Мёртвая и Живой

– А, мой ученик! Ты с добрыми вестями, я надеюсь. Что удалось узнать?

– Учитель! Я не нашел других родственников Эрешкигаль, но…

– …Раман, они существуют… Она существует.

– Она?

– Юная дева с крыльями, которую встретил пастух Рул сто закатов тому назад. Она его предупредила.

– О чем?..

– Об опасности. О смерти. О трагедии.

– Ил ходит на выпас вместе со стадами Рула. Она возвращается сегодня. Я ее спрошу! Но послушайте, я кое-что…

– …я кое-что не вижу, Раман. А ты?

– Я… это экзамен? Я снова слишком много времени провел в пещерах вместо того, чтобы лепить свой кокон бабочки?

– Кокон у тебя как раз-то вышел лучше всяких похвал. Но пока не видно бабочки.

– Учитель! – опустил Раман на стол вою находку не в силах дождаться окончания философских речей, – я нашел это в тайной нише! В подземелье! Вы узнаете? А золото и лазурь – зачем они здесь?

Ияри вытянул руку к табличке, когда на стол с плеча Рамана спрыгнул белый скорпион и агрессивно выставил жало.

– Он везде идет за этой табличкой, – подставил Раман ладошку, и скорпион взобрался по ней, – не бойтесь, он не опасен.

– Я в этом не уверен, – не стал прикасаться к камню Ияри, прочитав текст склонившись над глиной.

Ияри обошел стол трижды и прочитал запись десять раз.

«В день и ночь, когда исчезли солнце и луна, явилось знание в мир людей. Знание рождено отдельно от души и тела, и соединившись вместе, знание то окажется вскоре силой, что окутает темень тьмой, а свет солнцем, сменив их вновь.»

– Знание, рожденное отдельно от души и тела, – повторял Ияри строки. – Окутает темень тьмой, а свет солнцем.

– Что это за послание? Это царская табличка? Она была спрятана в нише с переписью богатств.

– Я никогда не слышал подобного изречения, – опустился Ияри на лавку, – но что-то грядет, Раман. Я чувствую дыхание холода.

– В Эбле не бывает холодно, учитель. Привести к вам лекаря?

– Не нужно. Я стар, а не болен.

– Табличка, учитель, вы покажите ее зеркальным жрицам?

Раман не сказал вроде бы ничего особенного и жрицы были первыми, о ком он подумал. Кто еще сможет сделать перевод, если не женщины, умеющие слышать воду и ветер? Но как только он вспомнил о них, Ияри схватился за сердце и совсем поник.

– Я за лекарем!

– Стой! – велел ему Ияри, – ты должен меня выслушать, мой ученик. Не уходи!

– Я выслушаю, учитель, но вам нужно отдохнуть.

– Впереди целая вечность на отдых, – схватил Ияри за руку ученика, – садись и слушай. Узнай о жрицах то, о чем никто не ведает. Я не унесу в могилу свое знание и… свой грех.

Раман скинул с голову коричневый капюшон и сел на лавку напротив Ияри. Между ними продолжала лежать глиняная табличка, поверх которой свернулся клубком белый скорпион.

– Тебе известно, кто такие Лилис и Лилус? – произнес Ияри запретные имена.

– Тише! – затряслись руки Рамана, – а вдруг здесь Пустоликие!

– Мне нечего бояться. Пустоликие – тени моих собственных грехов, Раман.

– Жрицы, – ответил Раман, привыкший быть всю свою жизнь учеником и давать ответы на поставленные перед ним вопросы, – великие жрицы были вашими ученицами. Они из знати. Их великий род правил славным аккадским царством, что стояло не этих землях за тысячи лет до Эблы.

– Как легко стирает память время, Раман, – улыбнулся Ияри. – Как легко представить, что прошлого не было. Или было таким, каким его желают помнить. Жрицы не были наследницами великого рода и родились они среди помета и нечистот у женщины, не выдержавшей родов, ушедшей в Иркалллу. Та женщина уже родила одиннадцать мертвых сыновей и не хотела оставаться в мире живых. Она была готова уйти и молила меня ее освободить. Плод был столь огромным, что муж решил, она грешила с мулами и вот-вот родит телёнка. Живот ее ходил из стороны в сторону зеркальными волнами. Дернется слева и справа также. Внизу и наверху. Синхронно. Никогда раньше я не видел подобного чрева. Уверенный, что внутри несколько детей, а не какой не телёнок, я предложил ей разрезать чрево, но выжить сможет лишь дитя, одно или все, я не знал. Знал только, что не мать. Она согласилась.

Ияри глубоко вздохнул, словно выдохом разродился словами всей той боли, что испытывала женщина, понимая, что умирает:

– Я сделал, что должно. Специальным ножом с изогнутым лезвием вскрыл чрево, когда женщина уже была в Иркалле, и извлек дитя.

Раман смотрел, как на ладонях Ияри появился слепленный из глины цветок Лотуса в натуральную величину. Он лепил его, пока рассказывал.

– Ребенок был жив? Он был один?

– Я принял много детей, но впервые видел то, что видел. Огромный плод весом более семи килограмм. Мне помогали трое извлечь его, а когда смыли кровь, дети закричали.

– Две девочки… и одна одновременно.

– Две зеркальные девочки. В утробе своей матери они лежали так, что смотрели друг на друга. Их ручки и ножки были вытянуты. И всеми пальцами, самыми их кончиками, девочки срослись друг с другом. Каждая из них держала другую. Всегда вместе, всегда рядом, и даже родиться одна не смела раньше второй.

– Вы их… вы их разъединили? – спросил Раман, понимая, что сейчас жрицы не были соединены друг с другом.

– Сначала я их спрятал. Эбла не терпит уродства. Тебе ли не знать. Два лишних рта. Две девочки, которые не могли ходить. Которые убили рождением мать. Детей отдали бы на съедение степным лисицам. Я обещал отцу детей, что выясню, как можно разделить сестер и отправился в Египет. Мое странствие и обучение заняло несколько лет. Когда вернулся, им было уже пять. Сетры продолжали лежать и смотреть друг на друга, скрепленные общей кровью. Им до сих пор не дали имена, делая вид, что их не существует. Девочки все пять лет жизни провели на полу того же сарая, где родились. На грязной соломе среди испражнений в хлеву. Я был удивлен, узнав, что дети способны говорить. Брошенные на пять лет они могли не просто мычать и кряхтеть. Зеркальные сестры говорили складнее, чем я сейчас. Мелодично, певуче, будто им известны все законы мироздания. И пусть они видят лишь кручёные хвосты волов над собой, они видели и слышали все.

– У них был дар, так учитель? Великая богиня Нисабу одарила их знаниями?

– Возможно, это истина, Раман. Кто знает волю богов, кроме них самих.

– Жрицы… – предположил Раман.

– Да, они знали и говорили странное. Я принялся записывать клинописью их слова, пока все остальные в доме называли девочек бесячими. Сестры не ставили точек или запятых и лишь служили рупором чужого голоса.

– Что они сказали? Что, учитель?

– Многое. Но главным было предостережение о трех знамениях, что станут началом конца.

– Конца чего?