4 жизни и 2 казни. Книга 1, часть 2

4 жизни и 2 казни. Книга 1, часть 2
Иван Смирнофф

Это вторая часть первой книги, здесь повествование о России наших дней через призму жизненного пути ещё двух человек. В ней две главы, Рулевой и Окоём сумасшествия.

4 жизни и 2 казни

Книга 1, часть 2

Иван Смирнофф

© Иван Смирнофф, 2025

ISBN 978-5-0065-2093-6 (т. 2)

ISBN 978-5-4493-5858-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ЧЕТЫРЕ ЖИЗНИ И ДВЕ КАЗНИ

Часть II

Читателю

Автор, эмигрант из России, опирается в своей работе на имеющийся немаленький опыт жизни в современной России и в Европе, а также на архивные документы, ранее никогда не публиковавшиеся. Предлагаемое читателю сочинение состоит из двух книг, связанных общей и не самой значительной по объёму линией героев потустороннего Земного мира, совершающих путешествие, вмешивающихся в события нашего бренного мира и попадающих иногда под его влияние.

Книга I охватывает период с 1970-х по 2010-е гг.

Первая часть содержит описание жизни в современной России на основе биографий двух людей, Юрия и Юлии. Читатель видит обыденные ситуации в российской глубинке и столичных городах, показаны участие героев повествования в событиях, имеющих общественное значение, или их сопричастность к ним. К таковым относятся, в числе прочих, Чеченская война, Марш несогласных в 2007 г. и прочее. Юлия своим главным делом жизни считает яхтинг, и походы на яхтах дают читателю возможность понюхать солёного ветра морской романтики.

Вторая часть также описывает жизненные условия современной России на основе биографических данных двух людей, Емельяна и Алёны. Биография Емельяна связана с морем, путешествиями на парусном корабле, соответственно раскрыта и тема морской романтики. Главная героиня этой части влюбляется в женщину и имеет с ней отношения, одновременно наиболее резко входя в противоречие с действительностью современной России. Все четыре героя гибнут, вопросы о причинах неустроенности жизненного пути находят ответ во второй книге повествования.

Книга II основана на биографиях предков героев первой книги и связана с нею той же линией повествования о героях потустороннего мира. Двое из предков были казнены во время Большого террора в 1937—38 гг., что имело непоправимые и тяжёлые последствия для последующих поколений. Надо сказать, что эта третья часть представляет интерес не только как популярная или художественная литература, но и как имеющая значение для историков – в ней цитируются ещё никогда не публиковавшиеся материалы архивных дел относительно т. н. заговора Тухачевского. Из этих материалов можно сделать некоторые выводы, в т. ч. о том, что катастрофические карательные репрессии сталинизма имели своим ключом провокации агентуры глубинного оседания ВЧК-ОГПУ-НКВД.

Любые совпадения имён, названий и иных обстоятельств повествования являются случайностью, не имеют никакого значения для реальной жизни и не касаются живущих сегодня.

3.

– Емельян

Мы – рулевые, стоящие у компаса,

и должны смотреть только на стрелку,

и как бы привлекателен, как бы соблазнителен

ни был приветливый берег, но если по дороге к нему

есть подводные камни, то курс мы будем держать стороною…

Пётр Столыпин

Сибирь.

Мои родители жили в те годы в сибирских посёлочках с такими причудливыми названиями – Ванзеват, Ванзетур. Я практически ничего не помню о том времени, какие-то смутные образы всплывают в сознании. Наверное, некоторые важные вещи тогда уже были заложены в него, а может быть, и в подсознание.

«Ох какая ж ты недобрая и неласковая! Альпинистка моя! Скалолазка моя!» – песня играющей пластинки окончательно выводит меня из относительно спокойного состояния, я езжу на трёхколёсном велосипеде, который мне кажется огромным, кругами, тоже, конечно, огромными, по комнате. «Скала-лала-лала-лала-ласка!» – вероятно одно из первых сложных выученных мною слов, что-то такое я выкрикивал нарезая круги на своём стальном коне. В окна комнаты между тем светит тусклый сибирский зимний день.

Вы наверняка знаете это ощущение детского внезапно возникающего восторга, когда 3-4-летний ребёнок начинает как переполошенный бегать, носиться, прыгать. Что-то подобное произошло со мною и в тот раз.

Несколько позже, уже более спокойно, мы о чём-то разговаривали с сестрой, вернее, я учился разговаривать, с пластинки лилась волшебная сказочная музыка, которая тоже врезалась мне с тех пор в память на всю жизнь: «Много неясного в странной стране! Можно запутаться и заблудиться…» Потом пришла наша мама, и они с сестрой о чём-то разговаривали, кажется, о том, что я выучил ещё какие-то новые слова в тот день. Так начинался жизненный путь моей души в этом телесном мире.

Хорошо помню ещё белый-белый сугробистый снег, его скрип под ногами, наверно это было впервые так в моей жизни, что я сам топтал ножками этот вот белый снег. Ухо привыкало к новому звуку – скрипу снега.

Помню, мы возвращались как-то откуда-то с отцом уже вечером, было темно, в первый раз у меня было ощущение, что кругом, в удаляющейся белесой зимней темноте, в отдалённых чернеющих силуэтах леса или далёких домов находится чужая холодная Вселенная, что наш мирок – это вот мы двое, мой отец и я.

Мы идём по железнодорожному полотну, вдали видны огоньки, как мне кажется, огоньки не то каких-то преследующих нас страшных существ, не то поездов, хоть я и маленький и ничего ещё толком понять не могу, тем не менее, возникает беспокойство, почти переходящее в страх, что нас догонит и может задавить паровоз, и не надо бы нам идти по железной дороге. Свои ощущения я сообщаю отцу. Он отвечает, говорит, чтобы я не боялся, поезд ещё далеко, мы можем спокойно идти по дороге. Мы продолжаем наш путь, беспокойство, тем не менее, ещё остаётся у меня некоторое время.

Дома горит свет, вода уже приготовлена, мне предстоит купание. Это дело я страшно не любил, и если от света и тепла натопленного дома было ощущение уюта и спокойствия, то от перспективы предстоящего омовения было совсем не по себе. Тем не менее, родители это мероприятие осуществили, не смотря на мои отчаянные и слёзные протесты. После этой «экзекуции» я перемещаюсь в комнату, под одеяло, черно-серое, рубчатое, толстое, с бахромой по краям, оно ещё долго будет у нас дома – в разных квартирах и общежитиях, которых мы сменим ещё немало. Тепло, темно и уютно, через щель прикрытой двери ещё доносятся звуки какой-то деятельности на кухне, в щёлке света мелькают время от времени тени. Потихоньку я засыпаю.

Как-то дома я во что-то упоенно играл, и моё внимание привлёк непонятно откуда взявшийся паровозик. Чёрный, с колёсиками, трубой, кабинкой, смотрелся он замечательно, таких игрушек ещё не доводилось видеть. Он казался настоящим произведением искусства. Рядом ввысь уходили необозримые массы шкафов, на их полках были составлены книги, пластинки, что-то ещё, мне тогда неведомое, но огромное. Тогда сестра и отец мне что-то объяснили, что точно уже не помню.

А паровозик был маленький, и это не он меня мог бы задавить, а я его. И вообще был день, было светло и никакого беспокойства не возникало.

На рыбалке

Мы тогда были в Новосибирске, погодка выдалась в те выходные что надо, если уж не Божественная, то Божеская – солнышко, тепло, вот мы и выбрались с нашими гостеприимцами на рыбалку. Никогда я не был рыбаком, ни тогда, ни сейчас ещё по сию пору. А желание есть. Когда-нибудь сбудется. Где-нибудь.

До места мы добрались на машине, ехала с нами собачка, тощенькая, худенькая, маленькая, ножки-спички, глазки навыкат, вероятно тойтерьер. Вот только не припомню я, чтобы ушки у неё были вислые, нет они были стоячие. Был это добрый, общительный пёсик, живой, любознательный.

Когда мы приехали, то он так и ожил, забегал по салону, радостно заметался. И как-то в этой суете, в разговорах, которые возникают обычно сразу на новом месте, не обратил никто внимания на то, что из леса выходил человек, может грибник, с собакой. У него был большой пёс – немецкая овчарка. Не на поводке. Вот дверь открывается и наша крошка кидается вперёд – не помню уже с лаем или с дружелюбными намерениями, но очень быстро, быстрее пули. Что там далее произошло, не успел никто толком разглядеть. Помню только мелькавшую с добычей морду овчарки. Добычей был наш пёсик… Он мотался из стороны в сторону, совсем так, как это бывает с кошками, которых давят псы в припадке охотничьего азарта и зверской ярости. Мы бросились к месту трагедии. Хозяин овчарки оттащил своего пса. Было слишком поздно: наш тойчик с мутными глазами еле стоял на ногах, недруг вспорол ему брюхо… Склизкие кишки рваной лентой тянулись из живота наружу. На траву… Все были в шоке.

Хозяин овчарки извинялся, переживал, наши говорили, что во дворе пёсик всегда со всеми собаками был дружен, привык к тому, что с собаками он нормально всегда общался. Взрослые о чём-то ещё говорили, а мы, я и сын наших гостеприимцев, лет семи-восьми, были немного поодаль, разумеется до слёз было обидно и жаль нашего пёсика. Он ещё пару часов жил. Было уже невозможно что-то сделать: его прикрыли фуфайкой, которая оказалась в машине, он умирал ещё час-полтора. Страшная, мучительная смерть. Не всякому врагу такое пожелаешь.

Мы рыбачили, само собой, все были подавлены, долго мрачно молчали, отрывисто переговаривались, нас, детей, старались как-то чем-то отвлечь от страшного события. Мой товарищ сказал мне тогда, что он не должен видеть его, их пёсика, Карло, не должен думать сильно много о нём. И объяснил почему – чтобы не расстроиться ещё больше.

Там же в лесу и похоронили тогда весёлого пёсика. На могилке стоял вырубленный из деревца крест с надписью «Карло». Карло отправился в невиданный путь, глядя на нас суетных из своего нового мира спокойно и уверенно, летя быстрее света и в то же время неспешно и обстоятельно вспоминая свою дорогу жизни. Его примут в стаю гордых Симарглов.

У нас на рыбалке тогда выдались караси, наловили мы их действительно много. Дома мы ели их со сметаной. Было это впервые в моей жизни, караси со сметаной.

В тот же самый день мне приснился сон, который позднее временами повторялся. По коридору идёт человек, вернее, его ведут конвойные, а рядом идёт белый Единорог, никому его не видно, только мне и ведомому. Единорог похрапывает и переступает копытами по полу, заглядывает сбоку человеку в глаза. Оба они знают, что сейчас произойдёт. Единорог нашёптывает: «В годину смуты и разврата не осудите братья брата». Раздаётся грохот, и далее куда-то во вселенскую вечность уходит только один Единорог, человека более нету.

Перелом

На улице печёт солнце, нещадно, по-летнему и знойно. Я иду за квасом. Жёлтая пузатая бочка, у которой никого особо и не видно. Вернее, не видно вообще во дворах детворы, вот что необычно. Смели их прочь поляхи, полудницы, полевики да полудники, устроив себе раздолье для шабаша? Но откуда им взяться среди асфальтовых полей города, если только налётом, они уже давно беспризорные. Совсем недавно ещё каждый день в это время бегали по городу все мы с самодельными луками и стрелами, все посмотрели по телевизору «Робин Гуда» многосерийный фильм производства Великобритании. Музыка из этого фильма тогда нам очень нравилась, звучала она необычно. Записали мы её на магнитофон, на кассету. Был у нас магнитофончик, «Соната-211».

Луки и стрелы массово изымали у нас тогда общественные активистки (помню хорошо одну, Кутузову, она нам читала лекции по политинформации, о происках ЦРУ и тлетворном влиянии Запада, а почти сразу же после перелома вслед за дочерью уехала в Канаду) – было обидно, такие произведения искусства имелись у пацанвы на руках, и всё это богатство пошло на слом, в мусор. В общем, как-то пресекли эту нашу тогдашнюю повальную «моду» на Робин Гудов, в принципе и правильно – некоторые виды нашего дальнобойного оружия были действительно опасны для жизни и здоровья.

Теперь вот возвращаюсь с бидоном кваса назад, домой, по опустевшим улицам. Но стоп-стоп-стоп, обычно на улицах всегда именно в это время было достаточно шумно и людно именно от детворы. А тут никого. И вдруг я понимаю ПОЧЕМУ: сразу добавляю ходу-ходу-ходу, скорее домой. Причина «великой тиши» – показ американских мультиков, их тогда регулярно в районе пяти-шести часов вечера показывали, «Скрудж Мак-Дак», «Чип и Дейл», «Чудеса на виражах». Все мы их смотрели тогда, как заворожённые. Такое было недоступно раньше, смотреть это было приятно и тянуло опять и опять увидеть очередную серию приключений отважных хомячков и бодрых гусей. Это как кока-кола или жвачка в цветной обёртке, как белые кроссовки, массово появившиеся в обиходе в те годы, – легко и приятно. Это символы красивой и лёгкой жизни. Да, а видеомагнитофон – это был вообще тогда предел мечт. И уж совсем круто было «Звёздные войны» посмотреть, крутили их полулегально крутые же кооператоры по видеосалонам.