Животное. У каждого есть выбор: стать добычей или хищником

– Вы из тех стариков, которые не переносят острое?

– А в вас есть некоторая жестокость.

Вот что я тебе скажу: мужчины обожают жестокость. Она напоминает им обо всех тех моментах, когда их отцы или матери думали, что эти парни недостаточно хороши. Жестокость к лицу женщине больше, чем идеальное платье.

– Как насчет глютена? Соли? Сердечко не шалит?

Леонард постучал по груди.

– Оно сильное, – сказал он. – То немногое, что у меня есть, еще полно сил.

Я понимала: Ленни имел в виду то, что у него между ног. Мне хотелось, чтобы этот старик узнал, что в мире не осталось ни одной женщины, которая пожелала бы с ним трахаться.

Мы откупорили бутылку вина. Чеснок подпрыгивал на сковороде. Когда я покрошила туда же толстые стебли порея, Ленни сказал: «Ценность женщины можно определить по тому, сколько продуктов она выбрасывает». Бывали такие моменты, как этот, когда мне хотелось его придушить. А потом Леонард делал мне комплимент, говорил, что мои волосы подобны ониксу, или тянулся старческой рукой, чтобы наполнить мой бокал.

Я спросила о Ленор, потому что мне было приятно слышать, как люди рассказывали о любви так, словно она была реальной. Я хочу, чтобы ты знала о Ленор, о тех женщинах, которые, как убеждают тебя мужчины, лучше, чем ты. Я хочу, чтобы ты знала обо всем, чему я, возможно, не сумею научить тебя сама.

Ленни с радостью ухватился за эту просьбу. Они были знакомы всего месяц, когда Леонард попросил Ленор выйти за него замуж, а свадьба состоялась две недели спустя. Далее старик стал рассказывать об их медовом месяце на Ангилье. Плаванье с маской и сливочно-ананасные коктейли. Друг помог им снять сьют в одном из лучших отелей. Две спальни, две гигантские ванные в мраморе. Ленор говорила, что могла бы делиться девичьими секретиками со второй ванной как минимум еще дней десять. Новобрачные занимались любовью в обеих кроватях; бедная горничная, сказал Леонард с ухмылкой, словно его возбуждало то, что приходилось перестилать сразу две грязные постели. На балконе было джакузи, каменное и круглое. Прямо под их номером пальмы и белые муслиновые зонтики обрамляли гигантский голубой бассейн. Там были ведерки с игристым вином, и бикини ярких цветов, и женщины – их было больше, чем мужчин – в солнечных очках и соломенных шляпах, читавшие толстые глянцевые журналы, и ни одного несчастного человека, насколько хватало глаз, никого такого, кто только что выписался из больницы или знал, что ему, возможно, придется туда вернуться. Ленни говорил, что смотрел на всех этих женщин в купальниках, некоторые были в трусиках-танга с обнаженными красивыми ягодицами, и ни одна из них, по его словам, даже рядом не стояла с Ленор. А чуть подальше, сразу за этой роскошью, лежало Карибское море, зеленовато-голубое и бесконечное, мягко накатывавшее на голый берег.

– У вас когда-нибудь были сомнения? – спросила я. – Вы ведь знали ее не так долго?

– Позвольте, я вам вот что скажу, – проговорил Леонард, глядя мне в глаза, как последняя сволочь. – Если мужчине требуется больше двух-трех месяцев, чтобы сделать вам предложение, то он вас не любит. И никогда не будет любить. В вашей жизни есть мужчина?

– До недавнего времени был.

– Он обеспечивал вас – с финансовой точки зрения?

Я на секунду задумалась. Вик действительно меня обеспечивал. Несколько раз давал мне повышение. Покупал мне авиабилеты, диваны и компьютеры, тонкие вина и вместительный винный холодильник, в котором следовало их хранить.

– В каком-то смысле я не нуждалась.

– Значит, этот мужчина вас обеспечивал?

Я кивнула.

– Это вы бросили его в Нью-Йорке? Или он вас бросил?

– Полагаю, в каком-то смысле мы бросили друг друга.

– Так не бывает.

Старики так уверены во всем. Леонард закидывал брокколи вилкой в рот. Я пыталась определить, есть ли у него протезы. Или коронки. Ленни был из богатой семьи. А теперь его беспокоили кондиционеры, но этим заканчивают все старики. Вернее, чем летим мы к смерти, мы к скупости бредем.

– Он покончил с собой, – сказала я.

Глава 8

Когда мне было десять лет, я пила граппу в Гроссето. Удрав от родителей и кузенов вниз по горе в поле, которое не имело ничего общего с фермами или лошадьми; зато там было полно стогов сена. Стоял конец сентября. Горизонт – частокол кипарисов, пара разбросанных облачков и сухое поле. Остатки древней оливковой рощицы.

Я познакомилась с мальчиком по имени Масси, это уменьшительное от Массимильяно. Макс, говорила я потом подружкам дома. Он был намного старше – четырнадцать лет. Рыжие волосы мальчишки были слишком густыми, но все остальное было сознательно подобрано Богом специально для того, чтобы в это влюбилась маленькая американка. Масси был последним, с кем я чувствовала себя достойной, кто возвел меня на пьедестал так, как Ленни возводил Ленор. Разумеется, это ощущение самоценности совпало с тем фактом, что в аду я еще не побывала.

Мы были на сельской вечеринке, которую устраивали богатые дальние родственники моей матери. Тот день длился вечно. Струнный квартет играл «Аллилуйя» на высокой хрусткой траве. В ней лежали фиги, тяжелые, как сердца.

Я видела, как этот мальчишка играл в футбол, смотрела на его сильные, загорелые ноги и умелое владение мячом. Что любит девочка в десять лет? Что будешь любить ты? Я любила сам воздух вокруг этого мальчишки. Он был смешан с крепкими сигаретами мужчин, цветочными духами женщин и лимонами на деревьях.

Я смотрела на Масси, сидя рядом с отцом. И чувствовала себя малявкой оттого, что папина ладонь лежала на моем плече, пока он разговаривал с сидевшими в кружок мужчинами, которые курили и пили; у большинства из них было заметное брюшко. Я съела столько креветочного коктейля, который передавали по кругу, что один из присутствующих отвесил мне комплимент – я совершенно уверена, сексуальный. Он сказал моему отцу: «Этой девочке нравятся дорогие вещи. Ей придется выйти замуж за мужчину с деньгами». Отец улыбнулся. «Нет, – сказал он на своем достойном итальянском, – Джоан будет сама их зарабатывать». Я потом часто думала о ней, об отцовской вере в меня. Моя мать считала, что мне нужно будет выйти замуж за человека с деньгами, может быть, она делала такой вывод на примере собственной жизни. В любом случае тот мальчик, Масси, был из богатой семьи. Я думала о том, чтобы угодить матери. А сверх этого – или из-за этого – я хотела целоваться с ним больше, чем когда-либо чего-либо хотела, если не считать любви моей матери.

Масси несколько раз бросал на меня взгляд. Юные итальянцы знают толк в переглядывании. Я выглядела старше своих десяти лет в платье, спадавшем с плеча, с длинными темными волосами и коралловой губной помадой, добытой из материнской сумочки. Я мечтала влюбиться с самого детского сада. У меня всегда были увлечения, мне нравились мальчики, начиная с Джереми Бронна с его мозолистыми большими пальцами. Четырьмя годами раньше в отделе белья универсального магазина я сняла с вешалки сапфировое тедди с тоненькими чулочными подвязками и сетчатым корсажем. Я умоляла мать купить мне его, и она, то ли восприняв просьбу как невинную, то ли проявив уникальное понимание, позволила мне заполучить эту шелковую будуарную штучку. Дома, уединившись, я натянула ее, мешковатую и яркую, на свои жеребячьи ножки и плоскую грудь.

Я наблюдала, как пьянела моя мать. Она смеялась громко, нехарактерно для себя, разговаривая с музыкантами. Большую часть времени мать простояла рядом с красивой женщиной с каменным лицом, державшей сигаретный мундштук из слоновой кости. В тот день я почувствовала, как во мне вздымалась ненависть, та, что вечно таилась внутри. Мать частенько запиралась от меня в спальне по ночам, и я плакала и умоляла под дверью, упираясь подушечками пальцев в дешевую сосновую доску, а где был в это время мой отец? Тогда я не могла думать, ведь это было так давно, но мне помнилась злость, которую я ощущала, и она вернулась теперь, при виде того, как моя мать шутила с новыми знакомыми и смеялась блудливым смехом. С костяным ожерельем на шее. Ах! Костяное ожерелье моей матери.

И потому, когда этот мальчик, когда Массимильяно подошел ко мне со своими густыми рыжими волосами, и своей уверенной походкой, и своими попытками говорить на моем языке – Не желать ли прогуляться со мной? – я ушла с ним. Отец отвлекся, к тому же он всегда считал меня маленькой девочкой – бесполо прекрасной, – и мы ушли, скрывшись от взглядов гостей, вниз, в прохладную тень кипарисовой рощи. Масси подобрал в траве пару фиг и сложил их мне в ладони. Потом стянул с одного стола полбутылки граппы. Это показалось бы худшим поступком на свете, будь Массимильяно одним из моих кузенов, но я не просила, только подумала об этом, и мои щеки запылали, точно обогреватели, которые были в нашем доме в горах Поконо, стеклянные, без железа, которые раскалялись и краснели за спиной.

«Подожди меня», – сказал Масси – и ушел, и вернулся с двумя стаканами для сока. Взял из моих ладоней фиги, положил их в стаканы и влил туда граппы на два дюйма. «Твое здоровье, да?» – произнес мальчик, и мы пригубили напиток, и я едва не задохнулась, но первая любовь, такая как эта, ко всему приучает.

Это было за год до того, как умерли мои родители, и если бы я только знала. Но я знала. Я знала это весь тот солнечный день; когда вечером мы вернулись к фигам, и они разбухли, пропитанные одним из самых крепких спиртных напитков, я знала. Когда этот мальчик поцеловал меня – язык и губы, более чувственные, чем я могла вообразить, – меня накрыло более зрелым хмелем, чем любое опьянение, которое мне предстояло испытать в будущем, и я знала, что это первый и последний идеальный день моей жизни. Я хотела рассказать Элис о том дне. Я хотела повозить ее лицом по истоптанной коровами траве. Я хотела, чтобы эта женщина узнала обо всем, что отняла у меня.

Глава 9

На следующий день меня взяли на работу в магазин здорового питания. Еще ничто на свете не давалось мне так легко. Позвонил мужчина. Его звали Джимом, и мы с ним так и не встретились. Разговаривая со мной, он одновременно дрочил. Этот телефонный разговор задумывался как собеседование, но, казалось, Джим решил нанять меня еще до того, как мы поговорили.

– Нам нужно, чтобы кто-то работал каждый день. Вы можете в ближайшее время выйти на полную ставку?

Я жарила яичницу на своей желтой плите. Каждый раз, соглашаясь на новую работу, я ощущала страх, словно меня вот-вот отправят в тюрьму. У большинства это не так. Деньги освобождают, поэтому люди видят в рабочих часах выход. У меня странные отношения с деньгами, как я уже тебе говорила. Мне вручали в виде подарков вещи, за стоимость которых можно было целый год кипятить молоко в какой-нибудь кофейне.

– Да, – сказала я. Перевернула яйцо, желток потек. Это так меня расстроило, что я перестала слушать, пока Джим не озвучил почасовую оплату. Меньше, чем половина занятия йогой в студии. В новостях на той неделе один законодатель сказал, что обездоленным американцам, которые жалуются на высокие цены в здравоохранении, следовало бы отказаться от покупки нового телефона, который им захотелось, и потратить эти деньги на медицинскую страховку.

– Как, по-вашему, неплохо?

Из окна я видела Ривера. Он грузил тяжелые на вид панели в кузов своего рабочего грузовика. На боку машины было написано «Солнечный форвард». И солнышко толкало газонокосилку. На Ривере были бандана и белая футболка. Я смотрела, как ходили ходуном его руки в солнечном свете.

– Да, – сказала я. – Когда мне следует выходить?

– Завтра.

– Отлично.

Я рассудила, что отказаться успею всегда. На самом же деле мне просто хотелось закончить разговор. Накануне вечером Леонард не уходил до тех пор, пока я не зевнула трижды, в последний раз очень агрессивно. Я перемыла всю посуду. Я стучала всеми возможными сковородами и кастрюлями, но он либо не понимал намеков, либо не хотел понимать. После того как Ленни ушел, я приняла две таблетки и попыталась не думать о сыне Вика.

Я вышла во двор. Прошла мимо Ривера, когда он был у кузова своего грузовика, и открыла собственную машину. Брать оттуда что-либо не имело никакого смысла. Я прихватила пачку жвачки с мохнатой консоли.

– Привет, – сказал Ривер. Бодрый такой. Я улыбнулась, прикрыла глаза ладонью от света и возненавидела себя за то, что просыпаюсь поздно почти каждый день своей жизни.

– Так странно, мне приснился сон о тебе.

– Да?

– Ага. Ты была такая волчица. Ха! Не в плохом смысле слова. Из-за этой песни, наверное. Ты металась по всему дому, ища одеяла, а это сущее безумие, учитывая, как сейчас жарко.