Журнал «Юность» №10/2024

Ай! Антон вздрогнул от чувствительного укола в ухо и открыл глаза. Закрыл. Где-то он читал, что недостаток сна влияет на мозг так же, как и алкоголь. Не врали. Может, лучше позвонить в скорую и сдаться на милость психиатров самому, чем по принуждению?

Антон снова открыл глаза, переводя взгляд то на одну, то на другую мохнатую рожицу с торчащими изо лба рожками.

– Ну чо, здарова! – шмыгнула пятачком левая, бурая и потолще.

– Какое «здарова», если он… того! – Второй черт, худее и прилизанней, серой масти, отпихнул первого. – Пусти, я ему объясню.

– Не-не, мне все понятно. – Антон в миролюбивом жесте поднял руки, пытаясь хоть что-то рассмотреть в тумане. – Ребят, мне бы позвонить.

– Слышь, он, реально, не догоняет…

Антон сидел на полу неизвестно где, скрестив по-турецки ноги и держась за голову, пытаясь уложить в нее происходящее. Он умер. И не попал в рай. Нет, он никогда не считал себя праведником, но разве быть обычным неплохим человеком недостаточно?

– Почему ад? – спросил он у серой морды, та казалась ему чуть умнее и участливей.

– Ад! Слышь, во куда он собрался! – Бурый ткнул локтем напарника и заливисто захрюкал.

– Ад еще заслужить надо было, как и рай, – строго ответил серый. – Ты в серой зоне, как неопределившийся.

– И что мне теперь делать? – Антон привык сразу разбираться с непонятными условиями задачи.

– О, пошли правильные вопросы, – одобрительно кивнул серый. – Хорошие писатели после смерти становятся музами, а плохие – немузонами.

– Но я не писатель!

– А про яблоко ты написал? – вкрадчиво спросил серый.

Антон вспомнил один из немногих удавшихся ему рассказов и кивнул:

– Ну, я…

– Вот. А про кого ты там писал? – Серый поднял вверх брови и мохнатый кривоватый палец, задержав многозначительную паузу. – Ага, дошло, – довольно усмехнулся он.

– Но это же был просто… – Антон замялся, подбирая слово, – ретеллинг… Так часто делают.

– Часто, ага, а мы таких на карандаш берем. Вот этот, – поддакивая, кивнул бурый, показывая ему простой карандаш с ластиком на конце, которым его, похоже, разбудили.

Антон машинально потер ухо.

– И что теперь?

– Наряды получаю я как старший. – Серый указательным пальцем поправил очки без стекол, на что бурый закатил глаза. – И распределяю по группе. Первое время на задания будем ходить вместе.

* * *

«Роман Алексеевич Карташев. Врач-хирург. Начинающий писатель. Пишет сатирические рассказы о буднях военврача. Готовится к литературному конкурсу. Рекомендуемый тип воздействия – средний, с периодом два раза в месяц».

Похоже, у него появился постоянный клиент. Роман Алексеевич, что же тебе во врачах не сиделось? Там же адреналина через край, к чему дополнительные эмоциональные качели? Ладно. Антон шевельнул пальцами, и карточка наряда исчезла.

Сначала ему было жалко своих «клиентов». Он прекрасно помнил то выматывающее разум и нервы состояние бессилия, которое накатывало на него самого перед каждым текстом. Но помнил и другое.

Когда отчаяние доходило до предела, внутри будто щелкало. И в самый неподходящий момент начинали приходить идеи – посреди совещания или сдачи релиза, – и тогда он хватался за телефон, чтобы не забыть, не обидеть капризную музу. А все, что не давало немедленно сесть за текст, – ужасно раздражало. Как только появлялось время, бросался писать. Перечитывать. Переписывать. Выкидывать лишнее, будто отрезая по кусочку от себя самого.

И в какой-то момент наступало чувство легкой приятной пустоты в голове.

Ради этого писательского кайфа Антон был готов и к неуверенности в себе, и к приступам самобичевания – периоды ступора случались часто и были длиннее писательских. Но кайф того стоил. А более того – удивление и восторг, который он испытывал, когда кто-то читал его рассказ.

А теперь он немузон. И его задача гасить этот восторг.

Работа оказалась несложной. Шепнуть неприятных слов, отвлечь, навеять плохое воспоминание, напустить сонливости в глаза, вызвать перепад напряжения в сети, чтобы написанное исчезло, не сохранившись. Телефонный звонок не вовремя. Понос у собаки. Понос у ребенка. Вынеси мусор. Где обещанный отчет? Кран сорвать. Мелочь за мелочью расшатать нервы, добавить парочку демотиваторов – и вуаля!

Начинающий писатель, урвавший у реальной жизни полчаса-час, вместо того чтобы записать все, что целый день яркими образами мелькало у него в голове, грустным тушканчиком сидит перед пустым листом на мониторе. Чистая работа.

Антона даже пару раз похвалили: бестелесный голос, раздававшийся откуда-то сверху, из постоянно клубящегося тумана, в котором он находился между очередными заданиями.

В этот раз дело шло туго. Врач, привыкший к недосыпам и к напряженной работе в три смены, лупил по клавиатуре, вливая в себя кофе кружку за кружкой. Антон принюхался. Американо, тройной крепости. У неокрепшего ума вызовет приступ гипертонии, у непривычного сердца – тахикардию, а этот только раззадорился. И ведь текст получается даже совсем ничего. Антон на минутку отвлекся, зачитавшись. Если не мешать, а то и слегка помочь, получится вполне стоящая вещь. Не на уровне литературной премии, но достаточном, чтобы читатель улыбнулся и задумался и, на некоторое время вырвавшись из рутины, пережил кусочек иной жизни.

Антон вздохнул и щелкнул пальцами. Врач, отмахиваясь от комара, задел кружку с кофе, заливая системный блок. Не обращая внимания на вопли, Антон закрыл глаза, сосредоточился, подтер историю автосохранения, подумав, для верности еще и подогрел центральный процессор. Все.

Врач сидел, невидяще уставившись в погасший монитор.

– Выведен из строя на неделю, – прозвучал довольный голос за спиной Антона. Серый черт сделал пометку в карточке. – Ну что, следующего?

– Давай, – ответил Антон.

Чувство омерзения к себе уже стало привычным.

– Заскучал, ага, понимаю. – Серый почесал карандашом за ухом. – Сменим-ка профиль. Держи, тебе понравится. – Он, хихикая, растворился в воздухе.

Антон мельком взглянул на появившуюся в руке карточку. Потом вчитался.

«Иванова Маргарита Сергеевна. Аналитик. Талант к рукоделию. Хочет восстановить навыки. Рекомендуемый тип воздействия – интенсивный, однократный».

Рита?

* * *

Рита распутывала длинную нитку непослушными, отвыкшими пальцами. Как давно она не плела. Ну же, тихонечко… Все. Узел. Снова!

– Ничего не выйдет, – прошептала она, сдерживая слезы обиды. – Зря затеяла. К тому, что предано, не вернуться.

Лет двадцать назад плетение давалось ей легко. Она сама придумывала схемы, тщательно прорисовывая их в школьной тетрадке. Потом искала бисер – лучше чешский или японский, он равномерно прокрашен и откалиброван. Нить, тончайшую леску, за которой Рита ездила на другой конец города. И за тонкими иглами, которые надо было держать уверенно, но не слишком сжимая, чтобы не погнуть и не сломать.

Она хотела поступать в художку, на ремесла, но… «Это не работа! Сначала получи нормальную профессию, а потом делай что хочешь!» Слова матери были правильные, Рита и сама это понимала. Но отчего было так уныло и тошно внутри?

После того разговора иголка была сломана, нитка скатана в злой спутанный комок, а пакетики с бисером отправлены в коробку под кровать. При переезде Рита не решилась ее выкинуть и, не раскрывая, сунула в коробку побольше, с надписью «Разное».

И вот, достала. Перебрала пакетики с ярким, блестящим бисером. Расстелила рабочий коврик, прижав по углам, чтобы не скатывался. Разместила вокруг него инструменты: сверху лоточки для бисера, ножницы, нитку и иглы – справа, под рабочую руку. Немного поколебавшись, выложила на коврик колье, которое тогда бросила. Раскрыла слегка пожелтевшую от времени тетрадку, нашла нужную схему, насыпала в лоточки бисер, взяла неловкими пальцами иголку и задумалась, слегка поглаживая пальцами левой руки незаконченное украшение. Кивнула: делать с начала, и набрала на нить первую порцию бисерин…