Лабиринт без права выхода. Книга 1. Загадки Ломоносова

Возможно, и даже наверное, меня не поддержат ломоносововеды, но я хочу убеждённо заявить, что одним из первых, если не первым мениппеистом в России стал М.В. Ломоносов. Ему было что сказать, но и, как мы уже убедились выше, было что скрывать: неясное происхождение, обучение у староверов на Выгу, покровительство таких высоких особ, как архиепископ Прокопович, генерал Леонтьев (вспомним поездку студента Ломоносова в Киев) и другое.

Его часто обижали (или ему казалось, что его обижают), пытались унизить коллеги-завистники. Но открыто защитить себя своим высоким рождением он не мог, потому что настоящий отец не назвал его сыном, не успел приблизить, дать своё имя. Михаил Васильевич проговорился, пожалуй, лишь однажды, будучи доведённым, как говорится, до белого каления бывшим почитателем и младшим коллегой, ставшим затем его яростным оппонентом, – поэтом Сумароковым, грешившим несправедливыми нападками и оскорблениями.

Как-то Александр Петрович опубликовал в одном из столичных журналов очередной пасквиль – басню «Осел во львовой коже» (современное название «Осёл в львиной шкуре»), в которой осёл сравнивался с «попавшим в чин дураком или уродом из сама подла рода, которого пахать произвела природа». Но когда осёл надел на себя шкуру льва:

Пошли поклоны, лести

И об Осле везде похвальны вести:

Разнесся страх,

И все перед Ослом земной лишь только прах,

Недели в две поклоны

Пред Ослом

Не стали тысячи, да стали миллионы

Числом…

Осла-самозванца в басне разоблачила хитрая и умная лисица, под которой Сумароков подразумевал собственную персону.

Михаил Васильевич был в бешенстве, увидев здесь откровенно хамский выпад против себя, и ответил своей басней «Свинья в лисьей коже», в которой как бы продолжил сумароковскую мысль, но перевернув её: на самом деле в гости к истинному льву пришла свинья в лисьей шкуре и по глупости своей назвала его ослом. На это царь зверей лев ей гордо ответил:

Родился я во свет не для свиных поклонов;

Я не страшуся громов,

Нет в свете сём того, что б мой смутило дух.

Была б ты не свинья,

Так знала бы, кто я,

И знала б, обо мне какой свет носит слух.

Я выделила здесь курсивом главные, как мне кажется, мысли автора, обращённые уже не столько к амикошонствующему Сумарокову, сколько ко всем злословящим по его адресу: да, тот слух, что носит обо мне свет (т.е. общество), – правда: я тот, кем меня считают, и поэтому мне действительно нечего бояться в этом свете, для жизни в котором я был рождён.

Литературоведы при обсуждении этого текста чаще всего делают упор на то, что, мол, дух Ломоносова был столь силён по природе своей, что он ничего не боялся и ничто не могло его смутить. Вопрос о слухе и свете ими так и оставлен открытым. Ещё раз обратим внимание на то, что речь в данном произведении идёт не о рождении на свет божий и не о жизни на этом свете, где автор ничего якобы не боится, а о свете как высшем обществе.

А что обычно являлось темой разговоров в свете, о чём говорили, собравшись вместе, напудренные дамы в платьях на кринолинах и важные мужчины в камзолах? Судя по литературным источникам, чаще всего здесь просто обсуждали слухи (сплетничали): о скандалах и отношениях внутри своего сообщества, о так называемых знаках внимания – высоких особ к лицам более низкого происхождения, мужчин к женщинам и наоборот, соблюдаемых и не соблюдаемых рамках приличия, издержках этих ситуаций и т.д. Свет принял Ломоносова (миллионы поклонов, вынужден признать Сумароков), несмотря на его, казалось бы, «подлое» происхождение, скандалы и недостаток средств. Почему? Да потому, что здесь (по обсуждённым уже слухам) знают, что он родился не просто на свет, а и, как пишет Ломоносов в ответе Сумарокову, во свет, то есть занимает по праву рождения своё место в их обществе и поэтому ничто в этом свете не может его смутить или испугать.

Псалтырь стихотворная

Эта острая стихотворная дуэль не только с откровенно грубыми выпадами, но и тонкой игрой слов, текстами и подтекстами наперевес, произошла в 1760 году. Но начал Михаил Васильевич осваивать создание многосмысловых произведений много раньше (скорее всего, ещё на Выгу). В 1743 году из-за своих «продерзостей» в конференции Академии и частых ссор с немцами Ломоносов, как известно, несколько месяцев «содержался под караулом» в холодной академической каморке. Его могло ждать суровое наказание. «Отлучённый от наук», как узник писал о себе в Академию в июне того года, он находился «в крайнем огорчении» и, надо полагать, не раз обращался к Богу с молитвами о помощи. В том числе и с молитвами, которые Симеон Полоцкий перевёл и издал в своей Псалтыри стихотворной, столь любимой бывшим воспитанником староверов.

Псалтырь, как мы уже говорили,– это книга молитв (псалмов) на все случаи жизни. Первоисточником её являются молитвы, которые начал записывать блаженный пророк и иудейский царь Давид, живший за тысячу лет до рождения Христа, поэтому содержание псалмов так или иначе связано с событиями жизни этого царя, его чувствами и мыслями. Глубина и красота этих текстов вдохновляли на подражание многих последующих составителей псалмов, лучшие из которых тоже вошли в «Псалтырь царя Давида». В третьем веке до Рождества Христова псалмы Давида, как и другие ветхозаветные тексты, были переведены с еврейского на греческий язык. В девятом веке н.э. св. братья Кирилл и Мефодий сделали их перевод на славянский язык.

В канонической псалтыри много размышлений, обращений к душе, наставлений и слов утешения в разных ситуациях, поэтому она широко применялась православными христианами при молитве. Псалтырь служебная (простая) уже в 16-17 веках, когда в Москве появились первые «печатни», стала наиболее распространённой книгой, издаваемой часто и достаточно большими тиражами. Это дешёвое издание являлось одним из главных учебных пособий на Руси.

Но «Псалтырь рифмованная Симеона Полоцкого» – особая книга. Это первое русское поэтическое произведение было очень дорогим изданием. Отпечатано в 1680 году в Верхней (царской) типографии как новый тип книги: с титульным листом, фронтисписом, выполненным гравюрой на меди выдающимся графиком того времени Симоном Ушаковым; сплошной двухцветный текст окружён рамкой из наборного орнамента, вверху – заставка, состоящая из орнаментальных завитков. Тираж её был не более 1200 экземпляров (предельный для этой типографии).

Ломоносов, конечно, был знаком с Псалтырью С. Полоцкого, но где и когда именно произошло это знакомство? Некоторые его биографы полагают – у Дудиных, снабдивших Михайлу учебниками. Мол, в этой семье была такая книга, которую они щедрой рукой могли отдать соседскому любителю чтения заодно с учебниками, благодаря чему будущий поэт и учёный открыл для себя мир поэзии.

Но это очень сомнительно и даже совершенно невозможно: как столь дорогое, выпущенное всего один раз достаточно небольшим тиражом издание могло попасть на край света в «крестьянскую библиотеку» Дудиных и тем более быть просто так отданным ими соседу? Уже во времена Ломоносова это было очень редкое издание. Известно, что в Архангельской губернии до революции имелся всего один экземпляр этой книги – в фундаментальной библиотеке Архангельской духовной семинарии.

Понимая это, некоторые исследователи переносят знакомство Ломоносова с Псалтырью рифмованной в библиотеку холмогорского архиепископа. Но и это совершенно невозможно. Дело в том, что в 1690 году, через десять лет после смерти Симеона, во время очередного обострения борьбы с «латинниками» и их униатской идеологией, эта книга, как и часть других произведений Полоцкого, была запрещена патриархом Иоакимом по идеологическим соображениям. Иоаким считал, что «тайный иезуит» Полоцкий «пропитал» свои стихотворные переводы молитв царя Давида ненавистным ему, Иоакиму, и его многочисленным сторонникам литинством, вложив в тексты псалмов свой смысл.

Архиепископ в Холмогорах мог иметь такую книгу, но знакомить кого-либо из прихожан с её содержанием, отнесённым по духу к антихристианским,– никогда! По той же причине Ломоносов не мог увидеть это запрещённое сочинение во время учёбы в Московской духовной академии. Остаётся только признать, что встреча юного Ломоносова с Псалтырью Полоцкого произошла на Выгу – староверам-то, известным собирателям запрещённых книг, патриарх-никонианин не мог ничего запретить.

Конечно, Симеон Полоцкий был ярым и очень влиятельным врагом старообрядцев, но стихи его по тем временам были хороши, и толерантные в не принципиальных для них вопросах выговцы использовали их в своих целях. Одна из авторитетных исследователей истории Выговской пустыни В.Ф. Панченко писала: «На Выге укоренилась древнерусская монастырская традиция пения духовных стихов. В поэтический репертуар выговцев входило более 250 стихов с распевами. Первоначально стихи помещались в певческие сборники смешанного состава. В них средневековые „покаянные и умилённые” стихи соседствовали с польско-украинскими кантами, псалмами иеромонаха Симеона Полоцкого…». Любители поэзии, сочинявшие и декламирующие стихи по любому удобному поводу, выговцы, как видим, знали главные стихотворные произведения Полоцкого наизусть и даже пели их.

Так что в 1743 году в узилище, лишённый на время заточения возможности заниматься наукой, Ломоносов, молясь о своём освобождении и наказании врагов, вполне мог вдохновенно, как Симеон Полоцкий в своё время, обратиться к Всевышнему словами какого-нибудь псалма Давида, но уже в своём стихотворном переводе, также вложив свой смысл в канонический текст. Например, в текст 143-го псалма, в котором Давид, по его версии, обращается к Творцу с теми же мыслями и чувствами, которые испытывал в тот момент он сам. И у Ломоносова рождаются актуальные для него тогда строки:

Вещает ложь язык врагов,

Десница их сильна враждою,

Уста обильны суетою;

Скрывают в сердце злобный ков…

Узник просит у Всевышнего защиты:

Избавь меня от хищных рук

И от чужих народов власти:

Их речь полна тщеты, напасти,

Рука их в нас наводит лук.

Перевод этого псалма, порядковый номер которого символически совпал, а возможно, специально выбран Ломоносовым, с годом его заточения, звучал как угроза божьей кары врагам:

И молнией Твоей блесни,

Рази от стран гремящих стрелы,

Рассыпь врагов Твоих пределы,

Как бурей плевы разжени.

Теперь нужно было, чтобы не только враги, но и друзья, соплеменники услышали эти стихи, поняли, что он не собирается сдаваться. Но как ему, находящемуся под следствием, лишённому слова и свободы, легализовать эти строки, сделать их публичными, донести до врагов своих угрозы неминуемого наказания их Всевышним; как очиститься от наветов?

Ломоносов искал и нашёл гениальное решение: своих тогда ещё друзей – поэтов Тредиаковского и Сумарокова, с которыми вёл теоретические споры, возникшие при переходе русской поэзии на тоническое стихосложение, уговорил организовать своеобразный литературный конкурс и переложить русскими стихами «какой-нибудь, например, 143-й» псалом царя Давида. Они приняли его предложение, и творческое состязание состоялось летом 1743 года.

Уже осенью его результаты были сданы в типографию для издания отдельной книжкой под названием «Три оды парафрастические Псалма 143, сочиненные через трех стихотворцев, из которых каждой одну сложил особливо». А это значит, что ломоносовский стих, в отличие от автора, вышел на свободу, и его слова были услышаны его врагами. Стихи напечатаны без подписей, чтобы читатели могли объективно назвать лучшее, более «правильное» в смысле выбора стихотворного размера, но в предисловии имена трёх участников состязания были указаны: «Знающие их свойства и дух, тотчас узнают сами, которая ода через которого сложена».