Как живется вам без СССР?

На северах старой России жену выгоняли из чума рожать на снег даже в метель. В Саудовской Аравии, в Нигерии, Афганистане женщину забивают камнями за измену. Во всех религиях мира женщину одели в черные мешки и колпаки, а то и намордники натянули им на лица. В христианстве она считается грязной сорок дней после родов. Продление рода человеческого, выходит, грязь? И даже в Советском Союзе, где так много сделали для равного положения женщины в обществе, матери, воспитывающей дочь, дают жилплощадь меньше, чем той, у которой родился сын.

«Ну, за что во всем и всегда унижение? Что же это за люди, из века в век прорабатывавшие и утверждавшие во многих письменных религиозных источниках такое подлое отношение к женщине? Почему только в светской литературе – у Флобера, Бальзака, Льва Толстого – можно увидеть красивое, возвышенное, и по-человечески понятное восприятие женской судьбы?». Значит, в этом мире, обдумывала Анна, абсолютно некого любить, некому довериться, не к кому прислониться, а можно только скучно и примитивно прижиться около какого-нибудь мужчины?

Как же трудно всякое мгновение жизни, поняла она в эту минуту, оставаться над ситуацией, а не под нею. Несмотря на грязь бытовухи, то и дело норовящей разорвать тебя на куски либо засунуть в отхожую с дерьмом. Как остаться такой же, какой ты из неземного пространства влетела когда-то под эти звезды? Как, перемолов обиды, все же вести за собою, а не тащиться за мелкой местечковой сферой, сквозь которую видно в этом мире так мало! Как же дерзок и велик тот, кто все-таки, несмотря на ограниченность житейских возможностей, ведет других к высотам, а не к бегу в преисподнюю!

– Знаешь, почему Хади скверно говорил о тебе? – напомнил о себе Халим и продолжил: – Он тебе сказал, что женат?

– Перед отъездом.

– Видишь, я правду говорю. Ему надо было в глазах друзей оправдаться, что с тобой у него лишь мелкая интрижка, но дома – все по-настоящему, на высоте! После таких слов не женятся. Твой удел – муж-алкоголик и тупица-начальник.

Качествами палача Халим обладал сверх нормы.

– Ах, вот как!

– Там сын уже родился. Мальчику три месяца. Его, как мне написали, искупали в отваре из коры баобаба, чтоб он рос здоровым и крепким.

Анна поперхнулась. Они когда-то вместе с Хади… выясняли мир, столько спорили, так загорались при виде друг друга… Теперь ясно… Хотя выяснять уже нечего. Он просто… «Что просто? – спросила она себя. – Да не любил».

– Вот тебя жизнь и наказала за то, что ты посягнула на чужое, – спокойно продолжал Халим. – Ты хотела причинить горе арабской девушке, но аллах этого не допустил, потому и погиб твой ребенок. К тому же шариат не разрешает мусульманину жениться на неверной. Весь его род был бы против. Знаешь, что они тебе устроили бы? Тебя ждал бы такой ад.

– Это я-то неверная? И мой ребенок неверный? А ты, значит, правильный, такой, какой нужно? Ах ты, гнида…

И в ответ запальчивое, гневное, страшное, мол, запоете вы сейчас матушку-репку!

– Погиб? Уж нет! Он живой! – выкрикнула Анна, желая казнить Халима, а заодно и Хади, за неожиданно открывшееся его лицемерие и коварство. Ведь она его жалела, щадила, уберегала от выходок националистов, помогала во многом, как могла, упрятывала от зла. Встречаясь, они уже тем самым вдвоем вышли на баррикады против расизма, но вот сейчас на этих баррикадах Анна одна. Осмеянная со всех сторон. За лучшее, что было в их душах, ее омерзительно, на весь коридор одну отчитывал в эту минуту черный расист.

– Так и передай в свою Нубию, – выкрикнула она Халиму в лицо, – мальчик живой. Он в больнице. Просто очень больной…

Ляпнула в истерике Анна, а воробей этот трагический, несуразный, мгновенно выпорхнувший, уже полетел с ветки на ветку, с дерева на дерево, из переулка в переулок, из страны в страну. Кумушек ведь по миру обоих полов на земле великое множество. Ей некому было поведать о своей беде, а труднее еще признаться в том, что все не так, что впопыхах, с горя, из-за огромной беды оговорила себя, и настолько нынче одинока, что и поделиться не с кем.

Зато охотно делились друг с другом ее бывшие однокурсники и друзья. В итоге Анну нигде не брали на работу. Она в их глазах читала постоянный шепот о том, что вон идет злодейка, которая бросила дите в детском доме. И те расисты, которые еще вчера травили ее за отношения с Хади, вдруг стали в пику ей хором жалеть несчастного чернокожего ребенка.

Стоило Анне принести в редакцию очерк, как в глазах окружающих, как ей казалось, уже мерцал мираж с очертаниями несчастного брошенного дитя.

Жизнь превратилась в ад, напоминала раскаленную сковородку. Утром не хотелось просыпаться, выходить из комнаты, за порогом которой, казалось, уже плескался океан, тот самый Ледовитый, в котором через мгновение легко утонуть. Совсем. Все, что люди не дочитали в книгах, не додумали, не поднялись хоть на какие-то высоты, не проглядели с умом и чувством какие-то ситуации, всю грязь своих душ они теперь вытирали об Анну.

Устав от безысходности, она махнула на все рукой и назло, как ей казалось, всем, из глубоко затаенной вредности, никогда уже не отрицала, что да, мальчик жив, он – есть, просто пока что не рядом с нею.

А сама она не хотела этого же? Примирилась ли с потерей хоть на минуту? Миф, коли он самый дорогой в твоей жизни, может в таком случае казаться реальностью. Притом надолго.

Это была величайшая трагедия, однако нет худа и без добра. Благодаря этому мифу она узнала, кто в этой жизни порядочен, а кто подлец, горячо заинтересованный лишь в том, чтобы под любым предлогом сбить с ног коллегу по перу, придавить к полу того, кто невзначай вдруг возвысится. А уж эти циничные редакционные поговорки: «уважаем только тех, кто не пишет», «это написано хорошо, но у вас нет имени», «не читали, и в принципе не подойдет»…

Вот и пойми, о каком принципе идет речь? Оставалось одно: работать так, чтобы ничья беспринципность не могла уже подцепить тебя ногой, будто орех на обочине. Портативных носилок в жизни, оказывается, не бывает. И плавать ежедневно приходится не только в лягушатнике.

Но благодаря этому еще таившемуся в недрах ее души мифу Анна отчасти не чувствовала себя одинокой: ей было с кем разговаривать. Ее мальчик был всегда рядом, всегда внимательный и добрый. И как-то незримо, даже несуществующий, таинственно связывал ее с Хади.

Конечно, она уже понимала, насколько бесцеремонной и неосуществимой была их мечта, которой предстояло воплотиться в жизнь, как-то магически перелетев через хребты и континенты, сквозь десятки чужих жизней и обстоятельств, одолев при этом расизм с двух сторон. Но им это оказалось не под силу, впереди все же была такая стена, которую никоим образом не пробить и ничего в жизни не изменить.

Потому Анна и уехала в далекий райцентр, чтобы там, в лесах, на лужайках, у незнакомой реки хоть немного отойти душой. И там даже с этим трудным, созданным ею же мифом, жить было легче. Она и на новом месте подсмеивалась вместе со своим собеседником над несуразностями будней, сетовала на холод или простуду, радовалась удаче на грибной полянке. Но чем дальше, будто по лесным чудным тропкам, уходила она в новую жизнь, ее дружок, хоть и очень дорогой, как-то незаметно и тихо из ее жизни ушел.

Но вот нынче спустя даже много лет как тяжело говорить правду! Притом обоим. И мужчине. И женщине. Которых когда-то и зачем-то объединила судьба. До чего же трудно до конца выговаривать истину.

– Значит, твои слова о том, что ребенок живой, – обман? – вскричал гневно Хади. – Что ты натворила, хоть понимаешь? Меня за душу тряс Рахман и требовал, чтобы я срочно ехал к тебе, а я не мог тебя найти. Он хотел меня избить. О, аллах, ты моя ошибка! Главная ошибка в моей жизни.

– А ты не моя ошибка? – взъярилась Анна. – Зачем ты вступал в отношения с девушкой, если знал, что женат? Почему сам не пожалел свою молодую жену? И меня тоже. Или девушки других национальностей для вас – расходный материал, чтобы скрасить жизнь в вашем временном одиночестве? Халим наврал, что ты в своей арабской компании худо обо мне говорил?

Хади вскочил со скамейки, потом как-то странно обмяк.

– Было, – признался вдруг он. – Говорил. Был дураком, во всем разобрался позднее. Уже когда улетел. Когда понял, что жена по сватовству, лишь потому, что она родственница, и жена по любви – это как между небом и землей.

– Значит, все-таки говорил? – упорно лезла на рожон Анна, спрашивая при этом: – Халим не врал? Ты хоть понял, что в основании любого женского вранья всегда лежит мужская подлость?

Они зло глядели друг на друга, готовые, как самые яростные враги, схватиться в жестокой битве и, пожалуй, даже оторвать друг другу головы.

– Я два года назад прилетал в Москву, везде тебя искал: ездил на твой факультет, приезжал к поезду, на котором работает твоя мама, просил проводников передать твоей маме, что я ищу тебя, везде оставлял записки…

Хади обеими руками взволнованно гладил свою густую шапочку волос.

– Зачем я это делал? – поднял голову он, тоскливо обвел взглядом деревья. – Зачем?

– Ты приехал за мной, потому что развелся с женой? – задала ему перекрестный вопрос Анна.

– Нет, – мотнув отрицательно головой, сказал он и по-прежнему глядел на Анну то ли наивным, то ли лукавым взглядом, теперь уж и не поймешь, чего же в нем от этих качеств больше.

– Тогда зачем ты меня искал? Чтобы еще поиздеваться? Ты сказал «жди», а сам ни одного дня не ждал. Зачем я тебе хоть когда-нибудь была нужна?

В ответ он молча развел руками, опустил голову, шаркнул ногой по асфальту.

– Ну, вот что, товарищ дорогой, – поднялась мгновенно женщина и резко махнула рукой. – Вон из моей жизни! Чтоб я тебя больше не видела. Еще появишься в моей стране, я тебя уже в воздухе пристрелю! Ни тяти, ни мамы в России больше сказать не сможешь!

Как чепуху, как глупость, смущенно теребит она в руках ненужные розы и швыряет их на лавочку.

– А если ты появишься в моей стране, я тебя крокодилам скормлю! – выкрикнул в ответ Хади. – Я тоже устрою тебе… Прямо сейчас…Чтоб и не дышала больше.

– Ты мне?..

– Дура, я же тебя любил! Мне нужно было время, чтоб во всем разобраться. Меня, мальчишку, женили на родственнице. Вскоре я улетел в Москву. Как можно сразу отказаться от всех родственников, от мамы, которая мечтала видеть меня мужем своей племянницы, девочки, которая росла со мной в одном дворе?

– Разобрался? Только почему все осталось по-прежнему, а наши отношения раздавили лишь меня?

Они одновременно соскочили со скамейки, будто их в центрифуге прокрутило, будто каждого ударило башкой об асфальт, потом подкинуло к облаку. Но вот Анна махнула рукой, провались, мол, все пропадом, и как бешеная понеслась домой… На север. Хади размеренно и тяжело шел к гостинице «Пекин». На юг.

– Что ж ты творишь, я же с тобой всю жизнь разговариваю… – крикнул он ей на прощанье.

– Мне что с этого? – также громко, на всю улицу ответила она.

Как видим, звезды не только сводят, но и разводят. И они иногда так устают от людей, что тоже машут на все рукой. Да, Венера когда-то пообещала великую радость этим двоим, но жизнь, дерзкая и самовольная, отчего-то не исполнила ее обещаний. Хорошо хоть, что по-прежнему сияет на ночном небе эта заманчивая планета, заговаривая с каждым мужчиной и женщиной, не считаясь вовсе ни с их разноплеменностью, ни с разнотой воззрений. Только ее красота да игра, вероятно, еще и спасают от безнадежности мир.