Монастырек и его окрестности… Пушкиногорский патерик

Некоторые подходили просто так, без видимой причины, делая вид, что помогают отнести на кухню грязную посуду, тогда как другие подходили, делая вид, что поправляют свечи, а треть монахов просто ходила туда-обратно, раздражая отца наместника, который в делах кухонных в первую очередь ценил порядок.

– Что? Что? – говорил он, чувствуя, что что-то в монастырьке происходит не так, как следовало бы, но что именно, оставалось не вполне понятным.

– Да что это с вами сегодня! – кричал он на очередную попытку поправить свечи или забрать грязную посуду. – Сами не едите, так дайте хоть другим поесть!

Монахи просили прощения, кланялись и продолжали искоса наблюдать за игуменом, надеясь сообща разобраться в этой тревожащей их загадке, ответ на которую, впрочем, был в конце обеда уже для многих совершенно ясен.

Возможно, на следующий день все это нелепое происшествие было бы напрочь забыто, если бы на сцене не появился новый актерский состав, играющий совершенно новую пьесу, чье название было Пушкиногорские прихожанки, а сама история рассказывала о том, что любовь побеждает смерть, что вызывало неподдельный восторг у этих самых прихожанок, достаточно быстро сообразивших, что это явление может иметь далеко идущие последствия, о чем, впрочем, вскоре стало известно всем без исключения.

История этой новой пьесы вкратце была такова.

Первой, чуть ли не на следующий день после события, покрасилась до того мало заметная прихожанка по имени Фатинья, которая когда-то давно приехала в Пушгоры вслед за отцом Нектарием да тут и осталась, с кротостью и пониманием терпя характер своей путеводной звезды.

За Фатиньей последовала еще одна прихожанка, которую звали Маргарита и которая была из цыганок. Покрасившись, она как-то подстерегла Фатинью в темном переулке и с криком: «Не видать тебе нашего игумушку!» выдрала у нее клок крашеных волос.

(Следует заметить, что в дальнейшем такие уличные разборки стали делом вполне привычным, давая время от времени богатый материал для исследования темы «Психология религиозного женского сознания» или «Женщина перед лицом небесного идеала», а то и просто «Синдром спасителя

Между тем поток крашеных и перекрашенных прихожанок как-то сразу стал стремительно нарастать. Каждая пейзанка хотела явить себя во всем великолепии и прикладывала к этому множество усилий, не жалея для этого ни средств, ни времени. Так или иначе, за текущий месяц пятнадцать прихожанок пожелали изменить свою внешность, превратив монастырскую церковь в некое подобие осенней клумбы.

Жалкие попытки остановить манию украшательства, естественно, ни к чему хорошему не привели. Отец Ферапонт было попытался привести подведомственный ему народ в чувство, однако был остановлен недовольным пшиканьем, ненужными вопросами и демонстративным оставлением храма, так что вместо проповеди «Иоанн Златоуст и его борьба с украшательством» ему пришлось прочесть проповедь «Отчего красота угодна Богу», которую он произнес по личному распоряжению наместника, который, в свою очередь, внимательно ее слушал и согласно кивал головой.

Проповедь имела большой успех.

В ней говорилось о том, что нам следует ежедневно благодарить Господа за то, что он создал такие прекрасные вещи, как Солнце и Луну, а также рассказывалась малоизвестная история про святого Варфоломея, который с помощью красоты обуздал врага рода человеческого и даже сумел привести его к покаянию.

Прихожанки доставали платки и рыдали.

Бумажные иконки с изображением св. Варфоломея разошлись в один день, так что пришлось заказывать новую партию, что, конечно, не входило в планы отца игумена.

Дальше – больше.

Чтобы труд перекрашиваний не оставался незаметным, прихожанки произвели некоторые изменения в своем туалете. Например, они стали носить платки с некоторой вольностью, то в виде косынок, целомудренно открывающих грудь, то в виде шляпок, открывающих шею, а то и в виде Бог знает чего, открывающего нечто, к чему, похоже, нельзя было придраться, но что, тем не менее, выглядело крайне непристойно и, мягко выражаясь, нецеломудренно.

Про летучие запахи фальшивой «Шанели» и не менее фальшивого одеколона «Путин» говорить не приходилось.

Монахи роптали и изобретали разные отговорки, чтобы не идти на исповедь и не встречаться с прихожанками.

Впрочем, все было бы, наверное, не так уж и страшно, если бы не одно серьезное явление, о котором все мы как-то позабыли, но которое рано или поздно все равно должно было появиться на горизонте религиозной жизни Пушкинских гор. Называлось это явление «Митрич» и было знакомо каждому православному пушкиногорцу.

2

Митрич был большим папой римским, чем сам папа, и поэтому от него можно было ожидать всего, чего угодно. Был он из коммунистов, но при Горбачеве успел поменять ориентацию и решительно сделался православным, уверяя всех, что Господь сам призвал его к служению, наградив даром провидца, получившего от Небес разрешение собирать деньги на построение нового храма, с чем архимандрит Нектарий, кстати сказать, был решительно не согласен.

Службу Митрич знал плохо, петь на клиросе – не пел за отсутствием слуха и голоса и по всем статьям оставался девственно чист в отношении того, во что он верил, считая, что Троица – это Богородица, Христос и святой Николай, а русские основали город Иерусалим в честь княгини Ольги, а еще для того, чтобы не пускать арабов в святые места. Но больше всего любил он побороться за чистоту православия, положив в основание своей борьбы Краткий Катехизис, с которым всегда сверял те или иные сложности, которые время от времени, конечно, возникали.

Подвигов, которые Митрич совершил, защищая православную веру, было не счесть.

Во-первых, он разгромил и сжег до основания католическую библиотеку.

Затем разрушил временный католический молельный дом.

Добился, чтобы семья баптистов, где было десять детей, навсегда уехала из Пушкинских гор, не вынеся различных выходок Митрича и его клевретов.

Объявил войну господину Шломо Шнеерсону, публично обвинив его в том, что он лично распял Христа, потому что читал, что всякий еврей уже в силу своего еврейства несет личную ответственность, распиная в своем сердце Спасителя, о чем можно было прочитать во всех заслуживающих доверия средствах массовой и не массовой информации.

И так далее, и тому подобное.

3

Между тем, дошла до ушей Митрича и история с сединой.

Будучи не совсем в ладах с пушкиногорским игуменом, Митрич посчитал случившееся добрым знаком и воспарил, надеясь с Божьей помощью одолеть супостата, под которым он понимал не то врага рода человеческого, не то самого наместника – сказать что-нибудь определенное по этому поводу было трудно.

Первое, что сделал Митрич, вступая на тропу войны, была экскурсия его сторонников к зданию местной Администрации, где был установлен стенд с фотографиями местных знаменитостей под общим названием «Лучшие работники Пушкинских гор». На одной из цветных фотографий был изображен сам наместник, который со снисходительной усмешкой смотрел с высоты на все, что творилось внизу.

– Глядите, – сказал Митрич, показывая одним пальцем на фотографию, а другим на здание Администрации. – Или вы не узнаете того, кто перед вами?..

– Узнаем, узнаем, – слегка гудела толпа, предвкушая веселые развлечения.

– Или мы не знаем, что наша святая Церковь отделена от этого нечистого государства? – продолжал Митрич, забираясь все выше и выше.

– Знаем, знаем, – шумела толпа и негромко аплодировала.

– Тогда почему здесь висит эта фотография? – кричал Митрич, размахивая руками. – Или ему законы не писаны?

Толпа гудела.

– А может, нам не нужен такой игумен, который нарушает законы и не отходит от зеркала, обмазавшись разными иностранными кремами?

Толпа, уже знающая про игуменскую седину, хохотала и свистела.

Чей-то камень пролетел над головами и попал точнехонько в лоб архимандрита, изображенного на фотографии. Посыпались стекла. Толпа отхлынула, а Митричу пришлось спасаться бегством, что основательно добавило ему популярности.

Следующий митинг тоже случился совершенно стихийно. Толпа вновь собралась у здания Администрации, и сборище это было вновь ознаменовано битьем стекол и угрозами в адрес единственного еврея в поселке, Шломо Марковича Шнеерсона.

– Затем ли мы проливали свою кровь, чтобы прихорашиваться у зеркала? – спрашивал между тем Митрич у толпы и сам же себе отвечал:

– Да не за каким хреном!

И тряс над головой красным флажком.

Толпа, в свою очередь, скандировала: «Митрича в президенты», а сам он скромно стоял у стены, раскланиваясь и улыбаясь.

По прибытии ментовской машины Митрич вновь бежал, что вновь существенно прибавило ему популярности, так что его рейтинг достиг (по подсчетам местной независимой рейтинговой компании) почти восьмидесяти шести процентов.

Далее события развивались стремительно и неудержимо.

21-го октября отец Нектарий получил подметное письмо, в котором, в частности, говорилось: