Солнце встанет!

– Моя! – повторил еще раз Гарин, – теперь моя на всю жизнь! Только смерть разлучит нас с тобой!

– Да, смерть! – ответила Лика и улыбнулась (это была дивная, робкая улыбка, которою улыбаются люди, очутившиеся у преддверия вечности) и протянула ему руки.

Красивое, бледное лицо князя очутилось подле нее.

Душа Лики наполнилась блаженством. Она чувствовала что-то новое и необъяснимое внутри себя. Женщина, влюбленная без границ, беспомощный ребенок, обожающий свой кумир, исчезли в ней… Она не чувствовала даже собственного тела и его инстинктов. Князь как бы перестал быть для нее мужчиной, о котором она бессознательно для себя самой мечтала посреди долгих томительных ночей. Все исчезло – и страсть, и муки, и плотское влечение, и страдания, и страх. Все кануло бесследно в лету забвения. Одна любовь расцветала гигантски быстрым расцветом и наполняла все фибры ее ожившего, точно вновь пробудившегося существа.

– Моя! – произнес еще раз князь Гарин и прижал ее к своему сердцу.

– Да, твоя! – эхом отозвалась Лика.

Муж, совесть, долг, обязанность – все было забыто… Там, за тяжелой малиновой портьерой, кипела и бурлила жизнь, но ей было все равно до всего мира, до всего огромного, клокочущего и пенящего мира, все равно до времени… до жизни, до людей… В этой восточной комнате заключалось все ее счастье, ее утерянное и вновь обретенное счастье… В ней жила ее жизнь… Вне этой комнаты не было существования.

Теперь они молча, не говоря ни слова, тесно прижавшись один к другому, сидели на широкой турецкой тахте. Руки князя обвивали ее до боли крепко до боли сильно. Но она не противилась им. Эта боль была ей сладка, как наслаждение. Сама смерть так, вместе с ним рядом, являлась для нее чудной, пленительной сказкой. Чем-то неземным веяло на них от этой случайной встречи, от нового внезапного их соединения.

Они не расспрашивали друг друга, не говорили ни о чем. Часы бежали, а они сидели все так, тесно обнявшись, почти слившись в одно целое, потеряв всякое представление о времени, о часах… Они были одни со своим чувством, и им было хорошо, как хорошо бывает лишь одним богам, победившим бессмертие.

– Я не чувствую тебя, – прошептал, наконец, князь, первый нарушив молчание после долгой паузы, длившейся целые часы, – ты должна принадлежать мне, как прежде! А то я боюсь, что тебя вырвут от меня, как тогда, моя родная, счастье мое!

– Это невозможно! Мы умрем с тобою, – возразила Лика, – умрем или преодолеем все.

– Я хотел бы улететь с тобою… Как жаль, что у меня нет крыльев, счастье мое! – и он еще сильнее, еще теснее сжал ее в своих объятиях. – Теперь ты моя и ничья больше! – вырвалось у него сильно и мощно из груди.

– Твоя и ничья больше! – эхом ответила Лика.

Что-то сильное, как волна, сильнее ее любви и страданий, нахлынуло на нее. Голова кружилась… Она хотела подняться, встать – и не могла; хотела сказать слово – и не могла… Поцелуи князя падали, как раскаленные капли лавы, на ее лицо, шею и руки… Ее хрупкие, стройные плечи вздрагивали под его горячими, как огонь, пальцами.

Лика сделала невероятное усилие, чтобы подняться и, неожиданно пошатнувшись, снова очутилась в его сильных руках… Мысль закружилась, завертелась и потухла, как последний луч солнечного заката…

Она хотела противиться и не могла. Раскаленные поцелуи сыпались на нее теперь, как дождь, огненный дождь, сжигающий дотла все ее существо.

– Оставь! Оставь, милый! – шептала она, в то время как все ее существо жаждало страстных ласк князя, Все тянулось к нему навстречу.

Глаза Лики широко раскрылись последним молящим взглядом. Два страстные поцелуя огненной пеленою накрыли их… Вымученная, страстная, молящая улыбка бледно заиграла на ее нежных трепещущих губах. Но и ту быстро, как блеск зарницы, стерла страстная ласка князя. Обессиленная и покоренная Лика прижалась к нему.

* * *

Рассвет зимнего позднего утра давно уже забрезжил, а они все еще сидели, словно околдованные силою невидимого волшебника.

Лика полулежала в объятиях Гарина, вся завороженная им. Она не знала, не думала о том, что случится после. Ее мысль не шла дальше того; что она любит его, единственного в целом мире. Правда, сквозь обрывки мыслей являлось смутное сознание того, что они должны уйти, уехать отсюда и как можно скорее.

Князь Всеволод точно угадал состояние молодой женщины.

– Радость моя! – произнес он на ухо Лике, – ты видишь сама, борьба бесполезна. Судьба бросила нас снова в объятия друг друга. Мы отданы один другому на всю жизнь… – Он взглянул на часы, слабо белевшиеся в полусвете своим циферблатом. – Поезд в Москву отходит в десять. Ты уедешь со мною сегодня же туда, дорогая, а оттуда за границу.

– Да, да! Куда хочешь, милый.

– Милая! Милая! Милая! Я дам тебе сказочное счастье! – и, упав к ногам молодой женщины, гордый, высокомерный князь Гарин коснулся ее туфли губами.

– О! – Лика вздрогнула от счастья и закрыла лицо руками.

И вдруг неожиданно и грозно прозвучал вблизи оглушительный залп нескольких ружей. Стены восточной комнаты дрогнули как бы от удара… Ужасным эхом прокатился еще раз этот звук.

– Что это? – сорвалось с губ Лики, и ее лиц стало белым, как бумага, а глаза расширились и остановились от ужаса; она стояла посреди комнаты, вся потрясенная, не понимая ничего, вся олицетворение живейшего испуга.

– Да, что это? – произнес князь Гарин, и вдруг его лицо приняло строгое, сосредоточенное выражение. Он приблизился к Лике и, обняв ее за плечи, притянул к себе, говоря: – оставь! Не наше это дело! Звездочка моя, Лика моя! Пусть волнуются люди, пусть кипит жизнь за нашими плечами, какое нам дело до нее?.. Как…

Князь не договорил, Новый оглушительный залп потряс весь дом до основания.

– Но там стреляют! – отчаянным голосом прошептала Лика, и ее глаза снова округлились от ужаса.

– Так что же… – начал было князь и не докончил.

Лика подскочила к окну, нервным, спешным движением отбросила тяжелую портьеру и, заглянув в окно, с громким стоном отступила в глубь комнаты, ломая руки…

– Это они! Они! Их убивают! – кричала она, как безумная, и, снова бросившись к окну, вскочила на широкий подоконник.

По улице бежали люди врассыпную, с испуганными, исступленными лицами. Многие из них были ранены, на лицах многих виднелись следы крови. Шаг за шагом, по пятам за беглецами спешили стройные ряды солдат… Вот они остановились, вот вытянулись в одну сплошную серую шеренгу. Маленький, куцый офицер на лошади, в сером пальто скомандовал что-то… Раздался новый залп и несколько человек из бегущих остались на снегу, обагрив его красной, как сироп, красивой и яркой кровью.

Вся белая, как алебастр, Лика кинулась к князю, схватила его за руку и потащила к окну.

– Ты видишь! Видишь! – шептала она, сверкая обезумевшими от ужаса зрачками, – Наших бьют… Рабочих бьют… Пусти меня к ним! Я должна быть среди них… Я должна…

– Дитя! Дитя! Что с тобою? – крикнул, в свою очередь, князь и, схватив за обе руки бившуюся изо всех сил Лику, прижал ее к себе. – Пусть бьют одних другие, более правые и сильные. Какое нам дело до того? Мы любим друг друга, Лика… И что нам до всех остальных?

– Ты ошибаешься! Я не могу оставаться спокойной и счастливой, когда… О, пусти меня! Пусти к ним, скорее! Я должна быть среди них!

И она сделала усилие вырваться из рук князя, сильно охвативших ее стан.

– Не пущу! – крикнул он и вмиг его лицо приняло то неумолимое и непреклонное выражение, которое и прежде наполняло холодом душу Лики.

Завязалась борьба. Строганова всеми силами стремилась вырваться из объятий князя, он же все сильнее и сильнее сжимал ее в них. Его трепещущие губы шептали в самые уши молодой женщины:

– Лика, опомнись! Моя Лика! Ведь, ты моя! Мы закрепили нашу любовь новым союзом! Ты не должна рваться к ним. Я не пущу тебя! Ты моя, моя!

– Нет! Нет! Оставь меня! Пусти меня! – кричала Лика и, что было сил, рвалась из сильных рук князя.

Он осторожно, но энергично сжимал ее, боясь причинить боль ее хрупкой, тоненькой фигурке и в тоже время чувствуя в себе присутствие всесокрушающего, всепожирающего зверя, готового уничтожить всех и все, лишь бы удержать ее.

Новый залп ружей заставил Лику, сделав неимоверное усилие, ринуться вперед, выскользнуть из рук князя и со всех ног кинуться к окошку.

– О, Боже мой! Смотри! Их убивают! – крикнула она диким голосом, в исступленном отчаянии протягивая вперед руки.

– Тем хуже для них! Жаль, что губернатор не выставил пулеметов, послушавшись моего совета! – произнес, тяжело переводя дыхание, Гарин, с видом затравленного зверя подходя к Лике.

– Твоего совета? Вы могли бы посоветовать расстреливать?

– Больше того! Я нахожу, что это – слишком почетная смерть для подобных негодяев. Я велел бы перевешать их, как собак, в назидание прочим! – и князь засмеялся недобрым смехом, исказившим до неузнаваемости его красивое лицо.