Журнал «Юность» №10/2024

* * *

– Все зря, – услышал Антон шепот Риты и подошел поближе.

Расстроена. Он тыльной стороной ладони легонько коснулся ее щеки. Конечно, она его не увидит, не почувствует, но кое-что он все-таки может.

Антон огляделся, взял второй стул и присел рядом. Положив руки ей на плечи, он легкими поглаживающими движениями снял напряжение, а потом стал вытаскивать из памяти застарелую обиду на мать. Девушка слегка откинулась назад и, закрыв глаза, тихо плакала.

– Это хорошо, – шептал ей приятный странно знакомый голос. – Выплачь, прости и себя, и ее, начни все сначала.

Рита вздохнула, вытерла слезы, немного подышала, успокаиваясь, прислушиваясь к ощущению трепещущей легкости в груди. Как давно она этого не испытывала – предчувствия, что все получится. Она потянулась за ножничками, отрезала спутанную нить, оставшийся короткий, неудобный для работы конец вдела в иголку и аккуратными движениями закрепила, отрезала лишнее, приладила новую нить и бисеринку за бисеринкой возобновила плетение.

Антон с мягкой улыбкой смотрел то на тонкие пальцы, сжимающие иглу, то на шепчущие губы и удивлялся возникающему в нем нежному чувству.

* * *

– Поздравляю с первым провалом, – съехидничал появившийся в комнате черт. – Исправлять будешь?

– Нет.

– Ладно, – махнул лапкой серый. – Отмечу, что больше не наш клиент. Можно разок и поблажку сделать. Но помни, ты – немузон, а не муза! Передохни, меня наверх вызывают, что-то у них там не срослось.

– Из-за Риты? – вскинулся Антон.

– Нет, вряд ли, – рассеянно почесал за ухом черт, растворяясь в тумане.

* * *

– Ошибка? – Антон растерянно смотрел на мявшихся перед ним чертей. – Я могу ожить? Но ведь прошло время, меня же?..

– Не-не, технически все чисто будет, не парься, – успокоил его бурый. – Про пространственно-временной континуум слыхал?

– Ну…

– Гну. Моя специализация. Поинтереснее будет, – бурый стрельнул глазами, – чем «я – насяльника, распределяю наряды», – передразнил он серого, который скрестил руки на груди и отвернулся.

– И как мне?..

– Уволиться, – поджав губы, ответил серый. – Вот бланк. – Он протянул Антону лист плотной бумаги. – Заявление стандартное, только подписать.

– Слышь, Антоха, мож, останешься? Ты хорош, – с надеждой спросил бурый.

– А у меня есть выбор? – удивился Антон.

– Конечно! У вас, людей, выбор есть гораздо чаще, чем вы думаете.

– Возвращайте.

Как только Антон поставил точку в конце подписи, бланк исчез из его рук.

– Ай! – схватился он за ухо, в которое бурый неожиданно воткнул карандаш.

Ох-х… Антон очнулся на полу, потирая ноющее ухо. Посмотрел на часы-браслет: девятнадцать сорок восемь, дата та же, минут десять был в отключке. Еще успеет записать этот странный сон. Он поднялся и уселся за стол. «Надо же, комп не сгорел, даже пустой лист сохранен. Халтуришь, немузон», – рассмеялся Антон собственной шутке и написал первую фразу: «У вас, людей, выбор есть гораздо чаще, чем вы думаете». Задумался. Улыбнулся и кивнул. Взял мобильный, нашел нужный номер и быстро, чтобы не передумать, нажал кнопку вызова.

– Алло, хм, Рита? Это Антон, да. Узнала? – спросил он с нервным смешком. – Хм, нет, не по работе… Рита, я понимаю, что неожиданно, но может, ты согласишься сходить куда-нибудь сегодня? – Он напряжено вслушивался в повисшую паузу. – Да? Да!

Александр Сордо

Петербургский литератор родом из глубинки. Родился в 1998 году в Псковской области. По образованию инженер-биотехнолог. Имеет магистерскую степень по биоинженерии и биомедицине.

Публиковался в изданиях «Рассказы», «Без цензуры. Unzensiert», «Опустошитель», «Уральский следопыт», «DARKER», антологиях «Metronomicon: СПЕЦБИОТЕХ», «Будущему – верить!» и «Депрессия. Торг. Писательство». Член Ассоциации авторов хоррора. Участник литературной резиденции «Обсерватория фантастики» («Архипелаг 2024»).

С июня 2021 года – главный редактор литературного сообщества «Большой проигрыватель».

Пишет в основном в жанрах научной фантастики и хоррора, но также котирует юмор и магический реализм.

Шрифтом Брайля

Софиты бьют в глаза. Глухая, неестественная тишина висит над всем концертным залом. Рябь теней стелется по зрительским рядам. Руки уже перестали дрожать, и я кладу их на гитарный гриф.

Я чувствую, как бьется кровь в маленьких капиллярах подушечек пальцев. Чувствую удары сердца, размеренные, как стук метронома. Чувствую жар и холод, страх и восторг и натянутое в зале напряжение.

Все, что мне остается, – закрыть глаза и начать играть.

* * *

Три месяца назад я и понятия не имел, что буду выступать на самом большом академическом концерте в Большом зале Московской консерватории. Для музыканта вроде меня это почти Голливуд. И хотя все давно хвалили мою технику, манеру, талант и слух, я думал, что лишь через пару лет дорасту до такого выступления. Поэтому, когда меня пригласили, взлетел на седьмое небо незамедлительно.

Но судьба оказалась слепа. Невесть откуда взявшаяся в столице вспышка эпидемического паротита докатилась и до меня. Две недели я умирал в больнице, распухший и прибитый к кровати. Злился, что не могу готовиться к концерту. А потом меня настигли осложнения.

Осложнением стала потеря слуха – а для музыканта вроде меня это почти приговор. Оглох я не полностью, но врачам приходилось говорить со мной втрое громче. Теперь о том, чтобы уловить тончайшую настройку струн или подвести точно выверенное плавное крещендо, не могло быть и речи.

Врачи сказали, что глухота может быть временной и в течение месяца слух может восстановиться. Прикинув так и этак, я написал в консерваторию, сказал организаторам концерта, что мое участие под вопросом и пусть на всякий случай ищут замену, а потом уехал на родину под Смоленск – к маме и дедушке. Раз врачи все равно не могут помочь, решил я, пусть помогают стены.

Самочувствие почти восстановилось, слабость постепенно отпускала. Два раза в день я брал в руки гитару и пытался играть, но спустя пять минут обессиленно откладывал ее. Потом сидел на колченогом стуле, глядел в пол, вцепившись в волосы, и слезы капали на облезлый ковер с кончика моего носа.

* * *

Мама ухаживала за больным дедушкой. Он уже не ходил, стал забывать слова. Иногда не узнавал маму, иногда – меня. В нем виднелся лишь бледный призрак человека, который когда-то растил меня наравне с матерью. Я прислонялся ухом к его губам, чтобы расслышать.

– Володя… – бормотал он. – Паша…

– Я Леша. Леша, дедушка, – терпеливо отвечал я, беря его за руку. – Я здесь.

– Слушай… Слушай…

Я слушал его, но он так ни разу и не смог продолжить фразу. Лишь повторял это слово.

Ночами мне не спалось. Дедушке часто становилось плохо, по ночам мы с мамой дежурили у его кровати, но даже в мамину «смену» мне подолгу не удавалось сомкнуть глаз. Все время мерещился стук.