Сказ о богатыре Добрыне и Змее Горыне. Волшебные хроники

– Не каркай, – говорил в это время Домовой, – ничего она не сможет сделать.

– Ты сам знаешь, что сможешь, – не унималась Кикимора, – и не стоит себя успокаивать, разве делу этим поможешь.

Они еще препирались какое- то время, но им хорошо было судачить, когда от них ничего не требовалось, а если с тебя спросится, да еще самим Перуном за то, что происходило?

ГЛАВА 16 РАЗГОВОР С МАТЕРЬЮ

В тот самый момент княгиня неожиданно вошла в покои Добрыни. Она не хотела нарушать покоя его. Но ноги сами привели ее сюда. Она решила, что настал ее час, и она не станет больше делать вид, что ей неведомо ничего. И устранится от всего, когда ее мальчик так страдает.

– Еще только утро начинается, отчего же ты так сумрачен? – спрашивала она, стараясь быть как можно ласковее, – девица, какая- то отказала тебе?

– Да, но ты знаешь имя этой девицы, матушка, – усмехнулся он, понимая, что мать знает значительно больше, чем говорит.

– Знаю, – призналась она, – но лучше не ведать этого вовсе. Хотелось мне предостеречь тебя, да разве словами делу поможешь. Вот и вчера, разве бы пришел ты к полуночи, если бы она тебя из дома своего не выставила?

– А тебе, откуда это ведомо? – Добрыня был по- настоящему удивлен.

– Я долго живу на свете, и чтобы шуточек чертовских этих не знать, – усмехнулась она.

«Интересно, при чем здесь черт, – возмутился Мефи, – будто бы я учил Маринку всем приемчикам этим. Да она и сама кого хош научит, только все дурное валить на меня начнут. Вот и суетитесь после этого. И помогай их деткам, даже если сама княгиня, которая никогда напрасно не скажет, во всех грехах меня обвинить готова».

Оскорбленный, он удалился, не стал слушать, о чем еще она говорила, потому что боялся, что рассвирепеет и убежит от них. Не хотелось ему терпеть напрасные оскорбления. И ладно бы от темной кикиморы, а то от светлой да мудрой княгини. А впрочем, все женщины одинаковы. И ему ли не знать об этом?

№№№№№№

– Другой должны быть твоя первая девица, – мягко произнесла она, – да что теперь говорить, когда дело сделано, только не попрекать я тебя пришла посоветовать тебе, что бы она ни вытворяла, не поддавайся ей. Не проси ни о чем, стоит один раз только уступить, и все сломается один миг, тогда поправить уже ничего нельзя будет.

Они стояли друг перед другом, а столько твердости да уверенности в ее взоре было, что он понимал – напрасно опасался материнских упреков, когда от Маринки на рассвете возвращался. Всегда она поймет его и защитит, конечно, если сил ее на это не хватит. Добрыня обнял мать свою, прижимая ее к груди богатырской.

Да. Она права, надо искать такую девушку, как матушка его. Тогда и горечи в душе не будет. Но он тут же сам и отверг это. Что бы не случилось потом, не жалел он, что тогда с Маринкой был, никогда не жалел.

– Я уезжаю, матушка, – произнес он через мгновение, – сколько о Киеве говорено было, пора бы исполнить, то, о чем говорилось.

– Уезжай, – спокойно произнесла она, – ничего тебе больше тут делать, пора, давно пора и о главном подумать.

№№№№

Громовержец слушал Олега, представляя все, что приключилось там за эти дни. Он вспомнил о Марене и о его романе с чертовой бабой. О, как ему было это знакомо. Ну что же, видно парень не так уж плох, если, несмотря на все соблазны, он все-таки может устоять, и упорно идет к цели своей.

– Она не остановится, – произнес Перун, когда все выслушал, – но она будет жестоко наказана. Где это видно, чтобы простая смертная, никудышная колдунья, мне вызов бросала. Я и богиням не позволял такого. Ладно, отправляйся назад и смотри в оба.

Олег, уходя, хотел заикнуться о том, что может не справиться, меча у него нет, и заговорами он не владеет. Но гордость не позволила ему перед Перуном рта открыть. Он и так пошел прочь, ни о чем ему не поведав.

«Гордец, – думал тот, – ну что же, молчание золото. И он правильно поступает, помогают всегда только тем, кто не ноет и не просит об этом. Что было бы мне делать, если бы он все мог», – усмехнулся Перун, и приготовился ко всем главным событиям, они были не за горами.

Мир менялся, и не в его пользу. Но не одно столетие пройдет еще пока он перестанет бороться и согласится отступить. Все было значительно сложнее, и не умещалось в понятие «победа» и « поражение». И даже мудрецу любому известно, что поражение – это шаг к победе и наоборот.

Добрыня собирал вещи свои и седлал любимого коня. Пора приниматься им за дело.

ГЛАВА 17 УТРО НОВОГО ДНЯ

Погас костер, на котором сожгли Тугарина пахари, чтобы и следа его не осталось. И прах его землю удобрял, на которой хлеба будут произрастать. Это первое доброе дело, совершенное Змеем проклятым за всю его долгую и разбойничью жизнь, да и то помимо воли своей.

И старики знали, что хотя пока имя Добрыни и не произносится, в связи с погибелью проклятого. Но пройдет немного времени, и гусляры сложат песни о его героической битве с врагом. Они будут потом, когда он в Киев красоваться станет, распевать их на пирах., И никто не станет интересоваться, как там на самом деле было, что случилось в Маринкином доме, ведь правда разная бывает. И для них правда в том и состоит, что не угрожает он им больше, страха не наводит, и сожгли они его дотла. И только самые осторожные из них, не разделяя восторгов об избавлении, потихоньку говорили о том, что радоваться особенно нечему, потому как и других змеенышей можно легко накликать. И мало ли их еще по свету белому ошивается. На всех богатырей не хватит.

Новый слух о том, что Добрыня в путь – дорогу собирается, облетел всю Рязань. И многие поспешили к княжескому двору, чтобы хоть одним глазком на него взглянуть. Когда еще воротится он к ним. А если и воротится, доживут ли они до часа этого? Жаль им было расставаться с воином своим. НО кто же их желание спрашивать станет, если самому великому князю воины нужны? А уж если не их Добрыня, то кто же тогда воевать и славу добывать станет. Как ты не прикидывай, а второго такого нет. И когда, обняв матушку, вскочил воин в седло и за ворота выехал, увидел он огромную толпу, и не понял из-за чего собрались они. И только потом дошло до него, что это они его провожают.

Он немного помолчал и помедлил, когда за городскую стену выехал. И вдруг увидел тот самый ракитный куст, под которым они позапрошлой ночью с Маринкой венчались. И все, что он хотел позабыть, в памяти его в одно мгновение воскресло. И понял он, что каленым железом не вытравить из души его все, что было. И казалось ему, что стоит она перед ним, в своем наряде диковинном, простоволосая, умоляюще на него молча взирает. Даже зажмурился Добрыня от видения такого. И так оно ясно было, будто все наяву происходило.

– Еще один день, а потом и в путь можно отправляться, – приказал он сам себе.– Ведь от одного дня ничего перемениться не может.

Он готов был повернуть назад, и повернул бы, но бес за его спиной расхохотался.

– А потом тебе еще один день захочется, и еще с нею побыть. Нет, ты не можешь слабость проявить.

– Я не могу проявлять слабость, – вслед за ним повторил Добрыня.

И помедлив секунду около Ракитова куста, помчался дальше, уже забыв обо всем.

№№№№№№

Маринка в тот же миг проснулась разбитая. Она вспомнила о том, что произошло прошлой ночью, и почему она выпила все это дурманное зелье.

– Он вернется, вернется, – говорила она с надеждой.

– Можешь спать дальше, только он уже от Ракитова куста отъехал, – отвечала ей Кикимора, прибежавшая вдруг к ней, чтобы сообщить последние новости и дивившаяся тому, что ее все это время не было на пути у Добрыни.

– Что ты несешь, старая карга? – огрызнулась Маринка, решив, что та, просто перечит ей из вредности, издевается.

– Я может, и несу, только пару часов поспишь еще, и его не догнать, потом меня не попрекай, поздно будет.

Маринка окончательно пробудилась, понимая, что старуха говорит правду. Хотя то, что он уехал, даже не заглянув к ней, было неправдоподобно. Но много ли она знала об этом мальчишке. Да и расстались они вчера не лучшим образом.

– Проклятие, – простонала Маринка, – черт меня дернул эту гадость пить. Без заклятия и с ложа мне не подняться, не то, что на коне скакать.

– Можешь спать дальше, если это тебя не касается. Мне плевать на твои дела, – усмехнулась Кикимора, исчезая.

И она, разминаясь и шепча заклятия, снова осталась одна.

Волк куда- то сбежал. Она могла бы и на нем отправиться в путь, в погоню за Добрыней – этим никого не удивишь. Но его не было поблизости, а искать негде было.

Но забыл обо всем Добрыня только на одну минуту. Потом он вспомнил ту ночь, когда они так близки были, когда он, смущенный готов был признать, что она над ним победу одержала. Но Марина не дала ему говорить и потащила в темную ночь. Ему вовсе не хотелось спрашивать ее ни о чем. Хотя он предчувствовал, что совершиться должно что—то необычное. Тогда вот и пришла она к этому самому кусту на перекрестке, около которого уже все окрестные ведьмы собрались. И потихоньку они между собой переговаривались.

Ему как-то странно тревожно стало. И душа противилась тому, что он во тьме кромешной среди этих чертовок- баб оказался. Смешно было в том признаться, что ему назад, к огню хочется. А они все вместе с Маринкой плясали и призывали ветры буйные и демонов со всех сторон.

И эти чудовища противные, перед которыми его бес красавчиком и милашкой бы показался, тесным кольцом окружили его, взирая на того, кто был так люб сердцу Маринки. И каждый старался про него свое мнение и какую-нибудь пакость высказать. Они были уверены в том, что ни одна порядочная ведьма не должна с простым смертным связываться, каким бы он красавчиком и силачом не казался. Ведь на них Змеев да Демонов хватит.

И таким холодом могильным его в тот миг обдало, что казалось, еще немного, и совсем околеет он. И свалится замертво. Наверное, разглядев или учуяв, что с ним неладное творится, Маринка разорвала их круг и пошла к нему на помощь. И поспела она как раз вовремя, еще немного, и его заморозили бы до смерти. Хохоча, почти на себе дотащила она его до костра, который тут же на перекрестке развели. Но в первый миг ему показалось, что огонь морозным холодом дышит. Но как только руки и ноги стали отходить понемногу, он понял, что силы к нему возвращаются, и жизнь не оставила его.