Соло на два голоса

К вечеру в мою почту уже брякнулся ответ:

«Ты выглядишь сногсшибательно! Если ты хотела меня ущучить, считай, что тебе это удалось по полной программе. Я раздавлен.

Анюта, давай ещё раз подумаем обо всём, а? То есть, ты подумай, лично мне не о чем. Я хочу быть с тобой. Я не понял, что случилось. Хорошо, я – идиот. Но давай переиграем. Возвращайся!»

Перечитала несколько раз. Приятно? Да! Тренькнуло в груди? Да! Хочу вернуться? Нет!

«Илюша, я не вернусь. Мне здесь слишком хорошо, чтобы пренебречь этим. К тому же я не разобралась с самым основным вопросом: люблю ли я тебя. Прости. Но именно это и есть главное в наших с тобой отношениях. Потому что, если нет, то зачем тогда вообще всё? Ты многого не знаешь про меня (про моих тараканов, к примеру), тебе и не надо. Тебе вполне хватило моего психиатра, чтобы испытать весьма неприятные эмоции, заставившие взглянуть на меня иначе. Не спорь – заставили! И это можно понять.

Так вот, психиатра больше нет, а тараканы остались. И они не по его, доктора, ведомству. Так что, и тебе всё это не слишком нужно, поверь.

Впрочем, давай пока просто поставим запятую, подождём. Дай мне время. И сам тоже его не теряй: подумай, оно тебе надо?»

Я сама удивилась выдержанности и спокойствию тона своего письма. Даже загордилась и, важная, гордая, уверенно нажала на «отправить».

И буквально через секунду (минуту, мгновение?) случилось замыкание, которого я, наверное, подсознательно ждала всё это долгое-предолгое время безвременья.

…Вот в этом самом коконе ощущений и полноте чувств, состоящих из гордости и довольства собой, я одним непостижимым дуновением переместилась вдруг в ту самую комнату хрущобы, в некий семьдесят… не помню, какой год. Меня маленькой там нет, но есть папа. Он сидит на диване и читает газету «Труд». Видимо, дело происходит зимой, на нём лыжный костюм и тёплые носки. Судя по тишине в квартире, он один дома – какое счастье! Лёгкий аромат валокордина подсказывает, что у него снова больничный. Бедный папа!

Я присела рядом с ним. Мне и так-то было хорошо от нашей переписки с Илюшей, а уж оказавшись рядом с папой, я почувствовала что-то новое для меня, странное… Если попытаться всему подобрать слова, определения, то, наверное, эти чувства можно обозначить так: а жизнь – хорошая штука; мне нравится то, что происходит; какая у нас была, оказывается, милая комната, несмотря на то, что крохотная; у папы такая красивая седина на висках; и море сегодня было особенно тёплым и тихим, прозрачным и зелёным. Надо бы рассказать про это папе.

И я уже было открыла рот, чтобы начать беседу, как вспомнила про невозможность нашего с ним разговора, что всё это не на самом деле.

– Эх! – горестно вздохнула я и погладила папу по плечу.

Внезапно он вздрогнул, повернул голову в мою сторону и начал шарить глазами прямо по моему лицу.

– Анечка? – его голос прозвучал испуганно и растерянно до невозможности. – Я совсем с ума сошёл уже, – пробормотал папа, проведя ладонью по лбу.

– Папа! – закричала я, и меня тут же «вышибло» обратно – в сегодня, в реальность, в мой прекрасный жаркий день у Средиземного моря, где я – взрослая и уже другая – красивая и свободная. И такой папа меня никогда не знал. Осталось немножко совсем кое-что понять и… Почему меня вернуло оттуда, если, оказывается, папа меня почувствовал или даже увидел? Может, так нельзя, это нарушение правил игры, так быть не должно? Ну, конечно, не должно, этого вообще ничего не должно быть, этого и нет, потому что я просто сумасшедшая!

Щёки обожглись слезами. Было обидно, ужасно обидно. Но через мгновение я успокоилась. Пусть я сумасшедшая, пусть. Какая разница, почему, как, по какой причине. Главное, я теперь точно знала, что вернусь туда, что ещё увижу папу. Увижу и… кто знает? Может, и он меня увидит. Совсем немного до этого осталось. Немного – чего? Не знаю. Возможно, терпения. А этого у меня нынче предостаточно.

В этот день я решила поговорить со всеми по Скайпу. Мне было так хорошо и спокойно, что хотелось, во-первых, поделиться этим с теми, кого люблю, а, во-вторых, убедиться, что у них всё в порядке.

– Сашка! Привет! Ты как, обезьяна?

– Мамочка, приветик! Ой, какая ты красивая! Что это с тобой?

– Что значит – «что с тобой»? Я просто красивая!

– Да, прости, я глупость ляпнула! У меня всё океюшки! Пита повышают, зарплату – соответственно, у нас реальные планы на покупку дома, мамусь, представляешь?

– Вау, круто, дочь! Петьку поцелуй от тёщи, скажи, что она гордится им неимоверно! А ты сама как?

– Я тоже всё глубже вгрызаюсь в свои дела и, кажется, успешно! Мамусь, у тебя вполне умная доча выросла.

– А кто сомневался? Скажи, я хоть раз сомневалась?

– Ты – нет! – смеялась Сашка. – Я сама в себя не шибко верила. Но вот вы оба – Пит и ты – с постоянным «ты у нас гений!» меня таки достали. Решила стать гением!

Лариска пахала, как вол, и никак не могла выкроить время, чтобы приехать в гости.

– Я приеду, Нюшк! – жалобно обещала она, глазами Пьеро глядя с экрана. – Ей-богу, приеду, вот только закончу клятую книгу – у-у-у, ненавижу этот роман особенно, такая пошлость выходит! Но зато какие бабки, ты не представляешь! Я смогу к тебе приехать хоть на пару месяцев и жить припеваючи, да ещё тебя кормить деликатесами каждый день!

– Отлично! Жду тебя и кучу бабок! Поедем на Мёртвое море, на Кинерет, на Красное… Раз ты богачка, будем путешествовать! Арендуем трейлер и – вперёд! – идея посетила меня прямо в тот момент и показалась совершенно волшебной, соблазнительной, невероятной! Мы с Ларкой объедем страну, будем ночевать в пустыне под открытым небом и любоваться на звёзды, которые именно в пустынном небе видны все, вот как есть – все! И выкупаемся во всех морях и водоёмах Израиля. И накуримся кальяна. И продегустируем местные обалденные вина – станем заезжать во все мошавы, где предлагают такую услугу. Будем вечно пьяные… Но кто ж тогда станет вести машину? Значит, мошавы – к вечеру, вот так. Чтобы потом никуда уже не ехать.

– Анечка! – Ларка протянула руку к экрану. – Как ты здорово всё это придумала, – оказывается, я размечталась и болтала вслух! – Я тоже уже мечтаю! Дай мне буквально пару месяцев, и мы с тобой это осуществим. Боже, какое будет счастье…

Все последующие дни у меня было приподнятое настроение. Я теперь ждала только хорошего, только доброго! Ждала отличных новостей от Саши – об их с Питом успехах, о планах на дом. Надо же! Моя малышка покупает в Америке дом! Можно было такое себе представить?

Я начала отсчитывать два месяца до обещанного приезда Лариски: мой собственный план кружил мне голову, и я даже начала наводить справки про аренду трейлера. Ого! Без подружкиных миллионов тут явно не обойтись! Ничего себе цены! Но если думать о том удовольствии, которое мы получим, то, в общем, это всё ерунда получается. Потому что увидеть небо в ночной пустыне и искупаться во всех водоёмах Израиля вместе с самой любимой и родной Ларкой – это бесценно, товарищи! И Ларка не пожалеет на это денег – что я, не знаю свою любимую подругу? Да и я сама тоже не нищая: так как все эти месяцы я жила более, чем скромно, и никуда не ездила, мне удалось сэкономить вполне приличные деньги. Вот они и пойдут на развлечение. Точнее – на счастье!

А ещё я ждала замыканий. Очень хотелось к папе! Поскольку совершенно непонятно, по какой причине, как и что вызывает эти мои перемещения, то я не могла ничего форсировать или спровоцировать. Могла только ждать. И я ждала. С надеждой.

ЛИЧНО Я…

Моя Анна не может разобраться в своих чувствах к одному мужчине. Бедная! А если бы у неё их было столько, сколько у меня? Разумеется, я имею в виду именно отношения, а не то, что нынче под этим подразумевают пошляки всех мастей. Кто-то живёт жизнью нижней половины тела, кто-то – верхней. Лично я из вторых. С первыми разговаривать не умею – а на каком языке беседуют с гениталиями?

Ни к одному моему мужчине или мужу у меня нет серьёзных претензий. Ну, вот так получилось – бывает! – ни один из них не подонок, не негодяй. Просто я вообще не уверена, что смогла бы ужиться с кем-то долго и капитально. Во всех случаях причина расставаний вовсе не в каком-то неправильном, нехорошем поведении мужчин, а, скорее, в моих слишком специфических требованиях к партнёру по жизни. Можно ли было при желании ужиться с каждым из тех троих, кто реально выступил в роли моего супруга? Да не вопрос! Лично мне кажется, любая нормальная среднестатистическая женщина не просто сохранила бы любой из трёх моих браков, но ещё и весьма дорожила бы им. Тем более в России, где найти приличного мужчину для создания семьи – тот ещё квест. И с каждым годом всё более причудливый…

Мой третий брак, самый нелепый и смешной. Я бы его назвала политическим. Случился он в середине нулевых, когда наша большая страна в очередной раз твёрдо решила пойти ко дну. Вне всякой логики! И деньги в страну потекли, и нефть стоила дороже золота, но если наша страна решает, что пора идти ко дну, ничто её остановить уже не может. «Им нет преград! Ни в море, ни на суше».

В какой-то довольно случайной для меня компании, где, как оказалось, самыми модными разговорами стали беседы «за политику», меня сумел очаровать некий поэт, который очень остроумно и едко говорил о руководстве страны и даже прочитал пару эпиграмм собственного сочинения. Эпиграммы оказались весьма недурны! А меня тогда как раз сильно стало всё раздражать: откровенный политический авантюризм, полная бездарность в экономике, явно забрезживший край пропасти. Опять? Снова? Да сколько ж можно, как не надоест!

Словом, новые оппозиционеры поначалу привлекли. Во всех смыслах – я чуть было не начала работать в их активно формировавшихся тогда структурах. Но, бог миловал, вовремя опомнилась. Зато завела любопытные знакомства. В частности, со своим последним мужем.

Показался ярким, умным. Но недолго длилось очарование. У поэта-оппозиционера оказалась слишком узкая специализация – и в творчестве, и в образе жизни. Называлась она так, если в рифму: клясть власть. Конечно, в глубине души все эти ребята – поэты-журналисты-сатирики-философы – хотели в Рузвельты или, в крайнем случае, в Салтыковы-Щедрины или Грибоедовы. Конечно, им хотелось занять эти вакантные на сегодняшний день в РФ местечки. Но дарованием не вышли. Боженька таких силушек не дал.

Более того! Боженька или мироздание, а, может, они оба, сговорившись, наполнили этих людей тоннами самомнения вплоть до мании величия и, плотоядно хихикнув, вероломно не положили ни грамма самоиронии. Эго большинства таких персон раздуто до невероятных размеров, так что им самим, бедолагам, тяжело его носить. Им необходимо, чтобы кто-то непременно помогал – поддерживал это неподъемное эго, уверяя эгоносцев в гениальности, особости, необходимости родине и народу, в их бесценном вкладе в борьбу за свободу и демократию.

Самое смешное, что эти надутые столичные псевдоинтеллектуалы на своих сборищах всё мучительнее напоминали местечковые «культурные круги» и сходки пикейных жилетов прошлого, о которых я, разумеется, лишь читала, но примерно так их себе и представляла.

А если честно…

Если совсем уж честно, то за эти годы лично я поняла, что век отрицательной селекции не просто даром не прошёл, а навсегда решил особым образом все вопросы и проблемы в этой стране. Под абсолютный ноль выкошено всё незаурядное, по-настоящему прогрессивное, прорывное – то, что делает историю, то, что её меняет. Некому больше, вот совсем некому двигать, прорывать, действовать и быть локомотивом. Помимо совершенно уродливой и аморальной власти, дремлющего дикого и глупого народа, осталась лишь потешная оппозиция, пародия на то, что в мире считается нормальным участником политики. Интеллектуальные и моральные силы в горе-стране изничтожены на корню. Осталось чуточку и чахленькие.

Причём, говорю я отнюдь не только о русских – обо всех, живущих в границах этой распластанной по карте медузы: и о русских, и о евреях, и о грузинах, и об украинцах… Суть не в национальности, а именно в месте рождения, в том самом месте, где лучших, сильных, храбрых и умных целый век выпалывали, не покладая рук. Получилось. У них получилось.

Поэтому мой поэт, он же оппозиционер, он же сатирик, он же «либеральный журналист» шумел и гремел в точности так же, как и все прочие его коллеги. Много, бестолково, с постоянным выяснением внутри их тусовки, кто круче, талантливее, кто более Гоголь, кто Грибоедов, а кто всё же потянет на Рузвельта, «когда мы победим».

Что меня выводит из себя очень быстро в мужчинах – это их бесполезность. Не надо делать стойку, наверняка меня не так поняли! Мужчина может быть гениальным художником и не зарабатывать ни копья. Но понятно, что он – гениален, он вкалывает, хотя и безуспешно – это одна история. Мужчина может быть карточным шулером и приносить в дом бешеные деньги. И всем ясно, что это за деньги – история вторая.

Но третья история для меня самая невыносимая. Постоянно шумящий, митингующий и вертящийся волчком на одном и том же месте пустой бамбук, для которого основное место «работы» – это митинг. Его уже почти халтурные стишки, как под копирку с какого-то момента, сочиняются за коленке за пятнадцать минут до этого самого митинга, на котором его рифмам непременно прокричат «ура!» и «браво!». Статьи, одна похожая на другую, как сёстры-близнецы, пишутся сразу для нескольких сайтов и газет, отличие одной от другой – в перемене мест абзацев и немножко разных заходах и финальных частях. Да, это заработок! Копеечный. Но дело даже не в этом. А в пустоте орущего свистка. В неловкости за то, чем занимается «мой мужчина». Чем-чем? Борьбой, понимаешь. С режимом, понимаешь. Двести лет прошло, а Репетилов жив: «Шумим, братец, шумим».

И ладно бы на самом деле под боком творил историю Ататюрк или тот же Пётр Первый! Пусть с идеей фикс – спасти родину, превратить её в цивилизованное место, положив на это, в общем-то, жизнь. Не только свою, конечно, но свою – прежде всего.

Нет, мой оппозиционер-оратор-поэт был не таков. Как и все прочие в той тусовке, если честно. Никто из них не готов был всерьёз хоть чем-то пожертвовать, а уж тем более комфортом и сытостью. Наиболее талантливые по этой причине в свободное от борьбы время вовсю заколачивали бабло, а более бездарные – что? Правильно, страдали – мощно, театрально, показно, выносили мозги близким и родным и требовали признания их «величия» хотя бы в масштабах квартиры совместного проживания.