Неслучайная встреча (сборник)

– Надо. – Любому другому сотруднику Маргарита не стала бы отвечать на подобные замечания. Все-таки принимать решения в отделении – ее привилегия, но Женечка, в отличие от главного врача, жила с полученной новостью уже, по крайней мере, час и, судя по всему, не могла думать ни о чем другом, кроме того, что у восемнадцатилетнего теннисиста, многократного победителя международных турниров Игорька Нефедова вместо ерундового полипа, о котором он смог бы забыть через пару недель послеоперационного ухода, подтвердился совсем другой: злокачественный и метастазирующий. Плохих анализов Женечка не любила, а тех, что априори должны оказаться хорошими, просто терпеть не могла. Они являлись свидетельством вопиющей жизненной несправедливости, а Женечка не стремилась собирать доказательства ее существования. Эти доказательства жгли ей руки, и она была рада переложить груз своей ответственности на заведующую отделением. Это ведь она заказала гистологию (образование показалось ей подозрительным, хотя в направлении на операцию в графе «диагноз» ясно написано: доброкачественный полип), вот пусть теперь и думает, что делать с полученными результатами.

Механизм врачебных манипуляций очевиден: новая череда анализов, химиотерапия, длительное лечение, а потом – как повезет. Размышлять об этом у Маргариты не было никакой необходимости. Ход лечения определен, а дальше: иммунитет организма, удача и судьба, которую никакие врачи предугадать не могут. Но это все физиология, отношения с которой у Маргариты давно и хорошо отлажены. А с психологией все гораздо сложнее. В ней столько вопросов, ядовитым роем загудевших в голове и начавших требовать ответов, которых у Маргариты не имелось. Одни только вопросительные знаки, пунктирные линии и многоточия: как подобрать нужные слова, как сообщить Игорьку, как настроить на положительный исход, и самое главное – как сказать обо всем его маме?

Маргарита убрала в карман халата бумажку с ненавистными результатами и, поймав на прощание сочувственный взгляд Женечки, вышла из лаборатории. Она думала о том, кто и почему решил, что взрослыми становятся именно в восемнадцать лет? Ей казалось это странным и нелогичным. Особенно теперь, когда большинство детей в этом возрасте едва успевает окончить школу. Конечно, есть отдельные рано взрослеющие индивиды, которых жизнь к этому моменту уже научила и решения принимать, и отвечать за себя. Но все же основная масса вчерашних выпускников походит на неоперившихся цыплят, которых государство выталкивает во взрослую жизнь, а они и радуются, и страшатся одновременно, и имеют весьма приблизительное представление о том, каким будет их завтрашний день.

Игоря Нефедова, в отличие от сверстников, никакие сомнения о грядущей судьбе не мучили. Его путь предопределен был уже, наверное, лет десять, и он вряд ли задумывался о том, что какая-нибудь напасть может встать на этом пути непреодолимым препятствием. Проблемой самоопределения этот юноша не страдал: теннис, соревнования, кубки, пьедесталы, победы. Но в остальном походил на все ту же стаю желторотых цыплят, что страшатся выпорхнуть из-под крыла курицы-наседки. Конечно, во внешности мальчика не было ничего цыплячьего. Профессиональный спортсмен, он обладал развитой мускулатурой, хорошим ростом, оформившимися мужскими чертами лица и даже басовитыми нотками в голосе. Но во всем прочем оставался сущим ребенком, за которого все и всегда решали взрослые. В конце концов, не по собственной воле взял он ракетку в руки и отправился на корт, и, кто знает, возможно, и теперь без сожаления распрощался бы с теннисом, если бы не упорство и не фанатичное желание взрослых сделать из него чемпиона. Игорь, безусловно, наделен способностями, но как, где и когда их развивать, решал не он, а его родители и тренер. Они занимались организацией его жизни, и это было удобно, привычно и спокойно. И хотя к сетке приходилось выходить в одиночестве, он всегда ощущал серьезную опору за спиной и чувствовал себя защищенным.

А теперь предстоит остаться один на один с болезнью. Да, ему будут сочувствовать. Да, его будут поддерживать. Да, его, возможно, будут помнить. Но ждать его никто не будет. Спорт не терпит поражений, он перемалывает неудачников и выбрасывает их на обочину жизни. История знает другие примеры – когда люди, получив травмы, достигали вершин в других жизненных сферах. Но это всего лишь исключения, подтверждающие правило: чудес не бывает, свернуть в правильном направлении с дороги, по которой шагал десять лет, очень тяжело, просто сбиться с пути гораздо легче. А Игорек, потерянный и одинокий, может запутаться в трех соснах и опустить руки. Этого нельзя допустить, и ответственность за это лежит на Маргарите. Именно она должна найти для него такие слова, чтобы быть уверенной в том, что болезнь поджидает сильный и серьезный противник, а не испуганный ребенок, мучимый сомнениями в завтрашнем дне. Конечно, вера и помощь окружающих много значат, но опытный врач прекрасно понимает: самый важный инструмент на пути к выздоровлению – настроение пациента, потому что, какой бы сильной и мощной ни была поддержка, итоговое значение имеет лишь его собственная сила. Вокруг могут стоять толпы родных и близких, но пациент все равно будет одинок на поле сражения с чудовищем под названием «рак», а чтобы его одолеть, надо не дать себе заблудиться и, оступившись, как можно быстрее снова встать на правильный путь. И сейчас именно Маргарите предстояло сначала сбросить мальчишку в канаву, а потом заставить его подняться и если не бежать, то хотя бы ползти, сцепив зубы, только к победному финишу. Груз ответственности был очень тяжелым. Врачу хотелось побыстрее его с себя снять, а вместе с тем – как можно дольше оставлять больного в счастливом неведении. Несовместимые желания. Она уже подходила к королевству счастливчиков, откуда Игорьку предстояло быть изгнанным, когда ее нервно окликнули:

– Маргарита Владимировна! – кричала молоденькая сестричка Наташа с другого конца коридора. – Идите скорее, там Ляля…

Заведующая, недослушав, бросилась к нужной палате. Впрочем, Наташа больше ничего и не сказала. Зачем? Ясно же, что, когда так зовут, ничего хорошего не скажут. Дела действительно были плохи. Лялечка, обычно веселая и живая, лежала мертвенно-бледная, откинувшись в подушки, и дышала так тяжело, будто ее грудь придавило железобетонной плитой.

– Кислород! – распорядилась Маргарита. – И пригласите кого-нибудь из терапии. Живо!

– Маргарита Владимировна, надо бы укол! – робко промяукала Наташа от двери.

– Я сказала: терапевта! – Врач очень старалась не перейти на крик. Сейчас она не просто склонилась над больной, пытаясь привести ее в чувство, но и ощущала на себе взгляды четырех пар испуганных глаз. Сама Лялечка уже на нее не смотрела, хотя Маргарита лично, вырвав у сестры из рук, усиленно качала кислородную подушку. Время шло и работало против Ляли. Маргарита с ненавистью взглянула на стенные часы, с громким стуком отсчитывающие заветные секунды. Уж кто-кто, а первоклассный хирург прекрасно знала, и чем именно надо уколоть, и какой дозой, но она заведовала хирургическим отделением, а Ляля была пациенткой терапии, и назначать препараты по своему усмотрению Маргарита не имела права. Врач начала мысленный отсчет: если через полминуты терапевт не появится, придется нарушить правила. Если потом что-то случится с пациенткой, родные будут иметь право подать в суд и на больницу, и на Маргариту. Хотя лучше сразу на министерство здравоохранения: терапевтические палаты в хирургическом отделении – разве это допустимо? В Москве, наверное, такого не встретишь. Да и по телевизору только и делают, что показывают новые медицинские центры, построенные в крупных городах. А если город крупный, но не очень? А больных все одно – прорва, и мест не хватает? Маргарита отсчитала последнюю секунду. Дальше: оставление в опасности и нарушение клятвы Гиппократа.

– Двадцать грамм…

– Что у нас? – В палату широким шагом вошел Сергей Антонович – пожилой, но очень опытный терапевт, способный с первого взгляда правильно оценить ситуацию. Маргарита сразу почувствовала облегчение: Лялечка окажется в надежных руках.

– Затруднение дыхания, спутанное сознание. Давление зашкаливает, температура повышена, – отрапортовала она.

– Двадцать грамм верапамила, через полчаса фенилэфрин, – выдал терапевт то самое заклинание, что не успела произнести Маргарита.

– Перевести бы, – попросила заведующая хирургией, не особенно надеясь на чудо.

– Сам бы рад, – буркнул Сергей Антонович.

– Ей двадцать восемь только. Ребеночку два года, и муж хороший.

– Это аргумент? – Пожилой врач недоуменно поднял брови.

Маргарита и сама не знала, почему вдруг вспомнила о Лялечкином муже, да еще и объявила о его достоинствах терапевту. Скорее всего, потому что подсознательно, несмотря на все образования, клятвы и принципы, она, будучи врачом, оставалась еще и человеком со своим понятием о справедливости и, как ни старалась, не могла ко всем пациентам относиться одинаково. Конечно, жизни достойны все, но кто-то – особенно. Она лечила всех, спасала всех, заботилась обо всех, но все же уход старого человека не выбивал ее из колеи и не удручал, а смерть молодых надолго портила настроение, заставляя снова и снова чувствовать бессилие против жестокой воли судьбы. Маргарита считала себя обязанной в этих случаях сражаться особенно ожесточенно и яростно. Перевод Лялечки на нужный этаж стал бы маленькой тактической победой, возможно, очень важной для окончательного исхода битвы, причем не только ее личной, но и соседок по палате.

Все это время Ляля была примером жизнелюбия и оптимизма. Она, казалось, искренне не понимала, почему оказалась в больнице, все время говорила о замечательном самочувствии, просилась домой и сетовала, что ее здесь держат лишь для того, чтобы иметь возможность любоваться ее красавцем-мужем. Глядя на хохотушку, скачущую по коридору и не желающую принимать горизонтальное положение, нельзя было и предположить ее страшный диагноз. Но анализы твердили об обратном: болезнь пока не желает отступать. И терапевты, и Маргарита понимали: с теми цифрами, что выдает лаборатория, регресс состояния пациентки на данном этапе неминуем. К сожалению, они оказались правы, и теперь очень важно не упустить момент и убедить Лялечку в необходимости дальнейшей химиотерапии, от которой она решительно отказывалась, не желая терять румянец, волосы и силы. А с другой стороны, не менее важно уберечь и других пациенток, которых произошедшее с Лялей могло надломить. В конце концов, если даже такие неисправимые оптимисты, как Ляля, бессильны перед приступами болезни, что же говорить о них: простых и слабых, неспособных веселиться в больничных стенах? Маргарита вложила в свой тон всю убедительность, на какую только была способна:

– Сергей Антонович, я вас очень прошу, – с нажимом произнесла она, глядя, как щеки Ляли постепенно розовеют, а дыхание становится более ритмичным и менее хриплым. Склонившись к самому уху терапевта, она чуть слышно добавила: – Это важно, понимаете?

– Понимаю, голубушка, Маргарита Владимировна, – ответил он ей в тон таким же полушепотом. – Но что же мне прикажете делать?

– Переведите сюда кого-то, кто одной ногой на выписке, и все дела.

– И все дела? Думаете, все горят желанием сбежать от нас подальше?

– Обещаю, мы обеспечим хороший прием. – Маргарита слегка сжала руку пожилому терапевту и почти ласково заглянула в глаза.

– Ну, что с вами сделаешь?! – всплеснул он руками. – Дьяволица, а не женщина. Вам бы в психологи податься, а не в хирурги. – Он вытащил из кармана халата мобильный и уже через несколько секунд спрашивал у кого-то деловым тоном: – Кто у нас кандидат на выписку номер один? Нет-нет, из женского. Да. Да, понял. К переводу готовьте, в хирургию. Что значит «почему»? Кто тут врач, в конце концов? – Он посмотрел на Маргариту и нарочито нахмурился: – Довольны?

– Очень. Спасибо.

– Спасибо на хлеб не намажешь, – буркнул Сергей Антонович. – Справляйся теперь без меня. – Переход на «ты» был той непозволительной фамильярностью, которую он проявлял, лишь испытывая подлинное и глубокое уважение к собеседнику. Терапевт вышел из палаты, а Маргарита снова взглянула на часы. Половина десятого. Через полчаса – плановая операция. В принципе, достаточно времени, чтобы поговорить с Игорьком и убедить его в том, что диагноз – не приговор.

Маргарита осторожно отняла от губ Ляли кислородную подушку, поправила одеяло и сбившиеся волосы. Больная даже не пошевелилась: укол сделал свое дело, женщина крепко спала. Маргарита была довольна. Лялин перевод в терапию давал пациентке больше шансов на выздоровление, обеспечивая более тщательный уход, а в противном случае – избавлял Маргариту от тоскливого наблюдения за очередным бессилием медицины.

Врач вернулась к мыслям об Игоре. Возможно, многие коллеги не разделили бы ее решимости поговорить с ним без присутствия и без ведома родителей, но закон это позволял, и она чувствовала, что в данном случае именно так будет правильней. Он должен почувствовать свою силу и ответственность, он должен верить в то, что все будет хорошо, и именно он должен внушить эту мысль родителям, а не наоборот. Только так восемнадцатилетний цыпленок превратится во взрослого человека, способного противостоять жизненным невзгодам. Маргарита бросила последний взгляд на Лялечку, мысленно пожелав ей скорейшего выздоровления и подумав о том, что надо позвонить ее мужу, предупредить. А то придет человек, а ему как обухом по голове: «Приступ был, перевели в терапию». С младшего персонала станется. Они как выучили, что родственникам можно говорить все без утайки, так и рубят правду-матку, не задумываясь о последствиях. Выходя из палаты, Маргарита отдавала распоряжения сестре:

– Оформляйте перевод. Место готовьте к поступлению. Историю поступившей положите мне на стол, я ознакомлюсь. – Опять терапевтическая больная, а истории нельзя себе позволить не читать. Мало ли что. Вдруг повторится случай, подобный Лялиному? Терапевты не успеют, а Маргарита, вместо того чтобы помочь пациенту, только начнет разбираться, что же с ним приключилось и какое лекарство требуется. Нет, так не годится. Берешь больного – бери и ответственность. На пороге обернулась к оставшимся в палате, улыбнулась ободряюще: – Если Ляля проснется до перевода, передайте привет. Скажите, что она умница и со всем справится. В этом нет никаких сомнений. – Врач увидела, как в двух парах грустных глаз загорелись искры надежды, и беспокойство уступило место облегчению, но третью пару она поймать не могла. Женщина, которую звали Тамарой, на врача не смотрела, сидела на кровати, отвернувшись к окну, и нервно теребила кончик одеяла. «Надо будет поговорить с ней, – подумала Маргарита, – потом. А сейчас к Игорьку». – Позвоните, пожалуйста, мужу Ляли. И, я умоляю, по телефону ни слова о приступе. Перевели и перевели, – отдала она последнее распоряжение и вышла в коридор, но уже из-за двери услышала осторожный, чуть слышный всхлип. Пришлось возвращаться. Никакого «потом» не получалось. Требовалось немедленно вмешаться.

– Тамара! – решительно окликнула врач упрямо глядящую в окно голову. – Можно вас на минутку?

Голова медленно повернулась, и на Маргариту посмотрели покрасневшие глаза, исполненные невообразимой муки, к которой, однако, прибавилось неподдельное изумление. Появилось оно и в голосе:

– Меня?

– Да-да, вставайте, не торопитесь, давайте прогуляемся по коридору. После завтрака, кстати, полезно ходить. Это ко всем относится. А то вернулись из столовой – и улеглись, как старушки! Пойдемте, Томочка. – Маргарита пропустила вперед изможденную женщину с серым лицом, в потрепанном, немного сальном халате и мятой косынке. Тамара, даже когда смеялась, у любого вызывала чувство острой жалости, а уж пройти мимо ее слез не было никакой возможности. Несмотря на внешний вид и отсутствие всякого видимого желания противостоять болезни, ее дела развивались вполне прилично: динамика выздоровления была явно положительной, и Маргарита не видела никаких причин поддаваться отчаянию. Однако, если больную надо лишний раз подбодрить, врач не способна ей в этом отказать.

– Присядем? – предложила Маргарита, когда они медленно дошли до середины коридора, где в рекреации перед стареньким телевизором стояли продавленные диваны и кресла.

Тамара послушно опустилась рядом с врачом.

– Томочка, – Маргарита старалась, чтобы голос звучал мягко, но вместе с тем твердо и уверенно, – Ляля поправится.

Голова снова отвернулась и уставилась теперь в пустой экран телевизора.

– Перевод в терапию просто позволит лучше и тщательнее за ней ухаживать. – Поняв, что из ее слов можно сделать неправильные выводы, Маргарита поспешно добавила:

– Но это вовсе не означает, что вас оставили на произвол судьбы. Просто мы уверены в положительном исходе всех ваших случаев. Так что нет никаких поводов волноваться. Вы меня понимаете? – Маргарита дотронулась до сухой, чуть дрожащей ладошки Тамары. Женщина резко отдернула руку и отодвинулась от врача.

– Тамара, вы должны мне поверить! – настойчиво повторила Маргарита, скосив глаза на наручные часы: пятнадцать минут до операции.

Женщина медленно повернулась и взглянула на доктора уже сухими, но воспаленными глазами, медленно, будто нехотя, помотала головой и глухо, с нажимом произнесла:

– Как же я ей завидую!

Маргарита оторопела от неожиданности, а Тамара закрыла лицо ладонями и тихонько, словно мяукая, заплакала.

– Кому? – Врач снова коснулась руки больной, на сей раз рука осталась на месте. – Кому вы завидуете?

– Ля-а-а-ле, – сквозь мурлыканье разобрала врач.

– Ляле?! – Такого поворота Маргарита никак не ожидала. Завидовать человеку, у которого шансов на выздоровление меньше, чем у тебя, – странное заявление.

– Понимаете, – теперь уже Тамара схватила врача за руку и заговорила быстро, торопливо и сбивчиво, будто боялась, что Маргарита сейчас испарится, недослушав всего, чем болела душа женщины, – она в любом случае такая счастливая. Если выкарабкается, такой и останется, а если нет, то все станут горевать о ее смерти, оплакивать ее. Кому-то будет ее не хватать, понимаете?

Маргарита начала понимать, но все же ответила: