Солнце встанет!

– Я покажу им, какой я трус! – прошептал, сжимая кулаки, князь Всеволод, – Я выйду к ним, и мой браунинг достойно встретит гостей.

– Ради Бога и этой несчастной девушки не делайте этого, Всеволод! – молящим голосом прошептала Лика. – Она умирает. Спасите ее! Дайте ей умереть спокойно. Уйдите отсюда другим ходом и спрячьтесь пока… А я уведу их… Есть здесь где спрятаться?

– Есть… Старый бельведер за садом. Туда можно проникнуть через дверь моей спальни и кухонный коридор. Но зачем мне спасаться, когда… Я теряю вас, не правда ли, Лика?

– Вы должны спасти ее или дать ей последнюю минуту спокойствия. Вы должны подумать об этом несчастном ребенке!

– Но… потом, когда… все утихнет, Лика… Ты вернешься… ты моя? Ведь, да, да?

Жилы вздулись на бледном лбу князя… Его горячее дыхание дошло до Лики, обжигая ее. Еще минута – и она забудет все – несчастную раненую, свой долг, совесть, свою любовь к этим несчастным, слепым братьям, которые готовы на преступление, на убийство в своей слепоте. Он, этот человек, презирающий их, враг всего того, что она считает священным, он ей дорог до безумия, до боли, до смерти… Он влечет ее за собою.

– Нет! – крикнула она дико, зажмурив глаза, чтобы не видеть его душу сжигающих глаз, – нет! Мы чужие! Спасайте Хану или будет поздно… Прощайте, князь!

– До свидания! – прозвучало в ответ настойчивым звуком. – Мы еще увидимся с тобою! – и, прижимая свою хрупкую, истекающую кровью ношу к груди, князь Всеволод Гарин исчез.

XV

Шаги, крики и угрозы приближались. Дикая брань висела в воздухе. Страсти разошлись и все слилось в одно общее стремление толпы: убить, уничтожить во чтобы то ни стало. Дверь спальни, закрытая на задвижку, вся вздрагивала под ударами сильных мужицких кулаков.

– Отопри, немецкая гадина! – слышался грубый голос, – отопри добром, не то худо будет…

Лика хотела ответить – и не могла, хотела сделать шаг к дверям – и тоже не могла. Она стояла, не шевелясь, вся бледная, не будучи в состоянии двинуть ни рукой, ни ногою. Вся ее мысль сосредоточилась на одном: Всеволод в безопасности, Всеволод успел скрыться и унести Хану.

– Эй, ты! долго ли шутки шутить с нами будешь? А и мы же пошутим… Дай только добраться до тебя, ехидна треклятая! – звучали еще с большим озлоблением голоса за дверью.

Потом дверь вдруг сразу поддалась, и люди ворвались в комнату, опьяневшие от злобы и ненависти, но сразу остановились на пороге.

– Кто это? – дико вскрикнул одинокий голос Анны Бобруковой и она метнулась в ту сторону, где белело светлым пятном платье Лики.

– Хозяйская невеста! Нескучневская барышня! – послышались голоса рабочих. – Братцы! Да как же она сюды-то попала?

Лика чувствовала, что ее силы уходят, падают с каждой минутой.

– Братцы! – делая невероятное усилие над собою, проговорила она, выступая вперед, – я пришла сюда, чтобы предупредить ужасное, зверское дело. Вы ответили бы за него и Богу, и закону. Братцы! Сам Господь отвел вашу руку. Машинист Герман Браун, узнал от меня об угрожающей ему опасности и бежал из наших мест навсегда… Забудьте о нем!

– Улизнул-таки, собака!

– Вот бы догнать и, как следует, поздравить его с отъездом… – сострил Гараська Безрукий.

Кто-то засмеялся в ответ… И этот смех разом разрешил до нельзя сгущенную атмосферу.

– Да как же ты здесь-то очутилась? Ведь, ты, Лидия Валентиновна, у Кирюка в избе совсем сомлела, как Чуркина Васютку ранил этот дьявол окаянный? – обратился один из рабочих к Лике.

Но Лика не отвечала. Последние силы покинули ее, она тяжело опустилась на подоконник.

Тотчас же Анна Бобрукова подбежала к ней.

– Лидия Валентиновна, вам домой надо. Я провожу вас, пока они тут Брауна искать будут. Не успел, ведь, злодей скрыться, как Бог свят! Чует сердце мое.

Временная слабость мгновенно покинула Лику.

– Искать Брауна? Зачем? – вырвалось не то криком, не то стоном из ее груди.

– Известно, зачем! Пришибить его, собаку, надо, не то он крови еще православной на своем веку немало выпьет.

Гараська Безрукий, словно призрак, вырос пред Ликой. Подле него стоял Василий Чуркин, юноша, почти мальчик, с изможденным от непосильной с детства фабричной работы лицом, с окровавленной кистью руки, куда попал заряд Гарина.

– Руку мне, подлец, попортил! Куды я теперь с такой-то рукой денусь? Хошь как у Гараськи отхватываий! – жалобно проныл он.

– Вот бы и его так-то искалечить… Убить не убить, а помять так, чтобы ноги волочил! – предложил кто-то.

Вся кровь прихлынула к сердцу Лики… Зверь, притихший было подле нее, просыпался снова. Не было сомнения, что эти люди бросятся на поиски Всеволода, отыщут и искалечат его. При одной мысли об этом мозг Лики холодел от ужаса.

«Помешать! Удержать их во чтобы то ни стало!» – вихрем пронеслось в ее мыслях, и, не отдавая себе отчета в том, что произойдет сейчас, собрав последние силы, она вскочила на кресло, стоявшее посреди комнаты, и, прижимая руку к сильно бьющемуся сердцу проговорила внезапно окрепшим голосом:

– Братцы! Вы добиваетесь спокойствия и более светлой жизни. Вам нужно облегчение труда, нужно человеческое отношение начальства, нужна здоровая атмосфера на фабрике, нужен короткий восьмичасовой день, нужна свобода, как ее принято понимать в человеческом смысле. Все люди – братья и должны стоять друг за друга. Браун не держался этого закона в силу своих убеждений… Но Браун мог заблуждаться, как может заблуждаться каждый человек. Неужели за простое человеческое заблуждение надо карать смертью? Товарищи, братья! Я никогда не шла против вас, наоборот, всей моей душой я стремилась к вам навстречу. Я ушла сюда от роскоши и богатства, чтобы дышать одним воздухом с вами, чтобы прислушиваться к вашим нуждам и всячески помогать вам по мере сил и возможности. Именем моей любви к вам, умоляю вас, оставьте Брауна, не ищите его, забудьте его, не берите на душу греха! И я обещаю всю мою жизнь положить вам на пользу! Как мать может заботиться о детях, я буду заботиться о вас… Сила Романович и я отдадим все, что имеем, чтобы улучшить вашу жизнь… А за это вы должны оставить в покое человека, который неумышленно, по слепоте своей, причинил вам зло.

– Это бесполезно, Лидия Валентиновна, – послышался в дверях знакомый спокойный голос, – она бесполезна, ваша блестящая речь! Хана скончалась сию минуту там, в бельведере, и я могу отдаться теперь в руки этих глупцов! – добавил он тихо.

Лика ахнула. Ахнули и все остальные. На пороге комнаты стоял Браун. Его всклоченные волосы, дико блуждающие взоры и бледное лицо напоминали собою облик сумасшедшего. Почти с паническим ужасом смотрели на него рабочие. Но вот из толпы, расталкивая ее, вытиснулась Анна. Она быстро подскочила к Брауну и дернула его за плечо.

– Что же вы стоите, братцы? Не видите разве? Наш кровопийца сам пожаловал на суд и расправу? – закричала она, – Что же вы стоите?

Ее глаза загорелись, как у тигрицы. Она заглядывала в самое лицо князя, готовая ежеминутно, как кошка, вцепиться в него.

– Уйдите! Что вы делаете, безумный! – внезапно очутившись по другую сторону Гарина, прошептала Лика, – они убьют вас!

– Хана умерла, вы не идете за мною! Что же мне оставалось делать? – беззвучно произнес он.

– Примириться с ними! Служить их интересам! Жить для них! – прозвучал подле него вдохновенный голос.

– Жить для этих животных? – было ответом и, обернувшись к толпе, Гари крикнул вызывающе: – что же вы медлите? Убивайте меня!

Толпа издала какой-то звук по то одобрения, не колебания. Василий Чуркин очутился пред спокойно стоявшим в прежней позе Гариным и снова затянул ноющим голосом:

– Пошто мне руку испортил? Куды я с рукой такой денусь? Убить тебя надо собаку, да!

Какая-то решимость снова охватила толпу.

И вдруг точно брызнуло свежей и прохладной струею в эти волнующиеся умы и сердца.

– Если кто-либо осмелится коснуться его пальцем – отчетливо и звонко прозвучал голос Лики, – весь рабочий состав фабрики будет распущен и вы все останетесь без хлеба.

Мощно и гневом повеяло от всей хрупкой фигурки девушки, когда она произнесла эти слова. Явная решимость отразилась на ее лице, освещенном сиянием месяца. И рабочие поняли это. Поднялся гул, в котором можно было разобрать только:

– Неладное дело затеяли, братцы… смертное, уголовщина! Барышня права… Зачем народ убивать?.. Кому охота тундры топтать в Сибири?.. Идем-ка подобру-поздорову… От греха дальше…

– И то идем. Место здесь точно нечисто. Недаром молва идет про усадьбу-то. Ну его к шуту, Брауна… Выгнали – и делу конец… Аида, братцы, домой!