Вкус жизни

Лена в ответ только улыбнулась. А Лиля и не настаивала. Похоже, только из вежливости предлагала подискутировать.

– Мы не замечали особой беспринципности прежней власти, а теперь не строй, а одни ошметки от двух нестыкующихся систем, – печально поддакнула Аня. Лицо ее на миг покрылось мелкими морщинками, за каждой из которых, казалось, таились всяческие несчастья.

– Обычно стоны – защита от зависти. Разве есть чему и кому тебе завидовать? – Инна удивленно приподняла тонкие, ниточкой брови. – Навалились неприятности, и ты, уподобляясь упрямому барану, упорно цепляешься и ревностно охраняешь прошлое, а по сути дела, совсем не знаешь его, живя узким мирком своих детишек. Не дело ты говоришь. Я должна подправить тебя. Не успокоюсь, пока не докажу, что права. Вот ты ратуешь за Союз, но не будет преувеличением сказать, что наша страна давно уже представляла собой шаткое равновесие дружеских национальных связей, – с нехорошей радостью в голосе сообщила Инна. – У русских братство: ты мне брат, я тебе брат. На равных. А у китайцев есть старший и младший брат. И все. А у прибалтийских народов или азиатских мы спросили, что для них значат наши братские отношения? Нельзя пожать руку, если она сжата в кулак.

– Мы всегда помогали народам братских республик. И они не отказывались от помощи, – выложила свой козырь Аня.

– Только кто ее теперь ценит?.. Все больше плохое вспоминают. Да еще и извращают. Русских отовсюду гонят.

– Вспомни, ты разве замечала, что мы дети разных народов? Украинцы, белорусы, татары рядом учились, работали, и никаких конфликтов не возникало. Потому что велась правильная политика дружбы народов.

– Если вместо того чтобы швырнуть в недруга камнем, мы посылаем его куда подальше матом, то тем самым мы делаем шаг к дружбе или хотя бы к перемирию. Это и есть мирное сосуществование, – пошутила Жанна, чтобы прекратить пустые пререкания.

– Инна, ты с азартом и по своему разумению растасовываешь исторические события. Тебе отрадно знать, что великая страна «накрылась»? Забыла, что мы сильны единством? Тормози! Ты против дружбы народов? Дело в твоей голове уже дошло до естественного развода братских славянских народов? Ты поддерживаешь развал? Мне надо понимать твои слова буквально? Продолжай. Может, я на самом деле узнаю для себя что-нибудь новое, – вспыхнула Аня и повернулась к Лиле, будто ожидая ее одобрения. Той ничего другого не оставалось, как вступить в разговор. Но Инна перехватила инициативу:

– Ах, Анечка, разбила меня в пух и прах!.. Великое братство великих народов! В мечтах мы всемогущи… Я имею в виду именно то, что сказала. Не забывай, интеллигент определяется способностью к критике и самокритике.

– Шаткое равновесие ты в бреду или в приступах ясновидения замечала? – искренне обиделась за свои интернациональные чувства Лиля.

– В Прибалтику часто ездила отдыхать. Я слишком хорошо помню то время, чтобы глупо восторгаться им. Это вы, по гроб жизни обязанные Родине, имея сильно усеченное мировоззрение, жили как в башне из слоновой кости, ничего не замечали и смотрели на все происходящее вокруг сквозь розовые очки своей благодарности. Не видели даже того, что наши выборы были шахматным полем с одним королем. А может, не хотели замечать? В университете до изнурения просиживали за учебниками, на работе не поднимали глаз от проектов, а сейчас внуки заполонили вас полностью…

Неожиданно мешки под глазами Инны выступили резче и добавили ей лет десять. Женщины тактично сделали вид, что не заметили в ней мгновенной перемены. Лена напряглась: «Завидует Инна тем, у кого внуки… Инна то застывает, откинувшись на спинку стула, будто в голове ее мутится от отчаяния или жестокой глубинной боли, а то вдруг мечется, злится… точно в ожидании неизбежного избавления. Но оно приходит лишь в случае… конца. И тем горше, бессмысленнее ее маята. Разве она заслужила, чтобы так рано падать в пропасть, во тьму?.. О чем это я? О ком? О себе… Может, у нее не так все плохо, судя по внешним данным?..»

– Можно подумать, что на Западе их «короли» что-то решают… И ты, Инна, ничем не обязана стране… Только ты у нас всегда была продвинутая – главная карта в любой игре! – всё и вся понимала и никогда не теряла почвы под ногами. Вбила себе в голову невесть что и других заводишь. Опять принялась за свое, – раздраженно, но как-то неуверенно махнула рукой Лиля. В глубине души она чувствовала себя не совсем правой, и хотя обида подталкивала ее оскорблять, ей не хотелось задевать больные струны Инны. В этом она была выше своей своенравной сокурсницы.

– Племянник моего мужа – он военный – не счел возможным присягнуть желто-голубому флагу и стал российским безработным. Карьера обрубилась, квартира накрылась. Кое-как выкручивается. В бизнес подался. Знания в военном училище получил солидные, везде можно найти им применение, – вклинилась в разговор Жанна, желая ослабить накал беседы. Она уже поняла, что Ане не удастся успокоиться до тех пор, пока кто-нибудь, более уверенный, не поддержит ее или не остановит.

– Перестройка катком прошлась не только по военно-промышленному комплексу, – заметила Галя. – Только на гражданке манна небесная в наш паек и раньше не включалась. Не сыпалась она нам с неба.

– А ты намеревалась всю жизнь находиться в утробе Родины-матери и чувствовать себя в полной безопасности? Понимаю, все подсознательно стремятся к стабильности. Только за счет чего?.. – покровительственно спросила Инна.

– Не бойтесь, девчонки! У страха глаза велики. Это СМИ раздувают каждый негативный факт, нагнетая обстановку. Были времена и трудней, а Россия развивалась. Но это, конечно, не снимает ответственности власти перед народом за принимаемые решения, – сказала Мила и понимающе переглянулась с Галей.

– Будем держаться этой версии, – засмеялась Инна. А сама уже прикидывала, как бы ей «уложить на лопатки» оптимистично настроенных подружек.

– Жизнь делается все невнятнее, все многослойнее. Опостылела она такая. Мне кажется, реформы могут быть успешны лишь тогда, когда они понятны не только начальникам, но и народу. И если кого и винить во всем, так это депутатов. Вот слушаю радио, и невольно приходит на ум: «Как же они там, «наверху», все повязаны! Не по деловым качествам, а по принципу «мой – свой». Вот поэтому все наши надежды оказываются вне зоны досягаемости, – в запале продолжила Аня. – А вот раньше…

– Смотрите, осмелела! Закудахтала! Не упустила случая! Ой, сейчас пропаду, рухну под тяжестью твоих обличений! – Инна комично схватилась за живот и перегнулась пополам. – Справедливости захотела! Этого добра у нас не водилось с доисторических времен. Не допустила ли ты оплошность? Не бухала ли сегодня с раннего утра? Это несообразно с твоим характером… Ни дать ни взять – дитя малое. Хромала бы ты отсюда куда подальше. Не зря говорят, что профессия накладывает отпечаток на психику. Был у меня муженек, в психбольнице работал. Ох, и доставалось ему от моих друзей!.. В тебе, Аня, говорит застарелый комплекс неполноценности. Душа больна, и мысли соответственно, вот и паникуешь.

«Видно, у Инны большой опыт перебранок с Аней, поэтому она подобные слова уже не считает оскорбительными. Наверное, случалось и похлеще выражаться», – подумала Жанна.

– Бывает ли у тебя когда-нибудь легкое, лучезарное настроение? Или, напротив, критическое по отношению к себе, мол, я этого себе никогда не прощу!.. Ни на секунду не ослабляешь хватки. Торопишься высказаться. Ты на меня голос не поднимай, насмешница. Нет чтобы утешить. Я знаю, о чем говорю, – неожиданно спокойно, но как-то безжизненно заговорила Аня совсем о другом, но очень ей близком. – Недавно проводила, если можно теперь так выразиться – на общественных началах, с учениками вечер, посвященный творчеству современных физиков, так такого наслушалась от детей, что даже растерялась. Не готова я была отвечать на их выпады.

– Не может быть, – вежливо удивилась Инна. И эта ее вежливость тоже имела унизительный подтекст. Но Аня в тот момент вся была под впечатлением неожиданных мнений школьников.

– Я ожидала услышать, что ученый – герой, способный отдать жизнь ради своей работы и своего народа, а услышала заявления о том, что «…он свободный человек и не обязан работать за гроши или грудью бросаться на амбразуру; что он имеет право не совершать подвигов в том виде, в каком вы предлагаете, его подвиг – наука, а не пожары, тем более что, как правило, подвиг прикрывает результаты чьих-то ошибок, чью-то халатность. В этом случае герой за кого-то платит своей жизнью, своим здоровьем, а это неразумно. Почему вы считаете безнравственным то, что герой пытается заработать на своем геройстве? Давайте расставим точки над «i»: это пусть даже кратко-временная, но тяжелая работа, сопряженная с огромной опасностью. Он имеет право требовать компенсацию. У него есть достоинство: я стою столько-то. Это раньше Шаляпин и бесталанный, на котором не оставил след Бог, получали наравне… Мы такого не приемлем и опираемся на то, что есть, а не на то, что будет когда-то. Мы живем в данный период времени, и наша жизнь ценна здесь и сейчас. Теперь, скажем так, каждый несет свой чемодан сам… Вот вы в молодые годы имели награды за свой труд, и как этот факт отразился на вашей дальнейшей судьбе? Да никак. Вы и квартиру-то получили чуть ли не перед самой пенсией. И то, считай, повезло». Они мне как гвозди в пятки… я даже не пыталась выразить им свое непонимание…

– Как же! Герои ей нужны! Мне захлопать в ладоши?.. А может, истошно заорать? Волосы дыбом не встали? Раньше часто незнание опасности порождало героев, а теперь даже дети прежде думают, а потом делают. Безнадежное дело – искать современных героев. Ты вообще-то знаешь разницу между трусом, дураком и храбрецом? Вот тебе совершенно замечательная деталь: как ни парадоксально это звучит, грань между ними очень шаткая, – посмеялась над Аниной серьезностью Инна.

«Манера разговора весьма для Инны характерная. Пытается поставить человека в неловкое или даже смешное положение, а потом наблюдает, как он «выплывает». Подругам приходится держать с ней ухо востро», – усмехнулась Лена, уловив последнюю фразу Инны.

– Умная, ничего не скажешь. А мы тутошние, местные и ничего не соображаем… – в сердцах вскрикнула Аня и возмущенно добавила:

– И в бой шли по глупости?! Это была жизненная позиция. А ты без зазрения совести врешь! Героев не ищут, их воспитывают. Прекрати свои дерзкие реплики.

Я недолюбливала Олега Кошевого. Он очень напоминал мне наших районных комсомольских функционеров, которые только поддакивали партийным начальникам. Я даже при поступлении в институт сочинение писала о Сереже Тюленине. Но мне было неприятно, когда одна учительница, приехавшая с Украины, рассказывала «по секрету всему свету» о том, что во время суда человек, предавший краснодонцев, обозвал мать Олега проституткой и обвинил ее в связи с немецким офицером ради спасения своего сына. Да еще перед всеми людьми со сцены пригрозил ей: «Одно мое слово – и через два часа твой сын будет стоять на этой сцене рядом со мной». А она ничего не ответила…

Та учительница покусилась на святое. Мне были нужны эти герои чистыми, непорочными. Я хотела идти рядом с ними, защищая Родину. Я мечтала, как Павел Корчагин, терпеть любые лишения, только бы моя страна была сильной и великой. И в своей скромной работе я старалась на максимум. А Павлика Морозова я представляла себе мужественным защитником матери, над которой издевался жестокий отец. Я о нем читала во втором классе и не совсем понимала, кто такие кулаки… Не выношу, когда мерзко марают нашу Родину, когда измазывают грязью и пошлыми домыслами великие подвиги нашего народа.

– Ваш разговор с большой натяжкой можно назвать милой беседой, происходящей в обстановке непринужденной респектабельности. Он больше похож на жаркую подростковую дискуссию. Нашли о чем спорить до хрипоты. Испокон веку бесчисленные философы многоречиво рассуждали на эту тему. И сейчас ничего нового от этих баталий ждать не приходится, – спокойно сказала Рита.

– Защитила, успокоила, заронила искорку надежды, и на том спасибо! – тоном негодующего разочарования отреагировала Аня и бросила сердито-вопросительный взгляд в сторону Риты. – …Я много лет выискивала в детях крупинки золота, старалась развивать в них способность самостоятельно мыслить, все распознавать с первых шагов, но перестройка сделала это одним взмахом… Понимаю, у современной молодежи нет нашей советской предвзятости, но правильны ли их выводы? Не расшатывают ли они нравственные устои своих душ? Нас воспитывали на героическом образе Стаханова…

– Раздуваемого средствами тогдашнего пиара – идеологией, – беззлобно вставила свое уточнение Лера и натянуто рассмеялась:

– Этот номер со мной не проходил.

– А откуда в нас это яростное стремление, не щадя себя, довести дело до конца, откуда эта непреодолимая вера в людей, в мечту? Не от Николая ли Островского, которого мы читали в двенадцать лет! Помню, меня странно поразили слова героя Чарли Чаплина в одном из фильмов: «У нас обязательно будет дом, даже если для этого мне придется работать». У меня в голове не укладывалось, что не работая можно что-то получить, – гневно не сдается Аня. – А с кого теперь детям брать пример? С олигархов, которые обворовывают страну? С бандитов и мошенников, которые не щадят ни детей, ни стариков?

– Твоя правда. Работали на голом энтузиазме, воображая себя счастливыми, героями, вели двойную жизнь: наполовину реальную, наполовину питаясь фантазиями, и не думали, чем это может обернуться. В карманах покоились авоськи, приготовленные к стоянию в длинных очередях за дохленькими цыплятами. А в мозгах наших звучало: «Мы не шли на поводу своих мелких желаний, думали о стране, о глобальном. Мы проповедовали идеи социализма и мира на всей планете».

– И в воздух чепчики бросали, – опять «выступает» Инна.

«Сколько боли, которую невозможно скрыть даже за изрядной долей иронии, слышу я в словах Инны! Она всегда свою сентиментальную любовь к кому-то или к чему-то прикрывала горьким юмором, непонятным многим, или насмешками», – думает Лена.

– И некому было остудить наши горячие головы, хотя от обидной уравниловки у некоторых из нас руки все-таки опускались, – вздохнула Лиля.

Она не успела закончить свою мысль, как Инна перебила ее:

– Ты, Аня, и теперь задарма трудишься. Бог тебе в помощь. И, конечно, к тебе тянутся страждущие любви и тепла… А, обманувшись в своих надеждах, окунувшись в гиперреализм капитализма, разочарованная неудачами, ты совсем утратила способность сопротивляться трудностям. Тебя удручает твоя теперешняя никчемность. Естественно, что нет готовности все начать с чистого листа. Оно, конечно, со страху и блоха волком кажется, и хочется кричать: вверяю себя тебе, Господи! А он отворачивается от нас, таких чистеньких, таких праведных. Тебе нечего мне возразить, так? – с кривоватой ухмылкой спросила Инна.

Она не сомневалась, что с минуты на минуту на нее обрушится негодование сокурсниц, пытающихся защитить Аню, и готовилась отбить очередную атаку. Но Аня, обойдя еще полностью не осмысленный ею болезненный вопрос веры, сама взяла «быка за рога».

– Что ты взъелась? Приятно чувствовать свое превосходство? Договаривай до конца. Дай волю своему языку. Только неплохо бы иметь для этого хоть какие-то основания. Я, по-твоему, произвожу впечатление дуры? А по-моему, у тебя рак совести. Мой вопрос я сформулирую иначе: разве лучше воспитывать лентяев и раздолбаев? Бред сивой кобылы! Нас иначе учили. Объясняли, что положительный жизненный опыт накапливается попутно с чтением и благодаря ему, доказывали, что язык, культура и труд творят человека.

К нам пришла свобода, и необходимо осознать, что это такое, что она несет, что дает или отбирает. Нас заманили в ловушку. Мы видим, что произошло крушение героических и романтических ценностей. «Алые паруса свернуты и заброшены в дальний пыльный угол истории». Для ребят осталась только фантастика, и им не хватает романтики, хотя ее требуют их растущие организмы. Современная свобода оказалась бандитской, – с упрямой неистовой горячностью стоит на своем Аня. – Нам трудно дышать в любом времени, кроме того, в котором мы прожили основную часть своей жизни.

Она распалилась не на шутку.

– И твое самое заветное желание – остановить время. Не получится.

– У меня нет потребности увидеть или испытать больше того, что уже испытала на своем веку. Мне только хочется удержать в себе все хорошее, что накоплено в моем сердце.

– Ты, мать, катастрофически стареешь, – улыбнулась Жанна. – Не желать увидеть, что будет со страной через десять, двадцать лет?! Впрочем, мы с тобой к этому вопросу еще вернемся… Успокойся, бандитский период мы благополучно пережили. А теперь жизнь просто испытывает нас на прочность. Оглянись, на дворе двадцать первый век!

– Сейчас модно все ругать. По-твоему, Аня, получается, раз богатый, значит вор или подлец. Огульное утверждение. Пора менять концепцию взглядов, – уверенно заявила Инна.

– Может, по нынешней жизни один из тысячи и сумел выдавить из себя раба, а остальные принижены нищетой. Особенно старики. А какая свобода может быть у бедного? Свобода от работы и зарплаты? И среди молодежи возникает разобщенность, несущая одиночество.