Отбрось всё, что не ты

– В общем, я не знаю, радоваться и соглашаться или же попросить еще время на подготовку…

– Ох, детка, я половины не уловила, помехи, но к Никанору…

Лёлька не услышала окончания реплики. В трубке раздалось шипение и потом короткие гудки.

– Алло? Маман? – она озадаченно посмотрела на телефон. Не везет сегодня с собеседниками.

Закрыла глаза и попыталась вспомнить дыхательные техники, которым ее учила Флёр. Она не знала, сколько так просидела. Дыхание выровнялось, мысли успокоились.

Из дзена ее выдернул какой-то странный шум в коридоре и… знакомый голос.

Который она только что слышала по телефону.

Лёлька подскочила на своем неудобном сиденье. Маман! Вот это форзац, что она тут делает?! Так и знала, что не надо звонить ей, добром это не кончится.

Выскочила из уборной, но было поздно. Маман скрылась в кабинете начальника. Все сотрудники поднялись со своих мест и с интересом смотрели на закрытую дверь. Да уж, Элеонора Бродская умела произвести впечатление.

Зачем она пришла к Никанору Ивановичу? О чем говорит с ним?

Богатое воображение Лёльки нарисовало картину, как маман угрожающе нависает над начальником и выговаривает ему:

– Я не позволю обижать мою дочь! Как вы посмели! Какой журналист?! Девочка ма-те-ма-тик, не гуманитарий! Вы поиздеваться над ней решили?! Немедленно верните все как было!

Нет, бред. Маман, конечно, способна на всякие сумасбродства, но не настолько же. Да и с Никанором Ивановичем она знакома лишь поверхностно, чтобы выговаривать ему подобным образом.

Раздался грохот. Надо было что-то делать. Лёлька направилась к кабинету под любопытными взорами коллег. Открыла дверь и… Никанор Иванович был под столом! Лёлька растерялась. Маман его туда загнала? Громко выпалила:

– Никанор Иванович! Я согласна на новую должность. И буду писать. Пусть я никогда этого не делала, но готова попробовать и постараюсь оправдать ваше доверие.

Потом развернулась, твердо и грозно посмотрела на маман, еще раз повторила:

– Я буду писать.

И вышла из кабинета.

Прислонилась спиной к двери. Услышала удивленный голос Элен:

– Что это было?

Потом приглушенный ответ Никанора Ивановича, видимо, тот все еще не выполз из укрытия, до Лёльки долетели только обрывки фраз:

– … переживает… новая должность… специальный корреспондент…

И снова Элен:

– Ах, вот оно что! Теперь все понятно…

Потом грохот и уже более звонкий голос начальника:

– Нашел! Вот она, визиточка, завалилась под стол! Вот, очень заинтересованный человек. Если, говорит, судьба сведет вас с Элеонорой Бродской, непременно передайте, что буду очень рад сотрудничеству. Я могу полностью за него поручиться.

Ой, как стыдно! Вот это уж точно форзац. Оказывается, маман здесь по своим делам. Лёлька опустила глаза и молча прошествовала к выходу, захватив по пути сумку и пальто.

Сама не заметила, как отмахала полквартала. Постепенно успокаиваясь, замедлила шаг и принялась размышлять. Как уж она могла заподозрить маман в разборках с Никанором Ивановичем? Да еще и на должность согласилась, приняла решение на эмоциях, а, может, все же, стоило повременить?

Нет. Она, действительно, хочет попробовать. Детская мечта давала о себе знать легкой щекоткой в душе.

Придя домой, села перед экраном компьютера, открыла документ.

Смотрела на белый лист, и ей казалось, что в голове у нее также бело и чисто. Начинала писать и стирала. Все не нравилось, мысли не шли.

Надо успокоиться.

Стала перебирать вещи на столе – материалы для плетения ловцов снов, бусины для изготовления украшений, этнические безделушки. Это влияние Флёр.

Лёлька постоянно проживала жизни подружек, примеряя их настроение и привычки. Перенимала манеру говорить, двигаться, одеваться. Дома обстановка тоже постоянно менялась. Сходит в гости, проникнется атмосферой, ощущениями хозяйки, – и начинаются перестановки, появляются новые предметы.

Она могла понять, что движет человеком, почувствовать себя в его шкуре. Иногда видела образы и картинки из жизни или тайные желания и мечты. Поэтому ей так нравилась ее работа – можно было на время стать писателем, художником, поэтом, модельером, стилистом…

Отпускало ее так же внезапно, как и захватывало. И она чувствовала опустошение и оцепенение.

Это было самое страшное – столкнуться с пустотой один на один. У нее не было ответа на вопрос «Кто я?». А вдруг ответом будет «Никто, пустота»? Она не понимала, какая она, когда не жила чужой жизнью, и предпочитала даже не задумываться об этом.

Снова вернулась к написанию статьи.

Через час мучений и метаний набрала: «Заявление. Прошу уволить меня по собственному…». Да, это у нее прекрасно получилось.

Неужели сдаваться?

Горько вздохнув, Лёлька направилась к холодильнику. Соорудила двухэтажный бутерброд, заварила кофе – добавила побольше какао, корицы и ванили. Уселась перед монитором и собралась оплакивать и заедать свое горе. Даже сделала первый глоток и откусила огромный кусок от своего чудо-бутерброда. Как вдруг…

Раздался звонок в дверь.

Неожиданно. Время близилось к вечеру. Она никого не ждала.

Поплелась к двери, с опаской посмотрела в дверной глазок.

Ох! Как? Зачем? Может, не открывать? Затаиться? Ее нет дома!

Поздно.

– Деточка, открывай, я слышу, как ты дышишь.

Пришлось открыть. Лёлька чувствовала себя виноватой за выходку в офисе и потупила взгляд.

Элеонора же стремительно вошла в комнату, таща Лёльку за собой. В руках у нее был большой пакет.

– Давай, машер, не тяни, одевайся скорее. Мы опаздываем. Хм, пожалуй, стоит принять душ. А это что? Горчица? Майонез? Деточка, ты забыла про свои бока?! Выброси эту дрянь! Давай, давай, быстро в душ и одеваться! Я принесла тебе нормальную одежду.