Как Манька Сорванец душу дьяволу продавала

Коренастое, покрытое густой и короткой бурой шерстью тело бугрилось мышцами, а на нижнюю часть были натянуты вполне годные мужицкие штаны. Если бы не копыта на нижних конечностях и ноги коленками назад, Манька подумала бы, что перед ней сильно волосатый мужчина.

– Бес? – повторила Сорванец удивлённо, чувствуя, что мир перед её глазами слегка поплыл. Существо обратило, наконец, внимание на непрошенную гостью, резко и дёргано подпрыгнуло, распрямилось и уставилось на шокированную Маньку раскалёнными до красноты глазами-углями. В руках, если это можно назвать руками, «беса» обосновался… маленький рыжий котёнок! Маня растерянно огляделась, – Э-э?

Вокруг рогатого существа по посыпанному песком земляному полу сновали туда-сюда совсем ещё крохотные котята-сосунки. Манька с удивлением уставилась на смешно копошащихся, полуслепых детёнышей и глупо приоткрыла рот.

– Сиротами остались. Выкармливаю, – объяснило существо низким и грубым голосом, от которого по спине изумлённой гостьи прошла слабая вибрация.

– Так ты ж этот… бес. Ты ж злой, – Манькины голубые глаза расширились до размера чайных блюдец, когда она приметила в углу литровую банку с молоком. В одном из копыт-рук рогатый как-то исхитрился зажать медицинский шприц, лихо вскармливая с помощью него жалкого рыжего сиротку.

– Я не бес, а сам Дьявол, – потупился рогатый смущённо.

– Что ж я беса от Дьявола не отличу? – запротестовала непокорная Манька, – Когда к пьянице Сидору бесы приходили, я его подробно об этом расспросила. Дьявол он же ого-го-го! Чудовище, вроде дракона…

– Разве я к Сидору приходил? Не помню такого смертного, – перебил Маньку Дьявол-самозванец и пожал плечами.

– К Сидору бесы приходили, я ж говорю. Все, как и ты, рогатые и с копытами, в шерсти, вроде каракуля. Бес ты, а не Дьявол, – принялась доказывать Сорванец, убеждённо кивая.

– А так? – произнёс рогатый грозно и спрыгнул с груды ящиков на пол, высекая нижними копытами оранжевые искры. Хрясь, и перед очарованной Манькой мужик невероятной красоты вырос: высокий, плечистый, с обнажённым торсом. Только рога прежними остались. Смущённая Маня почувствовала вдруг, что всё её тело разом вспыхнуло, будто его горячим постным маслом окатили.

– Ой, не надо, – заверещала она, растеряв воинственный пыл, – Сделай, как было! – и зажмурила глаза.

– Дева, – догадался коварный соблазнитель, сбрасывая с себя образ мужчины и снова делаясь мифической зверушкой, – Я – Дьявол. А как мне выглядеть, я решаю сам по настроению. Сегодня я с копытами, потому что так тебе, Маня, мой образ понятнее будет.

– Откуда ты знаешь, как меня зовут?

– Я всё знаю.

– Дьявол! Вот это да! – Манька только что в ладоши не захлопала, – Я-то думала, что ты – воплощение зла, а ты – добряк и скромняга. Кому рассказать, точно не поверит!

– Кому это ты про меня рассказывать собралась, дева, а? – заметно встревожился Дьявол, сажая сытого рыжика в коробку с тряпьём, и подхватывая снующего возле его копыт очередного голодного, только теперь серого котёнка, – Разве я разрешал тебе обо мне рассказывать?

Хитрая Манькина натура не хотела пропустить возможность выгодно поторговаться и не могла не заметить замешательство и тревогу потенциального делового партнёра. Коварный план тут же созрел в её голове, будоража воображение.

– А какой резон мне чужую тайну хранить? Вот, если бы материальный интерес был, тогда я бы подумала, а так, – заявила она нагло, – Нет у меня никакого смысла твою тайну хранить.

– Да я тебя адским пламенем спалю, если расскажешь, – угрожающе зарычал безжалостно зажатый в угол Дьявол, – Вымогательница!

– Не сможешь, ты добрый, – ухмыльнулась Манька вызывающе.

– Ладно, Маня, твоя взяла. Говори, что твоей душе угодно, и убирайся восвояси, – униженно согласился мифический собеседник, тяжко вздыхая. Потянуло запахом кострища.

– Всё выполнишь? Не обманешь? – на пару мгновений девушка засомневалась – дедушка всегда говорил, что сделка с Дьяволом выгодна лишь самому Дьяволу, но рогатый выглядел таким трогательным, таким беззащитным.

– Обижаешь? – насупился тот, и даже рога его как-то опасно потускнели. В сыром и неуютном помещении стало заметно темнее. Манька принялась судорожно ощупывать карманы в поисках фонарика и в ужасе обнаружила, что его нигде нет. Видимо, оставила эту незаменимую по темноте вещицу в сумке наверху.

– Верю-верю, – примирительно согласилась девушка, опасаясь, что рога совсем погаснут, и старый погреб погрузится в полный мрак, – Как же можно чело… дьяволу не верить?

– Приказывай давай, мне всё в этом мире подвластно, даже бессмертие! – приказал рогатый повелительным тоном.

– Значит, так, – начала Манька Сорванец издалека.

Глава 4. Сон в лунную ночь

Разъярённый Петька Рукавица добрался до своего жилища в считанные минуты. Он без остановки ругался и плевался во все стороны, словно заболел туберкулёзом. Проклинал всех баб на свете, особенно часто упоминая госпожу Сорванца Соляркину, которую в ту лунную ночь возненавидел всем сердцем.

Во дворе родительского дома было скромно, но чисто и красиво, потому что Петькина мать бережно хранила порядок, разводила пионы и регулярно проходилась по сорнякам тяпкой, но первый парень на селе этой скромной красоты не оценил – он прошёл, яростный и задумчивый, не разбирая дороги, безжалостно расправляясь с ни в чём не повинными цветами, на ходу срывая их нежные, только-только начавшие распускаться бутоны и злобно пиная их ботинками.

В этот раз ночная, обещавшая стать горячей и страстной прогулка не задалась. Расстроенная тем, что неосторожный Петька выдал её Сорванцу, Марья Парамонова ни на шутку обиделась, назвала первого красавца дураком и настоятельно попросила больше не беспокоить. Трезвый и неудовлетворённый парень заявился домой не под утро, как обычно, а в районе половины второго ночи. Неправдоподобно рано! Заботливая мать заподозрила неладное.

– Петенька, что случилось? – с порога бросилась она к нему с досужими расспросами.

– Что вы, мама, не спите? Ночь на дворе, – буркнул Петька недовольно, небрежно скидывая запачканную грязью обувь.

– Кто моего сыночка обидел? Кто расстроил? – запричитала неугомонная родительница по своему обыкновению, – Цел? Живой? Побил кто? – она протянула к сыну руки в попытке то ли обнять, то ли вцепиться.

– Идите уже спать! – приказал Петька, как мог, холодно, но настойчивая мать бросилась ощупывать его подёрнутое тяжкими думами лицо и целовать в прохладные щёки.

– Петенька, сыночек, – бормотала она, как ненормальная, и Петька дрогнул.

Единственное, что может тревожную мать успокоить – это его сопливые размышления о будущей жене. Так доброй женщине будет понятнее и спокойнее, будто и нет в его жизни никаких важных тем, кроме любовных.

– Ох, мама, не везёт мне в любви, никак не везёт, – посетовал он плаксиво и пафосно, решительно отстраняя от себя стенающую на разные лады мать и заглядывая в её блестящее от слёз лицо, – Решил я Ольгу Колесникову забыть, и к Глафире Щербет посвататься…

– К Глафире?! – мать даже вскрикнула от потрясения, – Не пущу! Через мой труп, Петенька. Глафира – самая голосистая и твердолобая девка на всю нашу область!

– Да, у Глафиры голос, как у соловья. Она в нашем сельском хоре солистка, лидер коллектива. Все её в селе уважают за прямоту и честность. Ты же сама говорила, что в девушке честность важна, – Петька мечтательно закатил болотно-зелёные глаза и театрально вздохнул. В глубине души, ему нравилось провоцировать мать, желающую, с одной стороны, поскорее стать бабушкой, а с другой, опасающуюся, что невестка станет для любимого и единственного сына главнее её самой.

– Соловья? Слониха твоя Глафира, вот кто, в ней же центнера два не меньше! Как ты такую огромную жену кормит собираешься, Петя? – добрая женщина осуждающе покачала головой, – Она же одних конфет килограмм пять в день ест.

– Вы, мама, преувеличиваете. У Глафиры широкая кость и крепкая диафрагма, оттого и голос так хорош, – на мгновенье увлечённый воспоминаниями Петька задумался: с пышнотелой и авторитарной Глафирой у него никогда и ничего не было. Может, и впрямь рискнуть? Вот Марья взбесится. Он злорадно ухмыльнулся.

– Да Глафира твоя, как танк. Ты и сам не заметишь, как она тебя под себя подомнёт. Зачем тебе жена-диктатор? – спустила его с небес на землю мама.

– Ваша правда, мама, – согласился Петька виновато и тут же мысли о сладкоголосой, но властной Глафире отмёл, – Да и не нравилась она мне никогда.

– Молодец, сыночек! Правильно мыслишь, – похвалила разомлевшая от сыновней покорности мать и потащила Петьку в комнату, – Я тебе постель разложила, иди ложись и ни о чём плохом не думай. Девок на свете много. Не из нашего села, так из соседнего жену себе найдёшь. Хорошую и честную.

– Да уж, – произнёс Петька задумчиво, задёргивая шторки и скидывая с себя рубаху, – У нас на селе и не осталось незамужних, мы с тобой уже всех обсудили. Разве что…

– Кто, Петя?

– Манька Волкова, – сорвалось вдруг с его пухлых губ ненавистное девичье имя, обожгло подбородок горьким пламенем, покатилось по полосатому половику наперекор узору, прыгнуло куда-то в поддувало, разворошив давно остывшую золу и поднимая в воздух облако едкой сизой пыли, – А-а-а… пчхи-и-и, – громко чихнул Рукавица, утопая в уютных объятиях благоухающей свежестью постели.

– Я уж думала, что ты никогда этого не скажешь, – материнский голос за печкой стал вкрадчивым и мягким, – Маня – хорошая девушка.

– Что?!

Перед Петькиными глазами ясно вырос образ смелой, коротко стриженной русоголовой амазонки верхом на вороном жеребце. Крепкие, загорелые, стройные девичьи ноги обвивали мускулистое, лоснящееся на солнце тело животного и вдруг впились в него безжалостными шпорами. Шальной, необъезженный конь вскинулся, терзаемый незнакомой, но такой желанной и сладкой болью…