Ведун поневоле

Хорошо знакомый, улыбчивый монгол, восседая на проворном коне, вырос за спиной, по своему обыкновению намного опережая своих беспечных спутников. К моему удивлению он обладал познаниями в области русского языка. Жутко коверкая слова, противно цокая и шипя на согласных, Урянгутай спросил меня:

– Что урусут? Страшно умирать?

– Нет, – кротко, тихо ответил я ухмыляющемуся ворогу, – не страшно. Просто еще не время. Если считаешь, что мое пришло – приди и возьми меня.

С этими словами я решительно перекатился под свод саркофага, провалившись в зыбкую темноту неизвестности. Не стараясь излишне форсировать события, в полусогнутом состоянии я занял позицию под полуобвалившейся крышкой, намереваясь заманить своего главного соперника в «ловушку для дурака».

От петли брошенного аркана я увернулся, скрывшись на мгновения за изломом стены, чем вызвал выкрик искренней досады охотника.

Поднятой вверх рукой Урянгутай остановил приближающихся нукеров, которые были уже готовы набросить на меня свои арканы. Он слез с коня, поудобнее перехватив, новенький, переливающийся клинок сабли.

– Эй урусут! – крикнул он, стараясь договориться, – а давай без сабель, раз на раз? Я делаю тебе честь, иноземец! Не каждый день старший сын самого Субудай Багатура вызывает на бой простолюдина. Смотри!

Он небрежно откинул клинок сабли, подняв прах с каменного пола тайной палаты, сделав несколько шагов по направлению ко мне, он бесстрашно откинул и несколько ножей, равномерно закрепленных по броне.

– Мои нукеры послушны и исполнительны! Если ты победишь меня, уйдешь невозбранным. Если я скручу тебя – навеки будешь рабом у моих ног! Решайся урусут, или сдохни, как собака!

В пролаз саркофага я выбросил ятаган, принимая вызов. Тяжело распрямившись навстречу Урянгутаю, я принял бой. Противник не стал медлить, резко разогнавшись и всей массой тела впечатав меня в древнюю гробницу.

Мы сцепились с ним, как кошки, позабыв о правилах и тонкостях рукопашного боя, стараясь хаотичными, животными ударами нанести друг другу как можно больше урона. Опытный борец пытался заломать мне руки, но раз за разом я размыкал железные захваты молодого удальца.

Монгол рычал, на своем языке призывая окружающую его охрану, не мешать честному бою, чем предопределил свой несладкий рок. Стремясь в очередной раз сбросить с себя наседающего врага, я сам не заметил, как оказался сверху. Но и Урянгутай оказался не прост. От инерции нескольких переворотов мы покатились по осколкам обрушенной комнаты, опасно приближаясь к распростертому зеву гробницы.

Инерция движения переплетенных тел была столь велика, что живой клубок, перевалив через борта саркофага, легко сбросило вниз, больно приложив мое тело о множество ступеней, уходящих в черное, затхлое небытие.

Несколько раз, критически ударившись головой, я потерял сознание в кромешной темноте смрадного подвала, успев мысленно попрощаться с белым светом, чувствуя цепкие лапы смерти, сжавшие мое израненное, избитое тело.

После очередного удара длинная лестница оборвалась и я почувствовал, как все еще в сцепке с молодым ханом, лечу вниз, изворачиваясь, на протяжении нескольких секунд.

От чувства невесомости и сжатого ожидания сокрушительного удара мне напрочь перехватило дыхание, что избавило меня от постыдного крика при падении. Молчал и монгол по неизвестным мне причинам.

Я и Урянгутай рухнули практически одновременно, по всей видимости, подняв целый туман из многовековой пыли, богато устилавшей древнюю залу.

Только это я нынче домыслил, осмотрев своды древней гробницы несколько позже. В тот момент я не смог окончательно осознать и результатов падения, так как был, мгновенно ввергнут в спасительную яму полной бессознательности, куда был вымыт из себя потоком жгучей боли.

Мои сверхчеловеческие способности организма спасали меня ранее, спасли и сейчас. С последней вспышкой реальности, моё сознание вновь перенеслось на пустые улицы летней деревни.

Тихая, продуваемая всеми ветрами, торговая площадь Дормисловой Поляны вновь ожидала меня за гранью Небытия.

Варвара, сидя на телеге купца, выводила грустную, степную песню, более похожую на стон. Едва я появился в центре площади, как она, встрепенувшись, принялась с беспокойством рассматривать моё окровавленное тело, в котором я невольно предстал перед её ясными очами, копируя израненную, физическую оболочку.

– Что же ты, Гамаюн Ульвович, себя совсем не бережешь? – с тоской в голосе спросила меня любимая.

– Не выходит у меня, Варварушка! Не могу я ни тебя, ни покоя найти, вот и волочёт меня по свету, чтобы за поруганную честь близких отомстить, – ответил я ей, в полном опустошении сил опадая перед возлюбленной на колени.

Получилось мягко. Пыль и прах, перенесшись внутрь видения, усыпали деревянный настил летней площади, что не позволило больно стукнуться коленями о твердую поверхность.

– За меня мстить не надо, Гамаюн. Я жива и в здравии…

– А я?

– Тоже жив, слава Богам! Вот только, в отличие от меня, ты не смирился со своей судьбой, отчего и страдаешь. Не ищи меня больше, Торопка, не надо.

Изображение сарафана, надетого на Варвару, подернулось дымкой, и вскоре предо мной сидела не на телеге, но на троне богатая, монгольская ханша, преисполненная властью.

Одежда была диковинная и непривычная для взора, как и весь образ русской девушки: и косы были разделены не по-нашему, на две толстые косы, и головной убор, украшенный бисером, золотыми деньгами и камнями, как родной, круглой юртой сидел на голове.

На тело Варвары был надет богатый, атласный кафтан синего цвета, плечи которого украшали большие веера из перьев невиданных птиц из под которого выглядывали красные, монгольские сапоги со вздернутым кверху носом. Пальцы усыпаны перстнями, в ушах громоздкие и больше серьги.

– Это еще почему, – я встал с колен на ноги, наконец-то смутно понимая причины появления Варвары в столь необычных одеждах, – тебя снасильничали или добровольно под стяги Ордынские переметнулась?

– Добровольно, Гамаюн, – вздохнула Варвара, очевидно не чувствуя особой радости в текущем своём положении, – Субудай Багатур волк хитрый и древний. Любит людей, сведущих в колдовстве. Трогать не велит своим нукерам, под страхом казни, наоборот, лелеет и бережет как родную дочь, особенно после того как шамана лишился. Рано или поздно я выйду замуж за одного из его сыновей, а пока моя задача быть подле него и своими способностями уберегать от злого взора или опасности…

– Да как же ты могла? – задохнулся я от праведной злости.

– Не суди, да не судим, будешь, Гамаюн. Русь проиграет эту войну. А я хочу жить. И при жизни смогу сделать столько добра своим соотечественникам, сколько смогу. А мёртвой я на что годна? Гнить в земле обращаясь в чернозем? Я много чего поняла, побывав в лапах седого волка, не смотря на малолетство. Жизнь чересчур сложна и ценна, чтобы лишаться её бездумно, не уцепившись за своё существование…

– Вот значит как, – вспыхнул я гневом, и Дормислова Поляна подёрнулась зыбким туманом забытья, – будь посему Варварушка! За дар видеть души искренне спасибо. Теперь я действительно вижу дальше и чувствую глубже, чем ранее. Тебя, через меня, хорошо обучил старик Ульв! Выбор текущий, полностью твой. Но хоть одного из твоих потенциальных женихов я прирежу собственной рукой немедля!

От приступа ярости мой астральный образ озарила вспышка алого свечения души. Я затрепетал, всеми силами стараясь покинуть резко ставшее ненавистным место мёртвой деревни. Титаническим рывком мне удалось вырваться из этого видения и оставив плачущую Варвару на площади, вернуться в глухую темноту собственной головы, по прежнему пребывая на тонкой грани между жизнью и смертью.

Глава 15. Кощей Бессмертный

Приходил в себя на удивление не долго, чувствуя как частями, мое изорванное сознание наполняет изломанное тело. В череде образов и картин приходил покойник – Ульв, придержав меня за руку в момент, когда яма черноты чуть не всосала меня в космические просторы послесмертия. Едва не приоткрыв завесу тайны о Божественной натуре, я приоткрыл глаза, боясь пошевелиться.

Уж не знаю, чудилось ли мне сие или было на самом деле, судить не буду, но твердо верю, что если бы не отец, не видать бы моим потомкам письменного послания сквозь века.

В абсолютной темноте в голове плавно текли мысли, совершенно не свойственные форс-мажорной ситуации проигранного боя. Казалось, что события, случившиеся совсем недавно, произошли минимум несколько десятков лет назад и мое текущее положение не более чем пространственные воспоминания, пришедшие всуе.

Неполный вдох влил в мое тело кислород, ясность ума и желание жить, не смотря на боль, сковавшую грудную клетку. Ко всем прочим напастям у меня смог открыться только один глаз. Второй, после битвы с Урянгутаем был поврежден настолько, что на ощупь казался единым, горячим и склизким месивом слипшейся плоти.

Тошнило. Пытаясь сфокусироваться последним рабочим оком, кое – как огляделся вокруг, поражаясь призрачному свету, нисходящему от еще одного идентичного саркофага (полной копии верхнего, прикрывавшего вход в нижний склеп). Древняя усыпальница стояла посредине просторной, высокой залы, своды которой поддерживали диковинные, витые колонны с детскими, схематическими зарисовками давно отгремевших битв.

Был бы я не в столь бедовой ситуации, всенепременно бы ознакомился с изображениями поближе, но мысли мои, воспрядшие из забвения, объяснимо, текли в направлении жажды жить и выискивали возможности выбраться отсюда, не попавшись монголам сверху.

Призрачный свет лился из самого неожиданного места – саркофаг, крышку которого мы сдвинули в сторону своим падением с вышины, излучал невнятное, звездное свечение, мягко обволакивающее темное пространство вокруг, что позволило более подробно оглядеть усыпальницу.

Лестница, по которой мы катились с Урянгутаем, от времени давно обвалилась, последними, изломанными ступенями замерев в вышине нескольких десятков метров над головой.

Сверху слышались звуки встревоженных разговоров. Настырные монголы, не желая смириться с потерей молодого военачальника, пытались вызволить его из каменной западни, справедливо опасаясь смерти от рук самого Субудая.

Как я понял по шевелению согнувшихся силуэтов, отряд бешенных на данный момент связывал воедино несколько арканов, чтобы по ним спустить вниз на разведку одного из нукеров. Ничем другим их вынужденную задержку я объяснить не мог.

Грудой окровавленной плоти Урянгутай лежал подле меня. Смутно вспомнилось, что при падении с вышины я умудрился извернуться, подставив под удар с каменной крышкой тело своего противника, которое послужило мне спасительной подушкой, смягчая падение.

Прикоснувшись к шее Урянгутая, я услышал трепетное, далекое биение жизни в бессознательном теле.

Касание холодных пальцев пробудило его сознание. На ломанном, русском языке сын Субудая попросил пощады, но сделал он это с таким достоинством и пренебрежением к собственной судьбе, что я невольно зауважал своего ровесника иного рода-племени: