Маршал

– Я извиняюсь, что у вас сегодня завтрак и обед одновременно, – говорила Дада, накрывая стол. – Утром позвали соседи – ребенку плохо стало – сделала укол. А следом «скорая» не смогла приехать – снова меня позвали. А тут по утрам я капельницу бабушке-соседке ставлю, а потом сменщик на работу не вышел – думала на минутку сбегаю, всё улажу, но сегодня ведь суббота – все в загуле.

– А я даже не заметил, как ты вышла, – сказал Тота, а далее он хотел спросить о ватнике, но с её приходом стало так тепло, спокойно и вкусно, что вновь он подумал, что всё, что было сказано и увидено накануне, – его фантазия на волне вскипающей любви.

После обеда Дада должна была бежать на работу.

– И я должен идти, – крикнул Тота. – Мне собираться надо.

– Да-да, конечно, – поддержала его Дада, – пойдёмте до дежурки, а там я машину вызову, и вас отвезут.

Даже этот небольшой путь Болотаев преодолел с трудом, до того ему было худо от сильного ветра и мороза.

– Эх вы, южанин, – посмеивалась над ним Дада.

А следом выяснилось, что из-за ночного бурана где-то случилась авария и дежурная машина там, так что придется в дежурке ждать.

Это ожидание не было тягостным, ибо им оказалось интересно друг с другом, было о чём поговорить, в том числе и о танцах, и тогда то ли сам Тота предложил, то ли Дада попросила – словом, на этом небольшом пространстве началась репетиция лезгинки. Оба загорелись.

– Так! Так не пойдет, – вошёл в раж Болотаев. – Осанка! Спина прямая… Так! Раз-два-три… Постой. Вон, возьми швабру. Да-да, швабру возьми. На плечи и руки на швабру… Выпрямилась. Ещё. Живот втянула. Подбородок вверх. Ещё… А теперь слегка на цыпочках встала. Во! А теперь плавно поплыла, поплыла, как лебедь…. И слушай такт. – Он стал набивать джигитовку по деревянному стулу. – Браво! Молодец!

Они даже не заметили, как появились дежурные энергетики, которые отвезли Тоту до общежития, где он с первой минуты почувствовал какую-то невероятную расслабленность, спокойствие и усталость, от которых сразу же заснул.

Правда, что в бараке Дады, что в рабочем общежитии Тоты по выходным да к вечеру – хмельные голоса, раскатистый смех. А потом, уже к ночи, вновь пурга разгулялась, засвистел ветер, холодно, от такой стихии всё замирает, особенно человек.

А Тоте уже не спится. Страшно. С каждым порывом ветра кажется, что вот-вот этот деревянный сарай по бревнышкам разнесет. И теперь он жалеет, что эту ночь он с Дадой не остался, а ещё более жалеет, что, как только окончил свою работу, в пятницу, тут же не улетел – поддался страсти и связался с этой Дадой, у которой и на лице – двуликость, и в душе – вулкан, и в судьбе – кошмар. Последнее, как заразная болезнь, овладело состоянием Тоты.

Однако жизнь, как природа, особенно на Крайнем Севере, очень переменчива. К полуночи пурга резко угомонилась, словно кто ей увесистый подзатыльник отвесил. Ободренный этим, Болотаев даже вышел посреди ночи на улицу. Тишина. Над головой океан звезд и такой мороз, что даже дышать тяжело.

«Всё, поменяю тему исследования и более сюда не сунусь», – решил он, но оказалось, что и уехать отсюда на сей раз непросто. Машина, которая должна была в шесть утра заехать за ним и отвезти в аэропорт, не приехала.

Встревожился Болотаев. Не только вахтершу, но и почти всё общежитие разбудил он криками в телефон. Бесполезно.

Тота не на шутку разволновался. Если он не успеет на свой рейс, то у него и денег нет купить билет на следующий. А здесь и занять то не у кого, разве что у Дады.

Вот так о ней волей-неволей почти всё время думал Болотаев и тут видит, как к общежитию подъезжает старенькие «жигули». Тота бросился к машине уговорить, вдвое, втрое больше заплатить, и из-за заледеневших стекол он не видит, кто внутри, а там за рулем Дада, и что странно, он даже не удивился и вопроса не задал, торопясь сел в машину, и лишь когда они выехали за посёлок – прямой зимник и он уже, как говорится, очухался, он надолго уставился на неё – правая, очень красивая сторона её лица, – с изумлением спросил:

– А откуда машина?

– Лёхина. Соседа.

– А ты умеешь водить?.. И права есть?

– Я окончила Военно-медицинское училище. Там всему нас учили, – тут она усмехнулась, – кроме лезгинки.

Тоте было не до шуток, он ещё пребывал в напряжении, всё смотрел на часы:

– А мы успеем?

– Не волнуйтесь, успеем.

– А-а как ты узнала, что за мной машина не приехала?

– А вы мне сказали, с кем договорились. А я знаю, что его драндулет в такой мороз не заводится. Пошла посмотреть – точно. Пришлось Лёху будить.

– Спасибо… Спасибо и Лёхе, и тебе, – уже спокойным голосом говорил Тота. – Вот. – Он достал деньги. – Это Лёхе и тебе.

– О чём вы говорите? – жестко среагировала она. – Уберите, пожалуйста!

Какое-то время ехали молча, но вскоре пассажир вновь встревожился:

– Что это такое? – Теперь и лобовое стекло почти полностью заледенело и дороги не видно.

– На такой скорости при таком морозе печь не рассчитана, – поясняет Дада – Только не волнуйтесь. Возьмите вот эту палочку и очищайте стекло.

Тота стал скрести лобовое стекло.

– Да не у себя, а передо мной. – Уже и Дада волнуется.

С неимоверным усердием Тота стал скрести прямо над рулем водителя. Процесс малоэффективный, лишь маленький островок, как небольшое отверстие в мир, удается Тоте очистить, и, наверное, даже при этом Дада довела бы машину до цели, да словно коварный удар под дых, машина вдруг дёрнулась раз-второй, мотор заглох, стало тихо. Слышно лишь, как ещё скрипят шины, но и этот звук, как оледенелое сердце, замирает. Машина стала. Пару раз Дада ещё пыталась мотор завести. Аккумулятор сел.

– Что случилось? – испугался Тота.

– Мороз… Может, бензонасос замерз.

– Что будем делать?

– Сидим…. Бог пошлёт нам спасение. Будет кто-то ехать. Должен.

– А если?

– Надо верить. Молчим. Надо сохранить тепло и прислушаться…. Звук мотора услышим.

– А если не остановит.

– Тут такого не бывает… Не волнуйтесь. Тихо.

Наверное, несколько минут молчали. А потом Дада тяжело вздохнула и очень тихо заговорила:

– Знаете, наш детский дом был в здании губернатора Севера. В одной половине мы – дети врагов и предателей, а в другой жили семьи новых хозяев страны… В коридоре, в стене, осталась дырочка от гвоздя, в которую мы всегда подсматривали, облизывались и мечтали когда-либо жить…

– К чему ты это? – также тихо прошептал Тота.

– Просто когда смотрела в эту дырочку, что вы очищали, вспомнила, как подсматривали… Всё. Ничего не видно. Не увидела. И не увижу.

– Что?! – заорал Болотаев. – Я не могу так умереть! Надо двигаться. Надо выйти.

– Стойте. Сидите! В машине пока ещё теплее.

– Нет! – Тота уже выскочил. Вслед за ним и она.