Монастырек и его окрестности… Пушкиногорский патерик

Звали их Борик и Наташа.

Алипий, о котором мы уже говорили, был Наташин сын и появлялся в Дедовцах довольно часто, всякий раз проходя пять-шесть километров от монастыря до родительского дома.

Что же касается Борика и Натальи, то они никуда, особенно пешком, не ходили, зато ездили на своем долбаном корейце, которым очень гордились и почему-то называли его «Варяг», хотя сами напоминали, скорее, известных литературных персонажей, а именно кота Базилио и лису Алису, в период их насыщенной трудовой деятельности.

Впрочем, стихией Борика было Истинное Слово.

При этом не то слово, которое забывается через пять минут, а слово, похожее на кованые гвозди, которые легко входят в древесину, но зато с трудом выходят из нее обратно.

С этой точки зрения Борик был почти профессиональным изрекателем истин – занятие древнее и почетное, но не всегда правильно понимаемое современниками.

«Друзья угадываются», – говорил он, обращая свой мутный взгляд на Небеса, словно ждал от них, по крайней мере, одобрения.

«Истина непредсказуема», – уверял он с чувством, по-прежнему гипнотизируя сонное Небо.

«Слава развращает», – предупреждал он всех стяжавших славу и надеющихся вновь добиться этого в будущем.

Впрочем, любил он не только изрекать неизреченное, но и, приняв где-нибудь на заднем дворе полстакана крепенькой, присесть на солнышке и начать рассказывать какую-нибудь очередную историю, среди которых, надо признаться, попадались довольно смешные.

– Не понимаю, – говорил он, устраиваясь поудобней и поднимая свои мутные голубые глаза в небеса, словно собираясь довести до их сведения что-то чрезвычайно важное. – Просто не понимаю.

– Что случилось, Боря? – спрашивал кто-нибудь, стоящий рядом.

– Вот именно. Случилось, – говорил он с горечью, и его скорбный взгляд возвращался на землю. – Иду, – продолжал он, делая небольшую художественную паузу, – никого не трогаю. А навстречу мне сам. Идет, пузо поперек себя шире. Да еще улыбается своей поганой улыбкой.

– И что? – спрашивал какой-то трудник.

– А то, – отвечал Борик. – Я его спрашиваю, что-то давно не было отца Иова. Уж не заболел ли? А он мне говорит – помер Иов, сейчас все на отпевание пойдут!.. Ну, ты видел козла?..

– Да, – задумчиво говорил собеседник. – Дела.

– Встретить бы где его в безлюдном месте да в репу бы и въехать, – мечтал Борик, демонстрируя, как он обошелся бы с игуменом, случись этому нужные обстоятельства.

Пока Борик рассказывал свою печальную историю, в воротах показалась Наталья, которая не сказала ни слова, а только посмотрела на Борика, так что тот немедля поджал хвост, а всем присутствующим сразу стало ясно, кто в доме хозяин.

Тут нам следовало бы осветить небольшую область, от которой, к несчастью, зависело чрезвычайно многое.

Борик пил и при этом пил весьма основательно, и не в субботу или в воскресение, но во все дни недели, а если удавалось, то по несколько раз и днем, и ночью.

Обставлено это было так хитро, что никакие враги Бахуса не могли догадаться, откуда берется горячительное и куда оно пропадает, оставляя после себя пустые бутылки.

Все же дело заключалось в том, что бутылка ставилась у кустов, в высокую траву, а сам выпивающий шел прогулочным шагом, а дойдя до бутылки, быстро наклонялся, словно завязывая развязавшийся шнурок, после чего делал большой или маленький глоток и сразу же отходил в сторону, не вызывая никаких подозрений.

Еще один фокус был тоже совсем неплох, однако он касался только субботы и воскресения, что, конечно, делало его менее привлекательным. Заключался же этот фокус в том, что, подойдя к храму в начале богослужения, Борик какое-то время был в видимости, а затем стремительно исчезал, обнаружив себя через десять минут в магазине номер шесть покупающим портвейн или что-нибудь в этом роде, чтобы поскорее приобщиться к продукту далекой, но солнечной Молдавии.

«Блаженны миротворцы», – пел церковный хор, и вместе с ним блаженствовал, распространяя вокруг себя ягодный аромат, счастливый Борик. А там можно было и службу достоять.

4

Встречаются люди, на которых Судьба ставит свою печать в самом раннем младенчестве.

Судьба Борика и его брата была как раз такая.

История это была печальна, как печальны все истории, в которых задействованы глупые и нелепые родственники.

У него был брат, а еще мать, которая страстно хотела, чтобы ее дети были по-настоящему гениальны. Не талантливы, но именно гениальны. Многие родители хотели этого от своих детей, но не у всех эта мысль становилась навязчивой идеей, которая и не давала спать.

Сколько различных кружков, репетиторов, занятий и конкурсов пережили Борик и его брат – знает только один Бог. Но с гениальностью все что-то не ладилось, а мечта о гениальных детях становилась все тусклее и тусклее. Наконец их мать, этот Песталоцци в юбке, стала о чем-то догадываться, в результате чего почувствовала, что разочаровалась в своих детях и, не долго мучаясь, перенесла все свое внимание на детей чужих – на каких-то внучатых племянников из Чебоксар, на давно забытую тетю из Петербурга или на троюродных сестер брата из Вологды, – Бог знает, как они появились, эти несчастные дети, попавшие в умелые и беспощадные руки.

Борика же и его брата отправили на воспитание бабушкам.

5

Нас с Женей познакомил с Бориком отец Иов. Поначалу Борик был обходителен, вежлив, предупредителен и предложил прогуляться, оставив женщин и детей под присмотром монахов, но стоило моему дому скрыться за поворотом, как Борик немедленно достал откуда-то вместительную фляжку и к ней присосался. Сосал он ее долго, а когда оторвался, то сказал: «Лекарство», а для пущей убедительности добавил: «Заграничное».

Довольно скоро мы подружились.

Он представил свою жену и себя как людей, связанных с БДТ и готовых посмотреть на начинающего драматурга. Детали я не выяснял, но был чрезвычайно заинтересован появлением Борика, поскольку с некоторых пор начал серьезно писать пьесы: сначала «Иова», потом «Дон Гуана», потом «Горацио», – и так далее, надеясь, что Борик рано или поздно – как он и обещал – покажет мои пьесы кому следует, тем более что сами пьесы, по их словам, им чрезвычайно понравились.

– Вот они отрепетируют, а потом обязательно идут ко мне, – говорил Борик и весь светился от собственного рассказа. – Борь, говорят, посмотри, чего получилось. Вот и приходится опять лезть на сцену и смотреть, чего они там намудрили, потому что Стринберга, как они играют, играть нельзя, это провал. Я им так и говорил – это, ребятки, провал, ищите выход, если не хотите скандала.

Однако прошел месяц, потом полгода, потом год, потом еще сколько-то месяцев, и лишь спустя много времени я случайно узнал, что Наташа торгует в БДТ книгами, а Борик работает в том же БДТ в цехе декораций и никаких полезных театральных контактов, к сожалению, не имеет.

С тех пор все разговоры по поводу моих пьес сводились к одному и тому же:

– Не то это, понимаешь, не то, – говорил Борик, закатывая к небу по-прежнему мутные глаза. – Зрителю это не надо. Ему надо житейские коллизии, любовь и пару запоминающихся фраз, и все!.. Ну, о чем ты сейчас пишешь? Опять про Иова?

– Про Лютера пишу, – отвечал я, искренне удивляясь, что есть на свете люди, которым не интересен ни Лютер, ни Иов.

– Ну и кому он, этот Лютер, интересно, сдался? – интересуется Борик.

– Мне сдался, – слабо отбиваюсь я.

– Если так рассуждать, то скоро в театр вообще никто не пойдет, – сказал Борик с какой-то обидой.

– Ну и черт с ними,– сказал я вполне искренне.

Ответом мне, впрочем, было осуждающее меня молчание.

6

Я никогда не думал, что желание выглядеть тем, кем ты не являешься, имеет над человеком такую власть, что он охотно теряет все человеческое и с легкостью готов отдать взамен все свое родное, – освободившись при этом от самого ценного, чем он обладает, а именно, от божественного образа и божественного подобия – если, конечно, верить Книге Бытия.

Одна случайно подсмотренная сцена помогает проиллюстрировать, как мне кажется, что-то очень важное, – такое, которое мы встречаем каждый день и о чем никогда не можем прийти к общему согласию.

Дело касалось рюкзака, который Наташа купила Борику без его ведома. Я стоял за старой березой и прекрасно слышал весь разговор.

Борик говорил: