Ведун поневоле

– Оно и понятно. Не перетруждайся – чудаковатого вида отшельник сунул мне под мышку странное, холодное приспособление из стекла, – мы за тобой присмотрим и здоровье поправим, но за наше добро ты нам без утайки расскажешь все, что произошло в том злополучном склепе с момента извлечения кинжала. Хорошо?

– Хорошо, – выдохнул я, расслабленно откинувшись на свежие простыни, контрастирующие с затхлым духом каменной горницы.

Рассказывать пришлось долго. Маги-отшельники выпрашивали меня о мельчайших подробностях достопамятного дня, заодно и тестируя мои ответы при помощи странного, гудящего аппарата, с холодными липучками на нитках, опутавших тело.

Внимательно наблюдая за показаниями прибора, отшельники о чем-то тихо переговаривались друг с другом и, убедившись в праведности моих ответов, приняли мою версию произошедшего, благо, что я и не стремился обмануть своих спасителей.

– Ох и набедокурит Сет по миру, – сокрушенно качал головой Феофан, обсуждая со своим товарищем сложившееся положение, – силен еще был атлант.

– Силен, – соглашался с ним Сергей, – но нам по уговору нельзя было его добивать. Только следить и охранять. Доохранялись…

– Полно сокрушаться! Что с больным то делать? Случай клинический. Сил у Гамаюна трохи остались, разве что сердцу не заглохнуть. Вливать в кристалл свои силы бессмысленно. Собственную плоть быстро только душа лечит. А мы скелетный столб полностью не восстановим.

– Полностью с тобой согласен, коллега. В моей практике с подобными случаями я не сталкивался без малого, сорок тысячелетий!

– Все совсем печально? – вмешался я в разговор двух хранителей древних знаний и по их глазам понял все.

Мне показалось, что отныне и до конца своей длинной жизни я буду прикован к кровати в келье древнего народа, без права и возможности прогуляться на своих ногах по дивным просторам отеческой земли.

Феофан суетился надо мной, стараясь придать немеющему телу наиболее удобное положение. Перед этим, древний старик плотно спеленал низ туловища тканями, обосновав свои действия тем, что только полная статичность членов и туловища будет способствовать восстановлению подвижности и чувств.

– Почему я не могу восстать, Феофан? – я практически отчаялся, все больше переставая чувствовать жизненные токи в холодных конечностях, – я же залечил грудь. Почему костяной столб внутри меня не может зарасти также легко?

– Эх, Гамаюнушко, – сокрушался на то древний лекарь, – черный кинжал оружие весьма не простое, а древнее и страшное, – он, не отвлекаясь от дела, заковал большую часть туловища в неподвижный мешок, растягивая конечности над пространством кровати, – лезвие пронзило не только плоть, но и душу. Как говорили древние – астральное тело. Рубец в середине твоего тонкого тела обширен и нарушает множественное течение сил. Что-то еще работало в момент ранения, что-то прекратило со временем. Скажи спасибо, что еще жив, остался, Гамаюн! Мы приняли тебя. Здесь ты в безопасности.

– Не о безопасности я кручинюсь, Феофан! – я всколыхнулся остатками чувств, заставляя белый короб затрещать по швам, – неужто это навсегда? Неужто ничего нельзя сделать?

– Можно, Гамаюн, можно. Человеческий дух еще и не такое может. Но время надобно…

– Много?

– Леток этак пятьдесят – шестьдесят если все будет хорошо, благо ты стареешь не так, как обычные люди, благодаря силе своего противника.

– Пятьдесят?! Да это целая жизнь! А как же Варвара? Как мама?

– Отпусти их, Гамаюн, то не твоя, теперича кручина. Подобное колыхание духа к хворям и ведет. Пока не совладаешь с собой, так и останешься калекой навсегда. Соберись! Есть у меня одно лекарство для покоя! – Феофан только что закончил работу, утирая выбеленные руки чистой тряпкой, которую угодливо подсунул своему хозяину домовой, – а ну ка Дома! Перенеси ка больного, вместе с кроватью к телескопу.

– К телескопу? – с трудом повторил я незнакомое слово.

– К нему самому, – улыбнувшись, согласился со мной Хранитель.

Это изобретение древних переворачивает воображение! О Владимир! О, дорогие потомки! Ваше счастье, если вам хотя бы раз удалось взглянуть в бесконечные глубины космоса.

Едва Дома телепортировал меня в просторную палату, расположив кровать так, чтобы окуляр огромной трубы находился, как раз напротив моих глаз, как опытный Сергий, ожидавший моего визита, подложил небольшую подушку под мою голову.

Далее, древний хранитель расположился за большим столом полным странных, светящихся светлячков, замерших каждый на своем месте, и легкими движениями рук опустил массивную трубу мне на голову, погрузив сознание в далекие просторы холодных звезд.

Космос поглотил меня, вынудив позабыть о печали. На короткий момент созерцания для меня не существовало более ни хвори, ни страшных потрясений последних месяцев.

Тысячи светил величаво бороздили тьму, освещая пространство диковинными протуберанцами энергий. Сотни тысяч малых шаров, разных цветов и размеров неслись по своим орбитам, пронзая пространство вечным танцем траекторий. Холодные, мертвые астероиды, в вековом молчании, бездвижно висели на фоне млечного пути.

Это было прекрасно. Это было необычно. Впервые в жизни я почувствовал себя не более чем ничтожной частицей, в сравнении с вечным великолепием звезд. И это новое увлечение астрономией всецело поглотило меня, скрасив долгие годы немощи и телесной деградации.

Воодушевленный раскрывшимся космосом я воспрянул духом и пообещал, что, во что бы то ни стало вновь стану сильным и здоровым. Я искренне верил, что обнаружу способы вернуться в прежнее состояние, ведь главное продолжать поиски, ни смотря на неудачи!

Пятьдесят лет по меркам простого человека – срок непосильный для разума, запертого в безвольном теле. Этот срок необходимо было сократить, во что бы то ни стало, однако я предательски мало знал о процессах, протекающих внутри кристалла души.

Не знал я, но явно знали Феофан и Сергий.

Спасители с радостью отметили моей приподнятое настроение, знаменующее начало новой борьбы. Они, совершенно не медля, едва прозвучали первые вопросы про космос и про кристалл, с удовольствием предоставили полный доступ к невероятно обширной библиотеке обсерватории (именно так на самом деле назывался «монастырь» древних людей).

Старик Ульв, если бы был жив в эту пору, то всё же непременно умер в припадке зависти, узнав в какую редкую и уникальную читальню проник его сын!

Чего тут только не было… То Феофан, то Сергий подносили мне всё новые и новые фолианты из сумрака стеллажей наполненных под завязку, пахнущего бумагой и пылью. Они с энтузиазмом подбирали для меня литературу, необходимую для изучения, пока, наконец, по моему растерянному взгляду не осознали, что я попросту не умею читать на языке древних.

– Вот же я тетеря! – хлопнул себя по лбу Феофан, – как же я сразу не понял! Прости, Гамаюн. Мы здесь с братом Сергием очень и очень давно и редко ходим дальше соседних деревень. Раньше, в былые времена язык древних хоть худо-бедно знали, а теперича, значит, позабыли совсем. Не хорошо.

Вздохнув, древний человек распахнул ближайший фолиант, указывая тонким пальцем на рисунки, на которых был запечатлен ариец со странными точками и образованиями внутри большого тела:

– В этих книгах, Гамаюн, вся необходимая тебе информация, однако, чтобы её получить, нужен ключ. Нужен инструмент. И это – понимание чужого, древнего и сложного языка. Но не бойся, не смотря на сложность задачи, мы с братом – Сергием с радостью обучим тебя.

– Спасибо, Отче! – искренне поблагодарил я жителя обсерватории, – но не сочтите за грубость, ни ты Феофан, ни ты Сергий, следующий вопрос, ибо любопытство гложет и изъедает меня изнутри. Кто же вы, собственно, такие и как сюда попали?

– Любопытство – это хорошо! Любопытство нам любо! – почти хором ответили мои спасители и учителя, многозначительно переглянувшись друг с другом.

Они почти на минуту замолчали (что бывало крайне редко в последующем общении, ибо живая манера Феофана и Сергия, быстро говорить, практически не оставляла времени для пауз). Наконец, Сергий утвердительно прикрыл глаза, будто бы соглашаясь с доводами Феофана и, получив одобрение, последний легко приоткрыл завесу тайны происхождения:

Давно это было, Гамаюн. Так давно, что ныне сказкой казаться будет. Раньше, еще до появления в этих землях первого, современного человека, на просторах единого первоконтинента обитал великий народ, сгубивший сам себя. И звались они…

– Атланты? – невольно перебил я вопросом рассказ Феофана, обоснованно опасаясь, что повествование уведет последнего в неведомые дали истории, так и не приоткрыв самой сути.

– Да, они! Откуда проведал? – удивился изрядно перебитый рассказчик.

– Да об этом вскользь Сет упоминал в усыпальнице, когда со мной говорил. Отец приучал меня развивать внимательность и выуживать в потоке слов необходимые вещи.

– И не зря приучал, как видишь! Хвалю, – улыбнулся Сергий и подхватил прерванный рассказ своего коллеги (именно сим странным термином любили называть они друг друга впоследствии, но значение его, по сей день мне неведомо).

– Так вот, – наконец продолжил историю Сергий, – когда Атланты царствовали над миром, то сам мир был иным. И дело даже не в расположении континентов (Больших участков суши, на котором мы живем, дорогие мои читатели. Звучит невероятно, но помимо нашего континента, есть еще далекие земли, оторванные большим морем, преодолеть которое под силу только опытнейшим мореплавателям. Об этом я рассказывал Владимиру и об этом ведаю вам, дабы исключить непонимание некоторых слов в повести). Атланты обладали величайшей силой технологий, объединенных с познаниями в магии. Именно они построили эту обсерваторию, и именно они оставили те разрушенные строения в поле, которые русский человек, много позже, стал величать на свой лад Берендеевыми палатами.

– Хорошо, но почему, коль они были столь развиты, почему же сгинули они со свету?

– Война, – вздохнул Феофан, – тотальная, междоусобная, братоубийственная война, первая и последняя в их истории, с использованием оружия такой силы, что оно не только могучий народ извела смертью, но и природу практически уничтожила! Еле восстановилась, родимая…

– Ой, не уходи снова от темы, – перебил коллегу Сергий, – моему товарищу только волю дай, век будет теории строить, а к сути так и не придет, – подтвердил мои догадки второй древний обитатель обсерватории, – Мы в этих местах родились. Не конкретно в этом здании, конечно, но в палатах Берендеевых. Там лаборатория была особая. Когда раса пра-людей поняла, что дни её сочтены. Когда война окончилась победой одной фракции над другой, умирающие победители поняли, что оставляют после себя фактически пустыню и на остатках технологий создали несколько гибридных геномов, от которых и пошагал по планете новый человек гиперборейской расы.

(Сложно это все… может потомкам будет яснее. Я как мог, дословно, воспроизвел в памяти все витиеватые слова, услышанные из уст «коллег», дабы повесть моя не была ложной. Суть – то я уловил. Но до конца ли? Не ведаю).

– Были удачные опыты, были не очень, – продолжил историю Феофан, – но всем применение нашлось в новом мире. Вот и мы с Сергием из самых первых опытных образцов. В нас создатели такого понамешали, что живём уже который век, службу несём на посту, нам даденном, а размножиться не можем, ибо нет в нас начала, способного потомство зачать.