Беги и смотри

Вдруг он догадался покричать:

– Ау!.. – попробовал неуверенно и сам испугался своего сорвавшегося голоса.

Тут, окончательно рассвирепев на собственное бессилие, он принялся звать и орать как только мог и шагнул вперёд, размахивая фонарём как оружием.

От разрывающего грудь и голову бесполезного крика он на несколько минут потерял счёт времени, а когда очнулся, серые мотыльки уже куда-то исчезли и свет лампы перестал быть нужным. Грохот цикад и кузнечиков надвигался со всех сторон, как грозящий погрести его под собою невидимый камнепад.

Учёный стоял посреди луга с опущенными руками. Никто не отозвался, никого не было видно. Он сглотнул горькую слюну. Вот чего-то такого, чего-то очень плохого, он подспудно и ожидал. Провидение как всегда ударило по самому больному месту. И что теперь делать?

Он поплёлся назад, чтобы одеться и собраться на поиски. От росы и страха за дочь на него навалился озноб. Пришлось оставить в траве фонарь и почти добежать до крыльца. По ступенькам он вскарабкался на четвереньках, клацкая зубами. Сначала – необходимо было согреться.

Пока страдалец пытался унять дрожь, спрятавшись под всеми нашедшимися одеялами, солнце успело подняться и заглянуть в окно. Озноб вдруг отпустил. Стало жарко, невыносимо жарко. «Да я болен», – подумал он, но взял себя в руки и решил, прежде чем идти, выпить кружку горячего чая.

Почему-то он предполагал, что дорога будет долгой. Не убежала же дочка в город? Это было бы полным безумием. Она всегда ему казалась умной и даже расчетливой девочкой. Утонула в ручье? Но что она там делала ночью? Да и глубина там в самом глубоком месте – по пояс. Змеи? Тигры?.. Да, должны же тут быть хоть какие-то хищники…

Он усиленно припоминал, не было ли этой ночью чего-нибудь необычного, хотя бы во сне. Какого-нибудь стона, рычания? Может, какой-нибудь вспышки? Нет, он вообще не мог вспомнить, что ему снилось – спал как убитый, до того самого момента, как обнаружил, что остался один. Не слышал он и как она ушла. Хоть бы записку оставила! Эта новая мысль заставила его перерыть весь дом в поисках записки. Но он ничего не обнаружил, никакого намёка. И почему она не взяла рацию? Забыла? Это тоже не было похоже на его дочь, иногда даже чересчур аккуратную.

Слишком долго возился он, приводя в порядок свою походную амуницию, так долго, что стал ловить себя на желании тянуть время. Словно всё уже предрешено и он боится убедиться в правде. А что' правда? Она умерла, или… При этом «или» у него язык присыхал к нёбу, потому что, собственно, никаких предположений не было. Всё было слишком нелепо, потрясающе нелепо – именно так, как это бывает в жизни.

Нетвёрдой походкой он спустился с крыльца, медленно поднял обречённый взор и увидел её, идущую к дому по узкой тропинке, которую они уже успели за несколько дней протоптать в этих неизмеренно буйных травах. Маленькая, загорелая, гибкая, она семенила мелкими шажками ему навстречу как бы по дну мягкого зелёного ущелья.

Вот она уже коснулась его руки, он почувствовал её дыхание на щеке и окончательно потерял дар речи. Сморгнул, чтобы вытолкнуть густые, скопившиеся под ве'ками, слёзы. Просто обнял её за плечи и прижал к себе. И так они стояли некоторое время молча. А потом, так же молча, вошли в дом.

Дочка не торопилась что-либо объяснять. А у отца не было ни сил, ни желания устраивать ей допрос. Всё было опять хорошо и спокойно. Для полного счастья не хватало только приготовить завтрак и съесть его. Учёный почувствовал, как он проголодался от всех этих треволнений – и тут перед ним замаячила уже совсем безумная идея: а что если это?.. Да, молодой человек? Он так изумился глупости и неуместности собственной мысли, что тут же громко рассмеялся.

– Чего ты хохочешь? – поинтересовалась занимавшаяся стряпнёй дочь.

– Да так. Уж не объявился ли у тебя тут жених?

– Даже два,– серьёзно ответила дочь.

И отец захмыкал и начал усиленно чесать нос, чтобы скрыть смущение.

– Ты так шутишь? – наконец выдавил из себя он.

– Не совсем.

Он ещё помолчал, пытаясь придать своему лицу хоть относительно достойное выражение.

– А где ты всё-таки была? – он постарался, чтобы это не прозвучало ни чересчур строго, ни – не приведи, Господи! – плаксиво.

– Понимаешь папа, это трудно объяснить, – серьёзно ответила дочь.

И в глубине души учёный начал сердиться, подозревая, что она над ним просто издевается. Он, посапывая обеими ноздрями, ждал. Дочка молчала.

– Иди есть, – вдруг позвала она.

– А? – очнулся он. – Уже готово? – и подосадовал на себя, что вот уже несколько минут стоит посреди комнаты, застыв в самой дурацкой позе.

В любой ситуации отцу не пристало демонстрировать свою слабость и растерянность перед ребёнком.

Дочка явно его жалела, но её благосклонность ещё более его возмущала. Он уже готов был взорваться, но вместо этого вдохнув и выдохнув несколько раз как можно более глубоко, заставил себя почти спокойно сесть за стол.

– Не волнуйся, папа, сказала дочка, погладив его по тыльной стороне ладони. – В этом нет ничего ужасного. Кушай.

Он кивнул и принялся за еду. Что ещё ему оставалось? Аппетит, правда, куда-то исчез, но стоило проглотить несколько кусков, как он вспомнил, насколько хочет есть. Основательно заправившись приготовленными дочерью бутербродами, он повеселел.

В конце концов, всё это было всего лишь маленькое происшествие. Вот дочь, перед ним, жива и здорова, и с выражение счастья на лице. Чего ещё ему надо? Ругать её? За что? Мало ли – может, это у неё новая причуда такая – ходить гулять по ночам. Может, она любуется на солнце и луну (луны, кстати, не было). Или ей нравится купаться в росе? Или она ловила ночных насекомых?

– Ты не ловила бабочек? – спросил он и осёкся – он ведь совершенно точно помнил, что когда она вернулась, у неё в руках не было никакого сачка.

Она опустила глаза и покачала головой, вздохнула, подняла глаза. И у него опять внутри шевельнулось: «А вдруг влюблена?!» – и опять он отмахнулся от этой догадки, как от фантастической нелепости.

Но ведь она говорила про каких-то женихов? Нет, это он говорил. Он про одного. Она про двух.

– Ну объясни мне – что было, в конце концов? – попросил он почти жалобно.

– Я познакомилась с двумя мальчиками.

– С мальчиками?.. – у отца отвисла челюсть.

Дочь пожала плечами:

– Ты вот думаешь, что здесь никого нет, а это оказалось не совсем так. Двое здесь всё-таки живут.

Отец не знал, что сказать, с интересом слушая дочь, но не переставая подозревать, что она разыгрывает его – может быть, как раз для этого только она и покинула ночью дом. Соскучилась – таки девочка – вот и выдумывает. Он раньше никогда не уличал дочь в таких сложных розыгрышах, да и выражение лица её говорило о чём-то совсем другом, никак уж не о склонности к пустым развлечениям. Неужели она так хорошо умеет скрывать свои чувства? Изображать счастье? Скучая?

– Да успокойся ты, – снова потрогала его за руку дочь, и он со стыдом пощупал свои горящие щёки. – Я же сказала, ничего страшного не произошло. Мальчики хорошие. Только дикие совсем. Очень хорошие.

– Ну, это меняет дело, – попробовал шутить отец. – Так значит, говоришь, их двое?

– Да.

– А где же их родители? Им сколько, кстати, лет?

– Примерно столько же, сколько и мне.

– А они на кого похожи? Ну, на индейцев или…

– Они, скорее, похожи на нас.

– Что, европеоиды?

– Если я правильно понимаю, что это такое, то да. Только они очень загорелые, почти чёрные. Потому что всё время ходят голые.

– Так. И где же эти господа живут? Дом у них есть?

– Дом? – дочка задумалась. – Понимаешь, в нашем понимании, у них, кажется, нет дома.