Отмель

На столике, точно на витрине, бережно хранятся наши воспоминания. Мой смартфон и его ключи, хрустальная ваза, подаренная нам свекровью на десятилетнюю годовщину свадьбы (сейчас там стоят белые английские розы), серебряная шкатулка с золотой отделкой, фотография наших детей и нас с Чарльзом на фоне Эйфелевой башни; книга о загородных поместьях и до блеска начищенный подсвечник. Все это выглядит как настоящий музей нашей жизни. Порой я долго смотрю на памятные вещички, испытывая острое желание их уничтожить, швырнуть на пол, чтобы они разбились все до единой. Это доставило бы мне удовольствие: чего я не люблю, так это притворства.

Но сейчас мне нужен только один предмет: смартфон. Я беру его и ввожу пароль; к лицу приливает кровь. Щелкаю на ватсап, смотрю на имя человека, приславшего мне сообщение, и начинаю читать. В животе поднимается буря от резко нахлынувшего возбуждения. Я не знаю, влияет ли страсть на движения плода, но, почувствовав толчки ребенка в утробе, резко хватаюсь за столик, чтобы не потерять равновесие. Затем удаляю сообщение и кладу смартфон на место. Теперь можно приступать к делам.

Сквозь щель между тяжелыми бархатными шторами пробивается теплый желтый свет. У соседей включены наружные лампочки, которые освещают их огромный, растянувшийся по всему периметру участка сад, чем-то похожий на наш. Дома у нас, к слову, тоже почти одинаковые: пять уровней, с видом на реку.

В эту минуту Ариэлла и ее муж Матео спят в доме, слишком большом для них двоих. В доме, который кишмя кишит охранными устройствами. Пространство настолько пронизано тестостероном, что Ариэлле трудно дышать. Когда-то я думала, что могу ей помочь. Но в том-то и беда с соседями: лучше знать о них поменьше и держаться подальше.

Три месяца назад

Когда почти незнакомая женщина обнимает тебя при встрече и ее горячая кожа пахнет сдобой и ванилью, кудряшки щекочут тебе нос, а лучезарная улыбка освещает утро, это обескураживает. В последний раз, когда я касалась женской кожи, это была кожа моей матери. А чьей-нибудь кожи вообще – два дня назад, зажатая между скомканным постельным бельем и тяжестью веса мужа, давящей мне на живот. Ариэлла источает энергию любви, которой я завидую. Разве можно быть такой милой?

– Вы даже не представляете, как я обрадовалась, получив ваше приглашение. – Она улыбается, прижимая золотистый конверт к груди. – После Бонди все здесь кажется таким чужим. Конечно, это совсем недалеко. Но и не близко.

– Понимаю, – отвечаю я, не зная, куда деть руки. У меня ведь было всего две подруги, да и к приветливым женщинам я не привыкла. Моя мать всегда держится холодно. Она не учила меня, что можно быть такой открытой. Я складываю руки на груди. – Замечательно, что теперь у нас есть соседи. – Пытаюсь естественно улыбнуться. – Ваш дом пустовал больше года. А семья, живущая напротив, вечно в разъездах.

Гостья оглядывается через плечо:

– По-моему, район тут очень милый.

Я пожимаю плечами.

– Большинство местных жителей довольно замкнуты.

– В общем, я предвкушаю знакомство с тем же нетерпением, что и вы. – Она жмурится от удовольствия и, кажется, не лукавит.

Я кивком указываю на приглашение и чувствую, как щеки заливает румянец смущения. Какая же я дура! Устроила целое шоу: бумага с золотым обрезом, тщательный инструктаж Джорджии…

– Стало быть, сегодня вечером вы свободны и сможете с нами поужинать?

– Разумеется. Мэтти будет счастлив познакомиться с новыми соседями.

Я уже побывала в ее доме. В тот день, когда я впервые постучала в их дверь, мне открыла домработница. Ариэлла куда-то отлучилась, но я краем глаза увидела холл, и этого мне вполне хватило, чтобы представить жильцов. Он – позер, она обожает естественность. Он ездит на роскошном черном «ренджровере» с тонированными стеклами, тогда как она предпочитает гибрид, который меньше вредит природе. В холле у них висят зеркала с золотой отделкой в таких широких и вычурных рамах, что смотреть страшно. Полы из полированного мрамора вымораживают окружающее пространство и озаряют его сиянием, так что стены, потолок и пол сливаются в единое белоснежное целое. Мебель, скорее всего, выбирал муж. Судя по наряду Ариэллы – джинсовый комбинезон, поношенные сандалии и широкополая соломенная шляпа, – она типичная хипстерша, которая без ума от кофе и соковой диеты. Такая с большей охотой позагорает на пляже, чем пойдет на чопорный великосветский прием. Вот почему наш ужин будет совсем не таким. Я все распланировала. Тоже хочу стать хипстершей, сидящей на соковой диете. Хотя, конечно, совсем на нее не похожа.

– Может, что-нибудь взять с собой? – спрашивает Ариэлла.

– Совсем ничего. Только мужа.

Она звонко смеется, слегка запрокинув голову.

– Моего чудесного мужа, – говорит она.

И в этом слышится самая что ни на есть ложь.

Сейчас

Чарльз поднимается с постели, и остальные домочадцы следуют его примеру. Распорядок работает как часы, буднично и предсказуемо. Чарльз жалуется, что галстук не подходит к рубашке, и Джорджия второпях гладит ему другой. Кики сидит за кухонной стойкой, ест яичницу и просматривает свои последние видео заката, спальни, нового свитера и желтых листьев у нас в саду. Она во всем копирует отца и даже не догадывается об этом.

Скорее бы дети собрались и поехали в школу. Скорее бы наступило десять утра.

Сегодня Ариэлла намерена сообщить мне что-то важное. Я все еще храню ее записку, которая вместе с остальными лежит в пустой банке из-под свечи; крышка плотно закрыта. Эти записки – единственный для нас способ общаться откровенно, и мне приходится прятать их от мужа. Я кусаю губы, потому что дело явно принимает серьезный оборот и сейчас соседка нуждается во мне как никогда.

Куп набивает рот кукурузными хлопьями, пока Джорджия разогревает для него молоко в микроволновке. А я, откинувшись на спинку стула, наблюдаю, как идут дела в моем доме, хоть и не чувствую себя его хозяйкой. Мой имбирный чай совсем некрепкий и чуть теплый, как пот. Я постукиваю накрашенными ногтями по китайскому фарфору, поблескивающему сложным сине-белым узором в свете люстры.

Чарльз меня почти не видит. Кики видит только саму себя. Куп видит Джорджию, нашу домработницу, которая вполне могла бы сойти за его мать. Я вижу свое лицо, растянутое и перекошенное, в отражении начищенного до блеска чайника и гадаю, как же мне выпутаться из этой неразберихи.

* * *

Многие матери из самых разных уголков мира наверняка раскритиковали бы меня за «ютуб»-канал моей дочери. Начнем с того, что мне тоже это сразу не очень-то нравилось. Но Кики так увлеклась одним популярным видеоблогером, что стала притворяться, будто ее снимают на камеру, пока она распаковывает очередной набор лизунов[1 - Игрушка из вязкого желеобразного материала, также известная как слайм. – Здесь и далее примеч. пер.], которых я для нее покупаю. Вскрывая яркую пластиковую упаковку, она с нарочито американским акцентом рассказывала воображаемому зрителю, какие лизуны мягкие и упругие. А потом тайно сняла себя на видео и выложила на «Ютуб». Узнав, что ролик получил довольно много лайков и комментариев, я попросила дочь ничего не говорить Чарльзу. Мой муж владеет охранным предприятием, оказывающим услуги сиднейской элите, и его вряд ли обрадует, что Кики выставляет наш задний двор и дом на всеобщее обозрение. Наверное, именно по этой причине, когда количество подписчиков Кики перевалило за тысячу, я перестала закрывать глаза на ее увлечение и забила тревогу. В конце концов, ролики может посмотреть кто угодно. Тогда-то я и потребовала, чтобы дочь больше ничего не выкладывала в Сеть.

* * *

Кики и Куп в школе, а я дома с Джорджией. Она словно предмет старой мебели, ставший неотъемлемой частью семейного гнезда. Время от времени я слышу, как она напевает в коридоре, наверху или в комнате рядом с моим кабинетом. Кажется, Джорджии очень нравится ухаживать за нашим домом: мыть полы, раскладывать вещи по местам, чистить ковры пылесосом, готовить. Я тоже ее люблю. Жаль только, что без нее нам никак не обойтись.

Рядом с ней я чувствую себя второстепенной, словно мои дети должны быть ее детьми, мой муж – ее мужем. Меня не покидает ощущение, что я просто не вписываюсь в общую картину.

* * *

Отвезя детей в школу, я возвращаюсь к себе в кабинет и, потягивая зеленый смузи, вдруг слышу вой сирен за окном. Совсем скоро я встречаюсь с Ариэллой, и мне не терпится с ней поговорить. Сегодня утром Джорджия слышала плач, доносящийся из-за фасада их дома, и, судя по записке, которую соседка передала мне через домработницу, дело серьезное. Связанное с тем, что мы так упорно пытались выяснить. И еще тут как-то замешана Трейси, моя подруга с работы. Я тщетно пытаюсь сосредоточиться на экране монитора.

Я все знаю. Трейси мне рассказала. Встречаемся в 10 у ограды. А.

Едва я прочла записку, живот скрутило узлом. Что именно Трейси рассказала Ариэлле? Я не видела Трейси на работе уже неделю и все это время пыталась до нее дозвониться, но она упорно игнорирует мои сообщения и не перезванивает. Очевидно, коллега меня избегает. Что же она видела в тот вечер? Может, с Трейси что-то случилось? Не стоило мне тащить ее в клуб силком, она ведь ясно дала понять, что не горит желанием туда идти. А теперь, вместо того чтобы поговорить со мной, секретничает с Ариэллой. Изображение на мониторе расплывается. Я не смогу сосредоточиться, пока все не выясню. В горле застревает кусочек шпината, и я, поперхнувшись, сплевываю его в салфетку. Терпеть не могу шпинат, особенно когда он липнет к гландам. Его никогда не удается как следует измельчить в блендере, и смузи я пью только ради ребенка и чтобы поддерживать нормальный уровень гемоглобина.

Я моргаю, уставившись в монитор, пытаюсь сосредоточиться, отвлечься, чем-то себя занять.

Читаю письмо одного из клиентов, который сообщает, что завтра днем будет занят и вынужден отменить сеанс. Он пропустил пять консультаций подряд, поэтому мне кажется, что нам пора расстаться. Клиент остается клиентом только в том случае, если готов всецело посвятить себя спасению собственного здоровья. Я им не мать и не стану настаивать на продолжении встреч. В общем, в ответном письме я советую парню хорошенько все обдумать и попытаться определить, почему он нуждается в моей помощи. А сама мысленно надеюсь, что Трейси мне перезвонит, и с нетерпением жду десяти утра. Что известно Ариэлле? О чем рассказала ей Трейси?

Сирены. Они стали громче, и когда полицейские выходят из машин, я отодвигаюсь от стола. Авария? Ограбление? Я из тех, кто всегда предполагает худшее. Мы ведь живем на одной из самых богатых улиц Сиднея, и я не раз ловила себя на мысли, что рано или поздно какой-то из здешних особняков обязательно подвергнется взлому.

Джорджия спускается по лестнице, держа в руке корзинку с дезинфицирующими салфетками. В ноздри ударяет сильный запах лимона.

– Авария, да? – спрашивает она.

– Точно не знаю, – говорю я и открываю дверь гостевой спальни. Оттуда я вижу через окно отражение сине-красных огней в свежевымытых БМВ, припаркованных с одной стороны дороги. Солнце показывается из-за облаков, поблескивая и танцуя бликами на воде. Три полицейских автомобиля. Два копа чуть ли не бегом направляются к дому Ариэллы и стучат во входную дверь. Сирены стихают, но огни продолжают мигать. Я чувствую вкус крови и понимаю, что сильно прикусила язык.

– В чем там дело, миссис Дрей? – доносится из холла голос Джорджии.

– У наших соседей что-то случилось.

Три месяца назад

Матео вваливается в наш дом, игнорируя нормы светского этикета. Бросает мне: «Привет» – и сразу переключается на Чарльза. Исходящая от соседа энергия, к которой примешивается тяжелый запах его одеколона, еще долго отсюда не выветрится. Она заполняет собой все, перебивая зимний воздух и даже запах чеснока на кухне. Эго Матео настолько огромно, что кажется, будто это он хозяин дома.

Мужчины хлопают друг друга по плечу, выяснив, что у них немало общих знакомых. Ариэлла смотрит на меня так, словно мы вдруг стали одной семьей. Подумать только. Сколько в Сиднее улиц, сколько у нас соседей, а Чарльз знает именно Матео. Они смеются над этим совпадением и обсуждают людей, которые их связывают, мгновенно проникаясь друг к другу симпатией. Оба играют мускулами и демонстрируют свое превосходство, как принято у носителей тестостерона: через крепкие рукопожатия, хлопки по плечам и громкий смех – все, что мне так противно в Чарльзе. Матео заявляет: «Приходи ко мне работать. Говорят, твоя команда одна из лучших». Это приказ, а не предложение, и Чарльз до смешного подобострастно кивает в ответ и повторяет: «Да-да-да», точно метрдотель, встречающий богатого гостя. Мой муж – бывший военный, а ныне владелец компании, которая оказывает услуги в сфере безопасности людям, находящимся в группе повышенного риска: высокопоставленным чиновникам, знаменитостям и директорам во время деловых поездок. Так я и говорю тем, кто меня об этом спрашивает, ведь больше ничего толком и не знаю. Я никогда не лезу в работу Чарльза, а он, в свою очередь, не интересуется моей. Будучи замужем за человеком, который зарабатывал на жизнь убийством, не жди, что за ужином тебе позволят обсуждать чересчур эмоциональных клиентов и методы борьбы с депрессией.

Матео и Чарльз не уступают друг другу ни в заработке, ни в самооценке. Они похожи как две капли воды и замечают только самих себя. Между ними мгновенно возникает естественное соперничество, и с каждой минутой они все больше напоминают мне двух меряющихся пенисами подростков. Оба с увлечением похваляются машинами, работой, достижениями и планами по захвату мира, и Чарльз совершенно забывает про меня, свою жену. Очевидно, что Матео – типичный альфа-самец, презирающий женщин.

В итоге мы с Ариэллой заводим свою задушевную беседу, оставив мужчин в холле. Не спеша выходим на улицу и любуемся заходящим солнцем, которое укрывает реку молочно-розовым покровом. Густой аромат гардении пронизывает зимний вечерний воздух обещанием скорой весны.