Иная реальность. Часть 1. Грань отчаяния

Над головой забарабанил задетый сильным порывом ветра, оторванный горбыль, монотонно дребезжащий, в унисон с тревожным содроганием земли, под жуткий лязг и грохот приближающейся стальной лавины. Лавины, которая вот-вот через пару минут зальёт тут всё адским пламенем, перемелет своими железными траками людей в порошок и поползёт дальше на восток.

«И что будет с тобой дальше? – запоздалым эхом отозвался в голове Марка тот самый тупиковый вопрос, – Жень, брат, не нужна тебе эта война…».

***

Перед глазами внезапно возник небольшой дворик, закольцованный тремя тёмно-серыми, облезшими стенами двухэтажного дома, походившего на сгорбленного, морщинистого старика. Тусклые, впалые глазницы окон, прищурившись от ярко-багряного заката, с интересом наблюдали за игрой в штандер галдящей на всю округу оравы мальчишек. Щербатые зубы балясин галереи второго этажа криво усмехались.

Молодой худощавый парень лет двадцати стоял в майке у открытого окна, вдыхая тягучий июльский вечер, пропитанный сладковатым запахом липового цвета и прелой землёй после дождя. Между большим и указательным пальцами правой руки тлела папироса, изредка выпуская дымок. В правой руке он держал небольшой листок бумаги, по которому раз за разом пробегали голубые глаза. После чего обсыпанные редкой щетиной щеки сжимались в очередной затяжке.

– Что-то ты сегодня нос повесил, Лёха, – окликнул его, внезапно появившийся, словно из-под земли, не по своим годам рослый, широкоплечий мальчик.

Немного подождав, он прислонился к стене. Его тонкие, ещё детские пальцы крадучись потянулись к пачке папирос, лежавшей на обшарпанном подоконнике.

– Смотри, как бы дурно не стало, – отрешённо глядя на зависший в небе над двориком тёмно-жёлтый блин, проговорил Алексей, выпуская из натянутых губ струйку дыма. – Ядрёный табачок.

Затем вновь затянулся глубоко с задержкой дыхания, чтобы ощутить, как никотин попадает в легкие, расходится по телу, вводит в сладкий дурман сознание.

– Вот, на заводе вручили повестку в военкомат, – на выдохе забормотал Алексей, застучав по листку бумаги чёрным ногтем указательного пальца. – Посылают на фронт.

От этих слов у мальчика вспыхнула в глазах искорка радости и азарта. Размяв жилистую шею, которая возвышалась над загоревшими, мускулистыми плечами, он сунул в сжатые губы папиросу:

– Я пойду добровольцем с тобой…

– С тобой… Возьми меня, – искривился в усмешке Алексей, не сводя мутного взгляда с блистающей луны, на уже темнеющем небе, – Кто сдал меня с потрохами, когда мы с Михой и с тобой лазили в сад в Бирюлёвском переулке?

Внизу послышался звонкий детский голос:

– Штандер!

Алексей, стряхнув с папиросы средним пальцем пепел, продолжал сухо ввинчивать в воздух слова:

– Помнишь, Жека, мы играли, вот так же? – он подал остриженную налысо, угловатую голову вперед, – Ты был ещё мелочью пузатой, которая всегда волочилась за мной и ныла. Один раз ты высадил мячом окно соседнего дома. Родители обвинили меня… Неделю сесть не мог…

Зашипела папироса, высунув своё красное жало.

– Про моих голубей, живущих на чердаке, кто рассказал отцу? Пришёл из школы, залез, а там… У меня до сих пор эта ужасающая картина перед глазами стоит…

Шмыгнув носом, Женя провел ладонью по круглому, ещё с детскими чертами лицу, на котором в лунном свете были видны некие тени юношеского максимализма и бунтарства.

– Я только хотел стать таким, как ты: смелым, сильным, чтобы у меня были друзья, – пробурчал он, чиркая спичкой, – Ловил каждое твое слово, каждый жест, взгляд… Но для тебя я был только обузой, а не братом…

Теперь Женя говорил тихо, натужно, пытаясь не дать ход слезам, ненужным эмоциям, которые сдавливали ему грудь изнутри. Перьевое одеяло сумрака, кутавшее, светящуюся над колодцем двора луну, сделало его каким-то понурым, пригнуло статную фигуру.

– Я хочу отдать долг родине.

Впалые глаза Алексея сверкнули в прокуренной темени. Обернувшись к брату, он, выпрямив руку в локте, уперся ладонью в оконный косяк и грозно произнес:

– Долг родине? – хмыкнув, искривил продолговатое, как клин, лицо, – Родина помнила о тебе и обо мне, когда отца раздавило вагонеткой в литейном? Может быть, она дала нам кусок хлеба, когда мы пухли от голода, а мать день и ночь сидела за швейной машинкой? Твоя родина яйца выеденного не стоит.

По нагретой дневным зноем стене в окно забрался чей-то невнятный, пьяный напев, который сопровождал порывистый лай.

– Не для того, брат, я с тринадцати лет ящики таскать в доке начал, чтобы тебя…, – Алексей зажал последнее слово где-то в лёгких вместе с дымом и произнес на выдохе, указывая на соседнюю дверь взглядом. – Вот там сидит наша единственная родина, которую ты должен будешь защищать, если что-нибудь со мной случится… Внял?

Он хотел было потрепать брата по плечу, но тот быстрым, гибким движением массивного туловища скользнул в сторону, будто бы изворачиваясь от удара, и бунтарским тоном огрызнулся: