Битва за ясли господни

– Карл Васильевич, это в корне меняет положение дел! – сказал он. – Почему же вы сразу мне об этом не сказали?

Нессельроде лукаво улыбнулся и поправил двумя пальцами свое безупречное жабо.

– Должен же я был чем-нибудь вас порадовать под конец беседы. Однако хочу вас предупредить сразу. Вы особенно не надейтесь на этот документ. Азиаты – народ хитрый и лукавый. Ко всему прочему в Париже снова появилась брошюра местного священника. Если не изменяет мне память… По-моему Боре, – вспомнил Нессельроде после минутного раздумья. – Брошюра откровенно враждебная к нам. Одним словом этот Боре призывает светские и духовные власти Франции идти с мечом и крестом за права латинской церкви владеть палестинскими святынями. Надо полагать, Наполеон этим воспользуется. Я боюсь одного. Если нас не поддержит Европа, она поддержит Наполеона.

– Даже Австрия и Пруссия? – с некоторым удивлением спросил князь Меньшиков.

– Насчет Австрии и Пруссии не знаю. Хотя надежды и на них мало…

– А как же наша императрица Александра Федоровна?..

Граф Нессельроде удрученно вздохнул.

– Да… да… да… Фредерика-Луиза-Шарлота-Вильгельмина, дочь прусского короля Фридриха Вильгельма. Это вы хотели сказать?

– Совершенно верно, – подтвердил князь Меньшиков. – Я полагаю семейные и кровные узы должны что-то значить.

Граф Нессельроде как-то странно хмыкнул и снова погрузился в кресло. Бесшумно побарабанил пальцами по кожаному валику и только после этого ответил:

– Дорогой мой, князь Александр Сергеевич, я бы тоже так хотел думать. Однако наш государь отдавал предпочтение в делах своих больше Австрии, нежели Пруссии. Единственное на что мы с вами можем надеяться – это на сочувствие православных, живущих в землях, где наш государь-император, не жалея средств, строил и содержал церкви и монастыри, исполняя свой долг будучи царем единственной в мире державы, на протяжении веков исповедующей православие и учение греко-русской церкви. И если они, связанные с нами узами единоверия, будут это помнить, посягать на Россию – значит посягать на все эти народы. Тогда можно надеяться на то, что наши с вами бескорыстные и праведные труды принесут пользу Отечеству и удовлетворение государю.

Последние слова граф Нессельроде произнес почему-то с оттенком неподдельной грусти и князь Меньшиков вдруг понял: Нессельроде знает больше, чем сказал ему. Да и сам князь Меньшиков понимал: на долю государя выпадало испытание более тяжкое, нежели то, которое он испытал на себе в конце 1825 года.

…В ту осень император Александр уехал с императрицей Марией Федоровной в Таганрог по настоятельному совету врачей. С царицей творилось что-то неладное. Она то задыхалась, то жаловалась на боли в груди. В семье Александра поселилось мрачное настроение. Все переживали за Марию Федоровну. И вдруг из Таганрога пришла печальная весть: тяжело заболел государь. С каждым днем состояние здоровья Александра становилось все хуже и хуже.

…27 ноября в церкви Зимнего дворца шел молебен во здравие государя. Молебен подходил уже к концу, когда к великому князю Николаю Павловичу подошел расстроенный камердинер и что-то тихо ему сказал.

Николай Павлович побледнел и растерянно оглянулся по сторонам.

Князь Меньшиков находился недалеко от Николая Павловича и увидел его глаза полные ужаса и страха.

Состояние великого князя заметили и другие. Священник остановил молебен. В церкви наступила гробовая, холодящая душу, тишина. Все взоры были обращены в сторону Никола Павловича.

– …Государь Александр Павлович скончался, – почти по слогам с трудом объявил Николай Павлович и добавил: – Мне только что передали…

По церкви прокатился глухой вздох. В нем сплелись и ужас, и горечь, и отчаяние. Это князь Меньшиков скорее почувствовал, чем услышал.

Затем кто-то заплакал навзрыд и вдруг плачущий вопль огласил всю церковь. Он потряс князя Меньшикова больше, чем известие о кончине государя.

Меньшиков помнил, как он снова перевел свой взгляд на Николая Павловича. Тот подозвал священника и приказал ему тот час принести крест и присяжный лист…

Когда священник выполнил волю великого князя, Николай Павлович, глотая слезы и задыхаясь от охватившего его волнения, стал торопливо приносить присягу Константину, своему брату, который в это время жил в Варшаве и имел право на престолонаследие, но еще в 1822 году отказался от наследия в пользу Николая. Акт отречения Константина и манифест Александра I хранились тайно в Сенате и в Успенском соборе в Москве.

Знал ли об этом сам Николай Павлович? Видимо знал. Почему же тогда он так торопился принести присягу Константину?

Князь Меньшиков был уверен, что Николай Павлович в тот час переживал какое-то никому кроме него неизвестное смятение, которое он должен был преодолеть, испытав и себя, и тех, кто намеревался стать ему ближайшим окружением.

…С графом Нессельроде князь Меньшиков попрощался по-дружески.

– Не забудьте, князь, перед отъездом встретиться с графом Титовым, – напомнил Нессельроде. – Я полагаю, кроме содержания письма султану, он расскажет и еще кое-что интересующее вас. С этого дня, Александр Сергеевич, волею господа-бога и его императорского величества, мы с вами в одной упряжке… – добавил он, а про себя подумал: «Ну, умная голова – разбирай божьи дела…»

4

На время пребывания князя Меньшикова в Петербурге государь приказал поселить его в Аничковом дворце, где князю были отведены две комнаты, которые ранее служили императору Павлу для покоев.

Сюда же тайным курьером от графа Титова привезли множество документов, свидетельствующих о делах министерства иностранных дел по защите святых мест за последние два года.

На встрече с графом Титовым, которая состоялась через два дня после посещения князем Меньшиковым канцлера Нессельроде, тот сообщил, что решение султана о передаче ключей от Вифлеемского храма католикам уже состоялось. И теперь переговоры в Константинополе еще более осложнятся. Титов так же напомнил, что этим решением нарушено закрепленное ранее договорами право русского монарха на покровительство православия на всей территории султаната.

На вопрос князя Меньшикова: «Готово ли письмо императора турецкому султану?» Титов ответил, что письмо он еще не получил, а торопить государя он не может.

В первый же день своего «заточения» в Аничковом дворце, а оно, по мнению князя Меньшикова, и было таковым: у входных дверей его комнат круглосуточно стоял караул из гвардейцев по причине нахождения у него секретных государственных бумаг. Из привезенных документов князь Меньшиков, в первую очередь, просмотрел всю переписку с посольством в Константинополе, а так же бумаги, направленные султану, главному визирю и министру иностранных дел Турции по спорному делу.

Князь Меньшиков был ни мало удивлен, когда среди этой обширной переписки нашел копию письма Николая I к турецкому султану, написанное еще год тому назад. В нем государь выражал недоумение по поводу несоблюдения султанатом своих обязательств, взятых ранее на себя и закрепленных в договорах с Россией.

Письмо это, как было видно из сопроводительных записей, вручил султану сам граф Титов.

«Почему же он не сказал мне об этом ни слова, – подумал князь Меньшиков. – Неужели забыл?..» Эта мысль озадачила князя Меньшикова настолько, что он решил снова встретиться с графом Титовым и узнать был ли ответ на письмо и если был, то какой. Чем больше князь Меньшиков размышлял над прочитанными бумагами, тем больше приходил в недоумение.

Турецкое правительство неоднократно предлагало составить совместную комиссию из государственных и духовных чиновников, которая бы в архивах могла бы отыскать подлинные документы, свидетельствующие о законном праве греко-русской православной общины на владение ключами от Вифлеемского собора. Однако такая комиссия, по всей видимости, составлена не была.

Князь Меньшиков собрался было уже ехать к графу Титову за разъяснениями, как вдруг на глаза ему попалось секретное донесение поверенного в делах в Константинополе графа Озерова, который сообщал, что в Константинополь в начале февраля этого года прибыл французский посланник де Лавалетт и пригрозил туркам: в случае, если они пойдут на уступки русскому монарху, император Наполеон пошлет к берегам Сирии французский военный флот.

Далее граф Озеров подробно излагал ответ султана на угрозу французов и его решение подтверждающее право греко-русской православной общины на владение Святыми местами.

Католикам султан даровал только право наравне с армянами владеть ключами от северных и юго-восточных ворот большой Вифлеемской церкви. Ключи же от главного входа предписывалось иметь греко-русской православной общине. О чем и был поставлен в известность иерусалимский патриарх.

В недоумении Меньшиков еще раз перечитал депешу графа Озерова. «Что же произошло с того времени? – подумал он. – Почему султан так опрометчиво переменил свое решение?»

Князь Меньшиков был уверен, принимая решение, которое по сути дела перечеркивало все ранее достигнутые договоренности, султан не мог не знать, чем это может закончиться.

Поразмыслив, он пришел к выводу, что Турция, скорее всего, заручилась поддержкой Франции и Англии.

Князь Меньшиков окончательно утвердился в своей правоте, когда отыскал еще одну депешу графа Озерова, присланную августом 1852 года. В ней поверенный в делах в Константинополе сообщал о прибытии в Константинополь французской миссии на военном корабле «Карл Великий», что само по себе было открытым нарушением конвенции, подписанной в Лондоне Россией, Англией и Францией, которая запрещала проход военных кораблей всех стран через проливы Босфор и Дарданеллы.

Просматривая далее бумаги, князь Меньшиков нашел также сообщение графа Озерова, датированное уже октябрем. В нем поверенный в делах подробно излагал содержание речи министра иностранных дел Турции Фуад-Эфенди на заседании правительства, где он заявил, что если Россия пойдет на крайние меры, против нее поднимется вся Европа и тогда будет положен конец религиозному влиянию русского монарха на единоверных ему подданных, находящихся под покровительством султаната.

Для самого князя Меньшикова спор, возникший за ключи от Святых мест, сначала казался каким-то надуманным. Однако за эти дни, проведенные в разговорах и просмотре документов, он понял: спор за ключи от Святых мест – не прихоть государя, это даже не вопрос о религии. Это вопрос – быть России или не быть великой христианской державой, ибо для того, чтобы выжить в новом времени, несущем с собой неизвестность, мало сохранить веру только в собственных границах.

«Хорошо, что государь это понял, но не слишком ли поздно?..» – подумал он.

…12 января князь Меньшиков встретился с графом Титовым в министерстве иностранных дел. Тот выглядел не лучшим образом. Он все время хмурился, часто вздыхал, порой начинал нервничать. Это было заметно по его рукам, которые граф Титов не знал куда деть.

– …Особых новостей, Александр Сергеевич, у меня нет, – сразу заявил граф Титов. – Однако кое-что появилось, что свидетельствует о неуверенности султана в правильности принятого им решения.

Князь Меньшиков с откровенным любопытством посмотрел на графа Титова. Министр иностранных дел очень походил в эту минуту на тонущего человека, хватающегося за соломинку.

– Извольте сказать, – ободряюще улыбнулся князь Меньшиков и приготовился слушать.