Животное. У каждого есть выбор: стать добычей или хищником

Вернувшись в машину, я тронулась с места, слушая Марианну Фейтфул и Джони Митчелл. Я составлю для тебя список всех песен, которые что-то для меня значили.

Я припарковалась у кафе здорового питания рядом с ее студией, которая, как оказалось, пользовалась мировой славой. «Силовая йога Рода Рейлза». Род Рейлз был одной из дутых звезд сообщества любителей йоги. С голым торсом, с длинными волосами, с кривоватой, как косточка от стейка портерхаус, эрекцией – это я узнала потом. На одной фотографии держит на руках отощавшего ребенка в Непале, на другой обнимает за костистые плечи пожилую актрису. Рейлз преподавал дважды в месяц, но в основном путешествовал во всякие горные святые земли и продавал франшизы. Большую часть занятий вели девушки вроде Элис. «Горячие девчонки», которые в жизни не выкурили ни одной сигареты.

Я пошла к двери. Ноги дрожали, и я чувствовала себя никем. Мало того, я даже не придумала, что буду говорить.

На двери висело расписание. Я поискала фамилию Элис. Был вторник. Ближайшим днем ее занятий оказалась пятница. Я почувствовала такое облегчение, что все внутри меня немедленно успокоилось. Я вернусь сюда в пятницу, сказала я себе. Но мне вовсе не нужно было туда возвращаться. Я могла найти славного торговца подержанными машинами, позволить ему купить нам разноуровневый домик в Болдуин-Парке[10 - Болдуин-Парк – город в округе Лос-Анджелес.] и отказаться трахаться в любой позиции, кроме как раком.

Другим делом, которое мне всегда хотелось отложить на потом, был поиск работы. После того как кончились деньги, оставшиеся от продажи родительского дома, я где только не работала. Часто вообще нигде. Продавала что-нибудь из того, что дарил мне очередной мужчина, и на эти деньги можно было продержаться несколько месяцев.

Свернув к соседнему зданию, я прошла сквозь занавеску из бус, заменявшую дверь в кафе здорового питания. Внутри жужжали жирные мухи. В кафе продавали комбучу, веревочные корзинки, сборники стихов местных авторов, шоколадные батончики с орегонской перечной мятой. Ярко-розовым блеском сияла кофемашина La Marzocco. Молодая девушка в ковбойской шляпе и с двумя длинными косами стояла за стойкой. На незаламинированном бейджике, приколотом к груди, значилось имя – Наталия. Она была достаточно юна, чтобы быть моей дочерью, если бы я забеременела лет в семнадцать.

– Можно мне фриттату? – спросила я.

– Шпинат или кейл?

– Шпинат.

– Она подается с кукурузными котлетками.

– Мне они не нужны.

– Я могу завернуть их вам с собой.

– А вы хотите забрать их с собой? – спросила я.

Я заказала американо, чтобы посмотреть, как продавщица включает эту ярко-розовую кофемашину. Девушка была красива той простой, бесспорной красотой, какой у меня никогда не было. Я была сексуально привлекательной. Иногда другие женщины этого не видели.

– Можно мне еще бланк заявления о приеме на работу?

– Прошу прощения?

Я постучала запыленным ногтем по табличке «Требуется помощник». Продавщица перегнулась через стойку, выворачивая шею, чтобы рассмотреть надпись. Груди у девушки были большие и от этого движения сплюснулись вместе. На ее шее на кожаном шнурке висел Будда из розового кварца.

– Ой, и вправду…

– Так как, не нужен помощник?

– Нужен. На самом-то деле я уезжаю в колледж.

– Отлично.

– Сколько бланков вам дать?

– Только один.

– Вам фриттату с собой или будете здесь?

– Здесь.

Я вышла с бланком и кофе на частично крытое патио с яркими креслами-бабочками, старыми подставками от швейных машинок и круглыми деревянными столиками, на каждом из которых стояла бутылка соуса чолула. У меня возникло ужасное предчувствие. Они случались у меня всю жизнь, а мне почти никто не верил, потому что я всегда рассказываю об этом постфактум. Я не настолько доверяю себе, чтобы говорить что-то в тот момент, когда у меня появляется предчувствие. Так что в этот раз, как и во все остальные, я постаралась по мере сил успокоить свой разум. Сосредоточилась на лежавшем передо мной листке бумаги. Я не заполняла такого рода заявлений с тех пор, как была подростком. В нем были вопросы: могу ли я работать по выходным, в праздники, сколько часов хочу брать в неделю. Какие предметы я изучала в школе. Да, да, много, писала я, и историю искусств.

До Вика я некоторое время пинала мужчин по яйцам туфлями на шпильках. Один из любовников подарил мне картину, которую я продала за 25 тысяч долларов. Другой – винтажную серебристую репродукцию «Вдовы в спальне» Дианы Арбус. Я дорожила этой фотографией. Иногда мне казалось, что она – лучшее, что во мне есть.

Вдруг на дороге раздался страшный шум. Должна тебе сказать, что вокруг меня всегда случаются ужасные вещи. Я с десяти лет была меченой. Люди не желают знать, что множество скверных событий могут происходить с одним человеком или вокруг одного человека. Случается какая-нибудь гадость, и коллеги толпятся вокруг твоего рабочего места, раздражающе похлопывая тебя по плечу. Случается еще какая-нибудь гадость – и ты больше не тот человек, на котором они будут испытывать свое безмерное великодушие. Ты – смятая сигаретная пачка на хайвее.

Та девушка, Наталия, вышла из кафе с моей фриттатой в тарелке. «Шеви-Тахо» лоб в лоб въехал в желтый «жук». «Жук», такой похожий на человечка, сплющился, его физиономия была всмятку. Раздавался визг тормозов других машин, прогудел одиночный клаксон, но в остальном снежное спокойствие воцарилось над Каньоном. Я смотрела на девушку, а девушка смотрела на меня.

Водителю потребовалось немало времени, чтобы выбраться из «Тахо», и когда ему это удалось, он оказался весь покрыт морозной пылью. Мужчина заковылял к «жуку». Это была модель семидесятых, с ручкой на капоте и фарами, похожими на глазки божьей коровки. Из машины валил темноватый серый дым.

Казалось, водитель «Тахо» шел несколько часов, но все равно не успел дойти до другого авто раньше, чем приехала «скорая». Пожалуй, она приехала быстрее, чем это вообще возможно для «скорой». Водитель «жука», женщина, напоминала сожженный тост. Ее уложили на носилки. «Скорую» оставили для другого пассажира. Я как раз повернула голову, когда широкоплечие мужчины вынимали из машины креслице для новорожденного. Я увидела малыша, который не плакал. Я ощутила вкус металла и слез его отца в это утро.

У девушки рядом со мной приоткрылся рот, но и только: она не прикрыла глаза ладонью, не издала ни звука. Наверное, еще никогда не видела смерти. Так и стояла с этой белой тарелкой. Наталию учили выкладывать на краешек дольку помидора. Мне хотелось ткнуть ее носом в потек крови. Но я не могла. Пришлось позволить этой девушке вечером прийти домой, сесть на родительский диван и рассказать бойфренду, что сегодня на ее глазах мать с новорожденным погибли на дороге. А бойфренд спросит, какие машины участвовали в столкновении.

Вернувшись к себе, я обнаружила, что мой арендодатель сидит за столом рядом с дверью моего дома. Перед ним стоял кувшин и два хрустальных бокала.

– Джоан, – обратился ко мне Леонард. – Этот стол – наш общий. Я передвинул его ближе к вашей двери, где есть тень, но, если вы не хотите, чтобы он здесь стоял, могу убрать его обратно. Если вам не нравится компания.

Было жарко и безветренно. Я не оплакала автокатастрофу и теперь думала, что, если приду домой одна, у меня будет срыв. Я приму таблетку и сяду на одну из своих коробок. Мне казалось, что я могла как-то это остановить. Я знала как данность, что могла бы спасти своих отца и мать. Я предпочитала думать, что мне было позволено пережить собственный кошмар ради того, чтобы, вероятно, когда-нибудь я оказалась способна предотвратить страдания какого-то другого человека. Но младенец погиб. Мать погибла. Я наблюдала. Заканчивала заполнять заявление о приеме на работу.

– Как прошло ваше прослушивание? – спросил Леонард. Наполнил для меня бокал. Мечтательно сказал: – Лимонад Ленор.

– Мое прослушивание, – тихо сказала я. – Вероятно, я его не прошла.

– Вы довольно возрастная. Ничего, если я спрошу, сколько вам?

– Лет на тридцать меньше, чем вам, – ответила я, и Леонард улыбнулся. Чем старше мужчина, тем мне с ним проще. Я знала: когда я однажды встречусь с Богом, все пройдет как по маслу.

В лимонаде отчетливо чувствовалась водка. На поверхности плавали ошметки мяты. Я подумала о радио в машине, о том, что слушали в дороге мать и ребенок. Как мне представилось, это были «Питер, Пол и Мэри», и песня теперь будет жить в воздухе над дорогой вечно. Звуки не умирают.

Хозяин дома попросил меня звать его Ленни и спросил о том, что хотят знать все. Откуда ты родом, чем зарабатываешь на жизнь, почему одинока. Я выдала ему список случайных занятий. Нянька, флорист. И еще тот период, когда я делала макияж мертвецам.

Земля под нашими ногами зарокотала, и я вскинула глаза к небу. Землетрясение было одной из моих самых ярких фантазий. Но оказалось, что это всего лишь проснулся Кевин и повернул серебряную ручку громкости на огромной колонке.

Колено Леонарда начало мелко подрагивать. У него было лицо актера из старых фильмов, этакого Пола Ньюмана. Это было интересное лицо, и теперешний Ленни понравился мне больше, чем утренний – со своей тогдашней тросточкой и металлическим дыханием. Он выглядел свежо. На нем была белая толстовка и серые брюки. Стариковские кроссовки куда-то подевались. Их место заняла пара хороших лоферов. И все равно щиколотки этого мужчины выглядели так, словно их выкопали из земли.

– Вы еще не разобрали вещи после переезда?

Там были коробки, которые я не стала бы распаковывать никогда. Шесть больших коробок. В них лежали вещи типа гостиничных квадратных пакетиков с шапочками для душа, которые сохранила моя мать. И рыхлая черная коса, оставшаяся со времени, когда она впервые обрезала волосы.

– Да, – сказала я. – А вы живете в том деревенском сортире?

Леонард улыбнулся и кивнул мне, типа «знаю я таких женщин, как ты».

– Это не деревенский сортир. Просто крохотный домик. Мне не нужно много места. Я раньше жил здесь, где теперь живете вы.

– Почему переехали?

– Мне не нужно столько места, – повторил он.