Монастырек и его окрестности… Пушкиногорский патерик

Он уже и сам не понимал, что говорит. Взгляд его между тем блуждал в какой-то совсем запредельности, где ангельский хор славил уже не Творца, а его, отца Нектария, что, в целом, было, конечно, не вполне справедливо, но зато довольно приятно.

– Вот и я говорю, что хорошо, – говорил благочинный и быстро добавлял, – так я, значит, и распоряжусь, чтобы железо-то покупали?

– Распорядись, – тихо отвечал игумен, закрывая глаза и отдаваясь этому блаженству, где не было ни железа, ни протекающих крыш, ни вечно голодных монахов; впрочем, уже вновь чувствуя все тем же одному ему известным чувством, что, кажется, он опять созрел для чего-то возвышенного, чего-то особенного, для чего-то такого, о чем в Псалтири было где-то сказано "Одарю праведного сверх меры, а у злого отниму последнее».

Тогда он с трудом разлеплял губы и говорил едва слышно, словно боясь спугнуть несущих его ввысь ангелов:

– Давай, наливай, Павлуша.

53. Комары

Трудник Степан, который ненавидел отца Павла глубоко и искренне, рассказывал, что сам видел, как комары, напившись ядовитой Павловой крови, не успев отлететь, тут же умирали в страшных судорогах. Это вызвало у всех большой интерес. Все старались улучить тот момент, когда Павел усядется на скамеечку у ворот, что случалось крайне редко, и посмотреть, как обстоит на самом деле дело с комарами.

– Вроде и правда – дохнут, – говорил тот монах, которому удалось однажды ближе всех подойти к Павлу. – Но так чтобы наверняка, этого не скажу.

Наконец, слух дошел до наместника.

– Ну-ка, ну-ка, – сказал он, вызвав к себе Степана. – Что это ты там насчет комаров-то болтаешь?

– Истинный крест, – Степан перекрестился рукой, на которой была изображена стоящая на хвосте русалка, обладающая приличной грудью и широкими бедрами. Под русалкой, корявясь, шла оборванная надпись: «Не забу…»

– Истинный крест, – Степан исподлобья поглядел на наместника.

– Ты бы срам-то прикрыл, – сказал наместник, не отводя от русалки глаз. – Здесь все-таки монастырь. Наломаете дров, а потом наместнику разбирайся… Значит, дохнут, говоришь?

– Истинный крест, – повторил Степан, дыхнув на настоятеля знакомым запахом.

– Сам видел? – спросил настоятель, чувствуя, как от этого запаха поднялась и зашевелилась в нем какая-то смутная мысль.

– А как же, – сказал Степан. – От него и мухи мрут. В другом месте ничего, а как подлетит ближе-то, так и забьется да зажужжит, а потом упадет.

– Ты глупости-то не болтай, – сказал наместник.

– Истинный крест, – Степа вновь поднял для крещения руку с русалкой.

– Забьется, значит, – сказал настоятель, с печалью глядя на трудника, который не мог знать ни его, настоятельских, скорбей, ни его, настоятельских, печалей и забот.

– Истинный крест, – Степан вновь перекрестился, не понимая, что от него хотят.

– Ну, иди, иди, – и настоятель махнул рукой, давая понять, что не сердится. – И больше не болтай.

Затем, когда трудник, крестясь и пятясь задом, скрылся, он достал из шкафчика прозрачный штофик и хрустальный стаканчик и, налив, мелко перекрестился, после чего выпил и сразу налил еще. Однако прежде чем выпить второй раз, он издал тихий и какой-то мечтательный звук, который, возможно, должен был означать, что и в тяжкой и беспросветной игуменской жизни случаются время от времени просветы, ради которых стоило, пожалуй, и потерпеть.

54. Отец Илларион. Ересь

Третье явление отца Иллариона братии или, чтобы быть точнее, последствия этого третьего явления были наиболее шумными, нелепыми и продолжительными. А началось все с отца Александра, которому как раз пришло в голову в тот день немного погреться на солнышке, для чего он сел на скамейку рядом с каким-то незнакомым древним монахом, вытянул ноги и закрыл глаза, надеясь, что ему удастся хотя бы пятнадцать минут подремать в обступившей его тишине.

Однако отдохнуть ему не удалось.

– А вы знаете, что некоторые ваши молитвы никогда не доходят до Всевышнего? – спросил вдруг этот невзрачный монах, мягко улыбаясь и доброжелательно глядя, как его сосед с трудом открывает заспанные глаза.

– Это почему же они не доходят? – сказал, наконец, отец Александр, с трудом разлепив веки и ни под каким видом не желая вступать ни с кем из присутствующих в богословские дебаты. – Как это, не доходят?

– А вот так, – старичок продолжал улыбаться. – Вспомните-ка, что вы на Великом входе-то поете?

– А что? – отец Александр пожал плечами, удивляясь назойливому старичку. – Херувимскую песню поем. Как все, так и мы… А при чем здесь, извиняюсь, это?

– Херувимскую песню значит, – сказал старичок, словно в этом было что-то не совсем приличное.

– Естественно, а как же еще? – отец Александр не понимал, чего, собственно, от него хотят.

– Ну, а потом? – спросил старичок, переставая улыбаться и не отрывая от отца Александра пронзительного взгляда, от которого почему-то у того пропали остатки дремы. – Ну, когда священник останавливается в Царских вратах, что он говорит?

– Молитву, надо полагать, – сказал отец Александр, зевая и крестя свой рот, чтобы туда, упаси Боже, не залетела какая-нибудь нечисть.

– И что же это за молитва такая? – не унимался старичок.

– Да самая обыкновенная, – отец Александр уже понимал, что подремать на солнышке вряд ли ему удастся. Затем, еще раз зевнув, он сказал:

– За всех благочестивых христиан, если хотите… Всех вас и благочестивых христиан да помянет Господь во Царствии Своем… Другой молитвы нету.

– Благочестивых, значит, – сказал старичок.

– Благочестивых, – подтвердил отец Александр. – Да в чем дело-то?

– А дело в том, – не унимался старичок, – что молитесь вы совершенно неправильно. Потому что вы молитесь за всех благочестивых христиан, тогда как Христос приходил вовсе не к благочестивым, а ко всем тем, кто нуждался в его помощи и поддержке. А таких на свете, конечно, гораздо больше, чем просто благочестивых, за которых вы молитесь во время Великого входа.

– Что-то я не понимаю, – сказал отец Александр, морща лоб и расставаясь с последними остатками дремы.

– Что же тут непонятного, сынок? – спросил старичок, вновь улыбаясь. – Есть Канон, в котором прописано, что в этом месте следует молиться без исключения за всех православных христиан, тогда когда вы молитесь только за благочестивых. Есть, по-вашему, разница?

– Не может быть, – отец Александр мгновенно проснулся.

– Еще как может, – ответил монах и добавил, – вот поэтому-то некоторые ваши молитвы и не доходят до Неба. Ведь даже маленький ребенок знает, что в безграничной милости своей Господь призывает всех, а не одних только благочестивых, о чьем благочестии еще можно сильно поспорить.

– Это, конечно, – сказал отец Александр, видя вдруг, как его собеседник неожиданно поплыл над землей, одновременно делаясь почти прозрачным, так что сквозь него уже можно было увидеть растущий позади куст акации и желтую от каких-то невзрачных цветов клумбу.

Дыхание отца Александра на мгновение прервалось.

– Кто вы, батюшка? – с трудом спросил он, чувствуя, как земля плывет у него под ногами и стук сердца отдается в висках.

– Грешный инок Илларион, не достойный Божьего снисхождения, – отвечал монах, клубясь, словно дым от горящего кадила, и постепенно тая и исчезая.

– Грешный инок, – шептал отец Александр, пытаясь открыть глаза и жмурясь от бьющего в лицо солнца. – Грешный инок, не знающий небесного снисхождения… Что же это за день-то сегодня такой?

Потом он с трудом открыл глаза и сказал:

– Ну конечно, это был сон…Что же еще?