Солнце встанет!

– Вы? Вы принадлежали Гар… Брауну? – вырвалось из груди молодой женщины.

Анна только безмолвно кивнула головой, не отрывая лица от платья Горной.

– И вы любили его, а он вас? – чуть слышно прошептала вопрос новобрачная.

– О, что касается его – этот зверь не мог полюбить, меня даже… Его сердце давно, – говорил он, – отдано кому-то. Но, тем не менее, он не погнушался взять меня, как вещь, потому что у меня красивое лицо и здоровое тело… А я любила его и без рассуждения кинулась ему на шею… Я… – и снова тяжелое рыданье огласило розовую комнату новобрачных.

Лика горько усмехнулась.

«Так вот он каков!.. В годы страданий он не изменился нисколько… Любя меня, Всеволод не стеснялся срывать цветы наслаждений мимоходом… А я верила ему… Верила, когда все его прошлое было полно жертв, подобных Анне!»

Обаятельный образ князя снова выплыл и встал пред Ликой с насмешливой улыбкой и сверкающим взором недобрых глаз.

И странно! Ни гнева, ни ненависти не ощутила в своем сердце Лика. Прежнее жгучее чувство влечения к нему, к этому безжалостному человеку заговорило в нем. Острая боль захватила Лику. Ее душило почти физически мучительно-нестерпимым порывом любви, отчаяния, муки.

Анна совершенно иначе истолковала этот порыв.

– Вы презираете меня! Вы не хотите простить меня, Лидия Валентиновна! Я, грязная, безнравственная девушка, не смела подходить к вам чистой, незапятнанной, прекрасной… Я уйду, сейчас уйду, Лидия Валентиновна, и постараюсь никогда, никогда больше не показываться вам на глаза! – и, быстро вскочив на ноги, она кинулась к двери.

Лика преградила ей дорогу. Эта чужая и далеко несимпатичная девушка стала вдруг близкой и родной ее сердцу.

«Сестры по несчастью!» – мысленно произнесла Лика, и вдруг ей показалось, что Анна Бобрукова олицетворяет собою живое звено, соединяющее ее с князем, последнее звено ее с ним. Она быстро взяла ее полные, сильные руки своими хрупкими, нежными; пальцами и заговорила, задыхаясь:

– Нет, нет… Не то вы говорите! Вы не поняли меня. Ты не поняла меня, Анна… Ты должна остаться со мною… Мы должны быть неразлучны отныне… Со мною тебе будет легче… Ты, как сестра моя, будешь, хочешь?

– Хочу ли я? И она еще спрашивает, этот Божий ангел. Чистая! Святая! – прошептала глубоко потрясенная Бобрукова.

– Нет, нет… Не смей называть меня так… я не лучше тебя! Я хуже… Оставим это!.. Ты жалка и дорога мне… Останься со мною! будь моей помощницей в близком деле! Помоги мне, Анна, милая сестра моя! – в экстазе шептала Лика.

– Лидия Валентиновна! Лидия! – прошептала Бобрукова и крепко обняла новобрачную. – Вы несчастны?!

Шаги Силы прервали эту сцену.

Анна наскоро поцеловала руку Лики и тенью выскользнула из комнаты.

Анне ушла. Но призрак князя не ушел вместе с ней. Он стоял, как живой, пред Ликой, стоял, тихо мерцая своими странными глазами.

Галлюцинация была настолько сильна, что Лика протянула руки, отталкивая странное видение.

Сила появился на пороге как раз в эту минуту. Он успел переменить фрак на обычную вышитую рубашку-косоворотку. Его мощная грудь ходуном ходила под ее шелковой тканью.

Лика бросилась к нему и спрятала голову на этой сильной груди, как бы ища защиты.

– Сила! Сила! – шептали ее губы, – любите меня, берегите меня… Защитите меня от себя самой, Сила!

Последние слова пропали, так они были беззвучны. Но зато первые были хорошо услышаны Силою.

– Раб ваш! Располагайте мною! – прошептал он, прижимая к груди золотистую головку.

И вдруг легкий крик вырвался из груди Лики. За плечами мужа она увидела другую фигуру, стройную, смелую. Глаза князя Гарина блеснули пред ней.

Лика зажмурилась, спрятала лицо у сердца Силы, обвилась руками вокруг его шеи, и, вся олицетворение муки, отчаяния и горя, прошептала:

– Твоя! Твоя! И ничья больше!

Строганов нежно, почти с благоговением поднял ее на руки и прижал к груди.

XXI

Ветер бушевал, насвистывая в трубы. Мороз с метелью и вьюгой грозил постоянными заносами. Было около восьми вечера, а казалось, что беспросветная, мглистая ночь окутала окрестности. Лика сидела у камина, зябко кутаясь в платок, с целым ворохом газет на коленах. Ее лицо, бледное и худенькое и прежде, теперь похудело и осунулось еще больше. Лишь огромные глаза стали еще красивее, еще лучше. Они одни жили в этом лице, принявшем отпечаток какой-то неземной скорби. В первую же брачную ночь Лика поняла одно: она не любила Силы, не любила тою нежною, самоотверженной женскою любовью жены, которая заменяет порою самое страсть и влюбленность. Поняла она и то, что князю Всеволоду принадлежит она каждым атомом, каждым фибром своего естества. До тех пор, пока Сила был для нее милым братом, живым воплощением ее заветных идей, она не ощущала боли в сердце, той мучительной боли любви, которую насильно вонзил в ее душу Гарин. Но с первой же супружеской лаской мужа молодая Строганова поняла весь ужас своего положения. Любя одного, она должна была принадлежать другому и, в довершении всего, должна была скрывать это от Силы, которого могло убить подобное отношение к нему.

И Лика скрывала и таяла на глазах мужа с каждым днем, с каждым часом.

Даже любимое дело не удовлетворяло ее по-прежнему. Правда, она по-старому помогала доктору в фабричной больнице, навещала красовских, колотаевских и рябовских крестьян, выслушивая их нужды и удовлетворяя их материально и духовно, по-старому собирала рабочих в артельной и читала им, знакомя их наравне с социальным положением европейского пролетария и с русскими классиками по изящной словесности. Но во всем этом не проявлялась прежняя горячая, страстная натура Лики, а чувствовалась какая-то апатичная пришибленность. Наедине с мужем Лика чувствовала себя как-то неловко, дико и всячески старалась замешать третье лицо в их недолгие свидания во время отдыхов Силы после фабричного трудового дня.

С отъездом тети Зины за границу, куда та, наконец, отправилась по настоянию племянницы, Лика тесно подружилась с Анной Бобруковой. Присутствие Анны стало ей теперь решительно необходимым. Эта простая, здоровая по существу и несчастная в силу обстоятельств девушка решительно влекла к себе Лику. Энергичная и смелая, она умела побороть свое горе и нести его с гордо поднятой головой. В Анне было много несимпатичного, но ее молчаливая скорбь смиряла с нею Лику, которая почти не замечала ее недостатков. К тому же в последние месяцы постоянных отношений с Горной Анна много усовершенствовалась. Она смягчилась душой, бросила свой умышленно ею принятый циничный тон, стала больше заниматься чтением и старательно занялась своей подготовкой на медицинские курсы.

Ее присутствия Лика, сама того не замечая, жаждала в силу и другой причины. «Он», странный, вредный и безжалостный человек, был когда-то близок Анне и, целуя Анну, Лика хотела ощутить на себе поцелуи, оставленный на этом красивом, но несколько грубоватом лице князем Всеволодом. Она не ощущала ни малейшей ревности к Бобруковой; напротив, с каждым появлением последней появлялся невидимый призрак Гарина и Лика жила острым ощущением своих воспоминаний о нем.

Ветер по-прежнему завывал в трубах. Молодая Строганова машинально следила за печатными строчками газет. Где-то стукнула входная дверь.

– Это Сила! – произнесла Лика и вся как-то инстинктивно подобралась в своем кресле.

Вместе со струей свежего, морозного воздуха, вся запушенная снегом, вбежала Анна.

– Наши бастуют! – как отрезала, крикнула она своим звучным голосом. – С завтрашнего дня решили. Сила Романович пошел уговаривать в артельную. Сходка там… по примеру городских… «Пока, – говорят, – не добьемся отмены смертной казни, никто пальцем не двинет». Вся фабрика стала. Красовские так прямо и говорят: «За тысячи верстов столице нашему брату пулеметами грозят, а мы со спокойной душой стой у станка… Дудки!» Хозяин при мне прошел. Встретили на «ура», качали… А все же, говорят: «Сила Романович, не погневись, забастуем. Жаль нам тебя сердешно, а не можем от товарищей отставать»… Им Кирюк, как в город за бандеролями ездил, целую пачку прокламаций привез. Вот они и взбунтетенились так, что небу жарко.

– Ты прямо сюда со сходки?

– Да, Кирюк говорил. Ловко это он шельма приноровился… Так и сыплет, так и сыплет…

– А ты молчала, Анна?

– Молчала. Язык чесался, не скрою. Да, ведь, гадко это! Ты да Сила Романович из кожи за нас лезете, а я черной благодарностью отплачу? Дудки, не таковская! – задорно тряхнув головой, заключила Анна. – Свежие известия? – после минутной паузы спросила она, указывая глазами на газеты, разложенные на коленах Лики.

– Все по-старому в городе. Забастовки и угрозы. Угрозы и забастовки. Не сегодня, завтра губернатор пойдет на компромисс. Он, ведь, мягкий… хороший… Кстати, получила разрешение на наш концерт в городской управе. Да теперь все это ни к чему, – печально покачала головою Лика.

– Как ни к чему? Не будет вечера в пользу безработных? – так и всколыхнулась Анна.

– Уехать нельзя отсюда нам с Силой в такое время, когда фабрика бастует… Нагонят сюда казаков без нас, кто за вас всех тогда постоит?

– Да хозяину и не надо ехать. Хозяин пусть остается. Неужели же ты одна не сумеешь устроить вечер и пропеть свои неаполитанские песенки? Да, ведь, не барышня же ты кисейная, Лидия Валентиновна. Чай, не раз умела справиться сама!

– Правда, милая, – согласилась та, – поедем-ка мы с тобою одни в город. Не могу я бросить тех несчастных оттого только, что собственное стадо ближе пастуху. А Сила здесь пока останется… Завтра же поедем! Хочешь?

И, говоря это, Лика разом оживилась.

– А покончим с концертом и айда сюда! – весело заключила Анна, сама разом повеселев при виде оживления молодой хозяйки.