Небо, я тебя вижу!

Сорок грехов

Завтра воскресенье. Анна готовится идти на исповедь. Сидя в кресле и склонившись над журнальным столиком, она записывает свои грехи на листке, вырванном из тетради дочери.

Временами Анна поднимает голову и задумывается, глядя перед собой. Перед ней окно, занавешенное светло-зелёными шторами. Под ними возле батареи разлёгся рыжий кот Жора, всем своим видом показывая, что судьбой он вполне доволен.

Этого нельзя сказать об Анне. Она беспокоится. Каждая исповедь – как испытание. Как полёт в космос, к которому надо тщательно подготовиться. Вспомнить всё.

Анна вновь склоняется к листку и твёрдой рукой записывает свои прегрешения. Раньше она не умела этого делать, но два года общения с батюшкой и прихожанами храма научили многое понимать в церковной жизни.

Строчки бегут ровно. Вначале текста печатными буквами выведено: «МОИ ГРЕХИ». Дальше каждое прегрешение, вольное и невольное, пронумеровано. Не для того, чтобы взять количеством, а, скорее, для порядка. Уж что-что, а порядок Анна любит. В её бухгалтерских делах на работе всё идеально, комар носа не подточит.

Вскоре двойной лист в клетку заполняется. Описаны все случаи, когда Анна кого-то обидела или на кого-то обиделась сама. Моменты, когда она не сумела сдержать раздражение или гнев, позволила вылететь матерному слову. Да мало ли что за человеком может накопиться за два месяца. И за день можно таких дел наворотить, что ни одна бумага не выдержит, покраснеет от стыда.

К вере Анна пришла не от хорошей жизни. Беспутным и непонятным было её прошлое. Её бросало из стороны в сторону. От одного мужчины к другому. А потом она встретила Петра, у них родилась дочь, и Анна успокоилась.

Однажды в Прощёное воскресенье соседка Мария Андреевна предложила ей вместе сходить на воскресную службу. А потом Анну ноги сами уже несли в храм. Она им не противилась.

Ну, что было, то было. Анна ещё раз перечитала написанное. В комнату вошла дочь Оля и с порога спросила:

– Привет. Что делаешь?

– Готовлюсь к исповеди, – Анна сложила вчетверо исписанный лист.

– Записала свои грехи? – продолжала любопытствовать Оля. – И много у тебя грехов?

– Сорок получилось.

– Напиши ещё сорок первый, – улыбнулась дочь. – Что у тебя низкая самооценка.

Анна вздохнула, но ничего не ответила. В детстве она тоже считала своих родителей почти святыми.

Икона в амбаре

Перед майскими праздниками мы с подругой Светой поехали в деревню Заречную. Она хотела проведать пустующий дом бабушки, а заодно посмотреть, может, что из утвари пригодится в хозяйстве.

От города до деревни добрались за час. Оставив машину на асфальте, пошли по разбитой грунтовке. Ещё когда деревня была густо населена, власти не удосужились сделать капитальную дорогу. Что уж теперь говорить, когда жителей можно пересчитать по пальцам.

Но места здесь красивые, пленяющие взор. Пологие холмы поднимаются от реки Буб в обе стороны и простираются до самого горизонта. На каждом холме – деревенька с сенокосными угодьями и полями. Между деревнями – узкие полоски леса. Сельским пейзажем можно любоваться долго, чувствуя, как душа умиротворяется.

Перепрыгивая через лужи, мы добрались до места. Нужный дом стоял в конце деревни.

Когда мы вошли, Света сразу расстроилась, заметив изменения, произошедшие с прошлого посещения родового гнезда. Печная труба на кухне обвалилась. В образовавшуюся в потолке дыру выглядывала крыша. В соседней комнате печка вовсе рухнула. Кирпичи сиротливо валялись по всему полу.

Свете было жаль глядеть на разрушения, учинённые временем. И мне было жаль. Опустевший дом моих бабушки и дедушки находился не так уж далеко – на другом берегу Буба. Если приглядеться, из окна можно увидеть деревеньку Ягиб. Сердце начинает щемить оттого, что уже не вернёшь былые времена, бабушку с дедушкой, счастливое детство, прошедшее на кебринских просторах.

Света продолжает обходить комнаты. Подбирает упавшие на пол предметы, поправляет бумажные иконки в красном углу.

Мы осматриваем сарай. Удивляемся, насколько основательно строили в прежние времена. Столько лет дом пустует, а брёвна всё такие же крепкие. Только крыша прохудилась, оттого и старение дома ускорилось. Но никто уже не приедет сюда ремонтировать. Наследники переехали в другие населённые пункты и лишь изредка, затосковав, наведываются на малую родину.

Света вытаскивает огромный железный ключ. Выходим во двор, идём к амбару. С большим усилием нам удаётся сдвинуть дверь, вросшую в землю. В амбаре Светина бабушка хранила много ценного по прошлым дефицитным временам: посуду, постельное бельё, продукты. Кое-что из вещей так и лежит не распакованным.

– Надо икону вытащить, – Света показывает на остеклённую картину на полу. В сумраке не видно, что на ней изображено.

Тащим икону на улицу. Ставим на землю. Комочком снега я стираю толстый слой пыли со стекла. Проступают очертания изображения. Богородица.

– Какая красивая! – вырывается у меня. Икона и впрямь необычная. Я такой ещё не видела.

Лик Богородицы написан на плотной бумаге и размещён внутри деревянной рамы, похожей на оконную. Внизу рама делится на два прямоугольных фрагмента. Справа кусок стекла разбит, и бумага истлела от сырости, а на левой стороне изображение сохранилось: лежащий на погребальном ложе Иисус Христос. Божья Матерь смотрит вниз, на своего Сына. В её взгляде одновременно и печаль, и спокойствие.

С передышками несём икону к машине. Тяжёлая. Загружаем в багажник. Едем в Кебру. В церковь, где иконе самое место. Но храм закрыт, и поблизости никого не видно.

Ставим икону возле крыльца. Стоим, думаем, что делать дальше. Света говорит:

– Что, так и оставим? Давай хоть к стене повернём.

– Да никто её не украдёт, – отвечаю я. – И лучше пусть стоит лицом к деревне. Пусть Богородица посмотрит на белый свет, на людей, на Кебру. А то сколько лет она в амбаре в темноте томилась.

С тем и уехали.

Лишь на третий день удалось дозвониться до батюшки Валерия, чтобы узнать о судьбе нашей иконы. Он был удивлён. Оказывается, ничего про неё не знает, поскольку в отъезде.

Вечером позвонил радостный:

– Так и стоит, как вы поставили! Эта икона называется «Умиление». В нашей в церкви такой ещё нет. Видно, она из часовни. В старые времена в Кебре насчитывалось сорок две деревни, и в каждой из них была своя часовня. Потом храм и часовни разрушили, а население разобрало образа по домам. До сих пор многие хранят их у себя и считают своими. А правильно, если они будут находиться в храме, ведь для этого их и создавали. А вы обязательно заходите к нам в церковь, когда будете в наших краях!

Мы приехали в Кебру на Рождество. В маленькой церкви было тесно от скопления народу. Свою икону мы увидели сразу. Она висела рядом с другими образами Божьей Матери. И нам казалось, что она благодарит нас своим спокойным и уверенным взором, который нетрудно описать одним словом – Умиление.

Красные кроссовки

Левый глаз периодически дёргается уже с августа. Вот и сейчас я стою на остановке, а он нервно подмигивает. И никак не угомонить. Бесполезно пить успокоительные, заваривать травки, слушать расслабляющую музыку. Можно только закрыть глаз или прижать пальцем веко, словно бы говоря: «Ну что ты, малыш, перестань. Всё же хорошо». Это ненадолго помогает.

Подмигивая, глаз непроизвольно зацепился за высокого мужчину в чёрной куртке, синих джинсах и красных кроссовках. На всей сумеречной улице его обувь была единственным ярким пятном, не считая светофора. «Вырядился, как клоун», – подумала я. – Если бы был подростком, ещё куда ни шло, а тут явно к сорока приближается».

Мужчина заметил мой оценивающий взгляд и подмигнул. Я почувствовала, что краснею. Становлюсь похожей цветом на его обувь. Хотела отвернуться, но вдруг мужчина обратился ко мне:

– Барышня, вы не подскажете, где находится женская консультация?

Глаз на секунду перестал дёргаться. Давно вышедшее из обихода обращение сбило с толку. А женская консультация никак не вязалась с красными кроссовками. И что ещё больше меня удивило – я там работала. Может, этот тип следит за мной? Откуда он знает, где я работаю? Внутри шевельнулось что-то холодное. Зря я вчера на ночь читала Кинга.

Я хотела сказать, что не местная и не знаю никаких консультаций, но пионерское детство не позволило мне соврать:

– На двадцать третьем можно доехать. Вот он уже едет.

– Хорошо, спасибо, – тип широко улыбнулся.

Почему он улыбнулся? Тут явно что-то не то. Я посмотрела на приближающийся автобус. Забрызганный грязью жёлтый пазик резко остановился, с грохотом распахнул двери.

В автобусе народу было мало. Я села возле окна. Тип в красных кроссовках устроился рядом: