Взаперти

– Как же ты его зимой носить собираешься – холодно! – пошутил Лу. Иногда ленивого домашнего кота в нем слишком, слишком много.

– Ну что ты, не сердись.

Да как можно?

Сегодня, субботним утром, вокруг левого соска пролегла спящей змеей выпуклая зеленая вена. А я так и не сходила к косметологу. У меня вовсе не идеально гладкие ноги. Раздражение от бритвы на лобке, которое я уже несколько раз смазывала детским массажным маслом. И сценарий в черной папке. Всего страниц на пятнадцать, но все же. Я ставила на нем отпечатки кофейной чашкой и сыпала пепел, выбегая тайком покурить на крышу, пока Лу спит. Так делают все уважающие себя актрисы, разве нет? Наверное, все же нет.

В записке Лу значилось: «Ты улыбаешься, потому что все хорошо».

Первая сцена по плану – лягушата. Самые обычные. Гладкие, маленькие, испуганные. С ними нужно немного поиграть, пока партнер ласкает твои гениталии. По сценарию, он должен делать это очень-очень нежно, не обращая внимания на скачущих вокруг лягушат. Руками, языком… Как угодно. Больше спонтанности, больше импровизации! И больше сигарет.

Я пыталась слушать Delerium, но тепло и уют мелодии никак не хотели потеснить лягушат, которые в моем воображении росли и множились, толкая напуганного партнера, который еще секунд десять назад был языком внутри меня. Включила Aphex Twin, прогнала морок. Упругий перестук «Tha» перекликался с сердечным ритмом, словно между наушником и мышцей пролегла тонкая цепь. И-два-три-четыре. Вступление со второго счета? Синкопа? Я мало что в этом понимаю, хотя и училась игре на пианино долгих семь лет.

И-два-три-четыре.

И-два-три-четыре.

Быстро собрать сумку: белье, гипоаллергенный лубрикант, толстый спортивный костюм для перерывов, телефон, деньги на такси. Все, что необходимо для съемок, предоставляет заказчик, но всегда приятно подстраховаться. Нашла еще одну записку Лу, которая гласила: «Я улыбаюсь, потому что вижу тебя».

И-два-три-четыре.

Подойти к Лу, легонько коснуться уже накрашенными губами плеча. Лу спит и, быть может, видит сны. Пусть они будут теплыми и уютными настолько, насколько это возможно.

И-два-три-четыре.

Добежать до соседней улицы, выкурить еще одну сигарету и найти того парня в желтой бейсболке, который отвезет куда и когда угодно без лишних вопросов.

И-два-три-четыре.

Сегодня на студии пустынно и тихо. Меня встретила помощница Самого-Главного-Режиссера. Проверила сумку на предмет нежелательного, вроде камеры или алкоголя. Предложила пройти в гримерку, познакомиться с новым другом и принять душ.

И-два-три-четыре.

Наушники в последний раз кольнули упругим звуком.

Мой партнер Л. стоял перед зеркалом в одним трусах и делал упражнение для пресса: втягивал под ребра живот, задерживал дыхание и пялился выпученными глазами в пустоту. Должно быть, он каждый день эпилировал себя с ног до головы – кожа гладкая, как крышка пианино.

– Привет.

– Привет.

– А я тебя знаю.

– Откуда?

– Фильмы смотрел.

Л. улыбнулся. Несмотря на полироль и дурацкое упражнение, улыбка спокойная и добрая. Ни следа манерной сучки.

– Ты готов?

– Вполне. Воск или бритва?

– Что, прости?

– Я говорю: воск или бритва? От щетины у меня губы краснеют.

– Бритва. Ничего?

Л. замер на долю секунды перед зеркалом, прощупывая на боку едва заметную складочку.

– Да, пойдет. Ничего страшного. Душ?

Я ощущала себя новичком в первый рабочий день. Когда в теории ты вроде бы понимаешь, как все устроено и что нужно делать, но на практике постоянно спотыкаешься, смущенно оглядываешься по сторонам и мечтаешь провалиться в тартарары.

– Сколько есть времени?

Л. натянул футболку и штаны.

– Начинаем где-то через час. На площадке лучше быть минут через двадцать.

Проходя мимо, Л. коснулся пальцами моих волос и сказал:

– Чудесный цвет. Ты похожа на Розамунд Пайк в «Исчезнувшей». Надеюсь, не станешь меня подставлять также, как она своего ленивого глупого мужа.

Еще одна спокойная и добрая улыбка.

– А вот ногти совсем не в тему. Только без обид.

Я по привычке делала один и тот же маникюр: длинные, чуть заостренные коготки с красным глянцевым лаком. Да, типично для шлюшки, зато отработанно до автоматизма.

Двадцать минут? Пожалуй, успею.

После холодного душа я срезала все лишнее, смыла лак и оставила неприлично голые руки. Масло для тела и увлажняющий крем для лица под макияж. Размять ноги, сделать пару упражнения на растяжку. Можно идти.

Специальная машина гоняла в павильоне нагретый воздух. Всего пять человек на безразмерный ангар: девочка-визажист, оператор, режиссер, два ассистента. И Л., конечно, с которым мы сами по себе.

На столе под лампой у дальней стены – аквариум, полный лягушек. Вряд ли кто-то из съемочной команды был знаком с правилами размещения земноводных, потому как лягушки скакали друг через друга, живым ковром покрывая дно. Тыкались лапками в глаза, ластились к прозрачным стенкам. Под столом – коробка с плотно закрытой крышкой.

– Там еще лягушки, – сказал Л. – только уже не настоящие, из силикона или типа того.

Девочка-визажист помогла ему опудрить лицо, чтобы кожа не лоснилась в свете ярких ламп. Потом занялась моим лицом, а заодно прошлась пуховкой по шее и ложбинке между грудей. Мы разделись до нижнего белья, выслушали указания режиссера и вышли в центр павильона, где в кольце из осветительных приборов, микрофонов, проводов и мигающих лампочек лежал пушистый белый ковер, слишком белый, ослепительно белый.

Л. стоял у меня за спиной, касаясь губами шеи, и шептал так, чтобы слышала лишь я одна.

– Мне будет проще, если ты подыграешь.

Лу всегда говорил, что не верит в искренность актеров. Что люди не могут по щелчку пальцев или затвора представить, будто действительно хотят друг друга – так, словно окружающие перестают существовать. Лу прав в подавляющем большинстве случаев, но…