, отпрыгнул на шаг назад и потянул на себя могильный крест, который на удивление легко выскользнул из сырой почвы. Когда ведьма атаковала меня снова, то получила деревянным крестом по спине. Она стала падать ничком, но напоролась обеими глазницами на пики ограды, и так повисла, не доставая коленями до земли и отчаянно суча ногами.

Не обращая внимания на дьявольский визг, я колотил ее по хребту, покуда оружие не выпало из обессилевших рук. Женка воспользовалась этой передышкой, подтянулась на руках на решетке, перевалилась через ограду на тропинку и была такова.

Очнулся я в позе распятого Христа на могильном холме. Крест стоял на своем месте, и настоящая бабушка, молодая, ласково глядела на меня сверху вниз из овала портрета. Колокола напомнили о том, что 31 декабря в этом году пришлось на воскресенье. Звон поднял в воздух стайку воробьев. Птицы немного покружили в воздухе и расселись рядком на кованых прутьях соседней ограды.

Кое-как я привел в порядок сначала могилу, потом свою одежду и двинулся к остановке. Мне повезло: белый автобус «Мерседес» подъехал почти сразу. Автобус свернул с Кузнецкой, остановился и раскрыл двери на остановке «Летний сад» перед памятником Пушкину и няне. В дальней половине «гармошки» среди зимних шапок и кепок на меху мелькнула парадная фуражка Точкина. Углядевший меня издали, он заулыбался и стал протискиваться через салон.

– Бабушку навещали? Я тоже к своим съездил. Новый год – семейный праздник, – сказал он, пожимая мне руку. – Вы представляете, «восьмерку» час ждал! Хоть бы отдельный автобус в Орлецы пустили!

Я посетовал, что добраться в район Ипподрома в выходные – тоже дело не из быстрых.

– А у вас тут цветок застрял, – Николай тонкими пальцами извлек у меня из-за шиворота пластмассовую розу.

Не задумываясь, я сунул ее в куртку:

– Это из венка, наверное.

– Нехорошо с кладбища ничего брать, – предупредила с одиночного сиденья рядом с нами старушка в берете.

Я вытащил розу, покрутил ее в руке и, не придумав лучшего, спрятал обратно в карман.

– Мне тут еще кое-кого посоветовали. Женщина в нашем районе, – сообщил Точкин доверительным шепотом. – На любовных делах специализируется. Эротические кошмары как раз по ее части будут.

Я промолчал в ответ.

Везде на улицах были огромные разноцветные снежинки и золотые шары. На кольце Октябрьской площади автобус объехал по кругу главную городскую ель: искусственную, в виде нисколько не похожего на настоящую елку конуса. Фонарные столбы на мосту через один были украшены одинаковыми фигурами гигантских снегирей из гирлянд, лампочки зажигались по вечерам.

На «Маяке» на Завеличье мы вдвоем вышли из автобуса.

– Вы, наверное, с институтской компанией отмечать будете?

– У нас почти все иногородние: дома будут отмечать, – ответил я на ходу и вспомнил парну?ю из своего недавнего кошмара.

– А я у Андрея Любимова обычно встречаю, но они в круиз новогодний по Балтийскому морю уплыли: Таллинн – Стокгольм. Татьяна, супруга его, уговорила. Так что я один совсем остаюсь.

Я испугался того, в каком направлении движется разговор:

– Ко мне одногруппница в гости придет.

Точкин понимающе кивнул.

Попрощались мы, когда перешли Рижский проспект, у дверей магазина «Дикси».

– С наступающим! Удачи вам!

Я пожелал ему того же и помахал рукой.

Толкучка в продуктовом добила меня окончательно. Когда я ввалился домой с бутылкой шампанского, то сразу плюхнулся на обувную тумбу в прихожей. Даже дойти до кухни и выпить воды не было сил.