Да воздастся каждому по делам его. Часть . Ирка

Я с ужасом наблюдала за этой сценой. Толя толкнул меня в бок и сочувственно покачал головой.

…Сейчас я думаю – наверное тогда, именно в этот момент, родилась их дружба.

Мамы и моего мужа…

Глава 23. Переезд

В маленькой квартирке было полутемно. Я топталась в тесной прихожей, пытаясь внести посильный вклад в этот тарарам, который случился в маминой жизни из-за меня. То, что она для нас сделала, имело огромную цену, я это понимала, и чувство вины и любви сжимало сердце до боли.

Переехав из своего дворца в так, скажем прямо, небольшую по размерам квартирку, мама нас спасла. Вернее, нас спасли обе мамы, только благодаря их помощи у нас теперь было небольшое, недостроенное гнездышко на самой окраине далекого Н… ка. Для нас четверых (а с нами жила ещё дряхлая кошка-Мурка, приехавшая в плацкарте вместе с моей новой свекровью) после съёмной конуры с газовым монстром – это были хоромы!

А вот мама… Королева моя… Здесь…

Но мама совершенно не комплексовала.

– Ирк! Ты аппарат телефонный сняла? Я ж тебя просила, овца ты беспамятная. Давай, беги за ним, пока ему ноги не приделали.

Я вздрогнула и рванула за аппаратом. Как я могла забыть? Это же основной мамин рабочий инструмент, она обожала именно этот, и не желала менять его ни на какой другой.

Майское утро было таким радостным, каким оно, на удивление, нередко бывает в Москве, вечно погрязшей в непогодах. После ночного дождя лужи сияли на солнце, и по ним плыли желтые пятна пыльцы. Офигевшие от вдруг грянувшей весны воробьи, размохнатившиеся, как клубки мохера, ныряли в воду, очертя голову. Это утро превратило и меня в радостного, беззаботного воробья, и я, перескакивая через лужи, запрыгала по асфальту, как будто мне не стукнуло… ужас сколько. Столько не живут!

– Мам! Я отвоевала твой телефон! Тетка та противная, скупщица квартир сраная, его отдавать не хотела. Если б не Толя!

– Да и хрен бы с ним. Новый уж давно пора купить.

– Давай купим. Я куплю!

Мне так хотелось сделать, хоть что-нибудь, этакое, красивое, благодарное-благодарное. Но мама останавливающие подняла руку, и я снова почувствовала себя первоклашкой.

– Кастрюль себе купи, купилка. А то вон, мою выпросила. Ладно уж, возьми и вон ту, с блестящей ручкой. И сковородку возьми, что ли. Ты ж кухарка у меня. Сельская. Совсем селО стала.

Я и не скрывала, что мне небольшой, тихий, спокойный городок нравился намного больше судорожной, безумной Москвы, но, почему-то обиделась.

– Ты, мам, не понимаешь чего-то… Знаешь какой у нас лес вокруг. И розы! У меня розы у дома будут цвести. Представляешь?

– Представляю!

Мама уже рассеянно смотрела на меня, потому что настал час икс. В дверь звонили, пришли дети. Они нашли нас и здесь. А сеанс, предназначенный для меня закончился.

– И Ирк! Там коробка здоровенная такая, со слоном, на балконе она стоит. Так вы её не трогайте. Это для Галины саратовской подарки, да для внука её вещей набрала. Пусть так и стоит, не распакованная. И гречку отдельно сложи, все десять пакетов, отец вчера по дешёвке достал. Галька ест, она любит.

– Мам! Опять! Папа тащить будет, тяжесть такая! Они что, на рынок не могут сходить?

– Ты что, не помнишь, какой мужик у неё, а? Она сама с рынка всё прёт, надрывается. Да и денег нет не хрена. А ей микроэлементы надо, с её – то сердцем! Там ещё и сестре лекарства купила, не забыть бы только, блин. У той тоже, с глазами чёрте чего. Так она лекарства не берёт, натурой лечится, дурында. Но, ничего, я ей всё равно их всучу. Выпьет, как прижмёт!

Я смотрела, как мама, с трудом, цепляясь за нерасставленную пока, слишком массивную для этой квартиры мебель, шла в спальню, и думала: «Откуда у неё столько душевных сил? Как она умудряется не забывать ни о ком? Почему эта толпа народа, постоянно вертящаяся вокруг, вся, целиком и полностью, помещается в её сердце?»

Она обернулась на пороге спальни и посмотрела на меня этак – «внутрь», как называла такой её взгляд баба Аня, цепко и жёстко:

– Вот что! Ты дочкиного Ваню прими, не выпендривайся. Я понимаю, он ведет себя, как придурок. Фигляр. Но она— твоя дочь. Она мечется, и хочет вас познакомить и стесняется его, дурочка. А он, знаешь, не идиот. Просто такой… Недолюбленный…

Меня тошнило от вида этого Вани, но Машка-то, действительно дочерь. Хоть и дурная!

– Я приму, мам, не волнуйся, куда деваться. Они ведь заявление подали, знаешь?

– Вот-вот. И свадьбу им сделаем. Платье помоги ей подобрать, она вон – толстуха какая.

Машка не была особо и толстой, так, полненькая… Но маме нравилось, что внучка поправилась вдруг и стала так похожа на неё. Она улыбалась при этих словах той самой своей, так и не разгаданной мною, улыбкой… И я не стала спорить.

***

Абсолютно не майская жарища зажала в огненных тисках мой крошечный провинциальный городок. Пыльная листва мертво торчала на деревьях, и не было хотя бы намёка на ветерок или хоть какой-то сквознячок. Даже от реки, в которой маслянисто замер, кажущийся неподвижным фонтан, пахло не свежестью, а баней, в которой только что парились. Это если у нас здесь, в дальнем загороде, где сосны забредают прямо на площадь – такое, то что творится в Москве! Хорошо, мама с отцом уже уехали в свой Саратов, к прохладной воде и нежным тёплым волжским вечерам. А вот нам предстояла встреча! С будущим зятем…

Пузатенький автобус, пыхтя, подкатил к остановке и выплюнул распаренную толпу, взлохмаченную и утирающуюся. Оттуда тоже пахнуло жаром, но уже не банным, а печным. Мы с Толей стояли, крепко взявшись за руки, как два старых дурака, всматривались в людей напряженно, где-то даже испуганно. У нас ведь тоже, получалось что-то вроде смотрин…

Дочь не заметить было трудно. Ярче и красивее брюнетки, не было, наверное, во всем городке и окрестностях. Пышная, не полная, а именно пышная, с длинными, распущенными волосами, которые она красила не просто в черный цвет, а в цвет воронова крыла, с огромными глазищами, подведенными точно и умело, она привлекала все взгляды, и явно гордилась этим. Посадкой головы она была потрясающе похожа на бабку, держала её высоко и надменно и только слегка сутулые плечи напоминали отца.

Но вот за руку она держала …некое образование… Странное создание, худое, но довольно плечистое, имело маленькую сухонькую головенку с длинным плешивым хвостом и резкие черты истощенного личика. Казалось, красивая молодая мама тащит уродца – сына – ну вот так ей не повезло. Я стряхнула наваждение и подалась навстречу. Будущий дочкин муж, на глазах изумленной Н… кой публики, преклонил колено и поцеловал мне руку. Толя стоял и смотрел на это молча. Но глаза выпучил сильно…

…Обед подошёл к концу, Ваня спокойно мыл посуду на кухне, дочка вытирала её своим любимым полотенцем с цыплёнком. Я уже примирилась с новым членом нашей семьи, смотрела, как он ловко шурует в раковине красными, распаренными от кипятка руками, быстро по-птичьи встряхивая головой, и думала: «Наверное, это рок… такая судьба у нас… что ли…».

Кого-то он напоминал мне гортанным коротким смешком и взглядом этим, странным, серым, быстрым. Этим острым чувством – резкой сумасшедшинки, пряной и пьяной. И я знала, кого…

***

Новость о смерти Галины, оглушила нас по-настоящему. Даже не столько новость  сколько мамин голос, которым она говорила со мной вчера. Мы мчались по осеннему шоссе так, будто за нами гналась стая волков. Уже темнело, черные деревья мелькали, сливаясь в одну сплошную линию. Толя гнал, но я не вякала, как обычно, я тоже чувствовала это желание – гнать! Лететь! Быстрее! Не опоздать! Наверное, потому что в мамином голосе опять был слышен страх. Тот самый, почти животный, совершенно не свойственный её бойцовскому характеру и живой, искрящейся натуре.

Ровный гул шин не успокаивал, как обычно, а раздражал. Мы молчали, говорить не хотелось, но я понимала, что нас гнетет одна и та же мысль. Но она была такой бОльной, что мы оба запихивали её в самый дальний угол сознания, запихивали трусливо и понимали это.

Саратов снова ворвался в мою душу огнями огромного моста, отблесками бесконечной воды и запахами степного воздуха, напитанного чем-то таким, от которого сладко сжимало под ложечкой. Точно, как в детстве. Я обожала эту землю, но сейчас она мне показалась серой и тоскливой. Наконец мы, муторно петляя по узким дачным проулочкам, подползли к воротам. Папа стоял у калитки, он был похож на маленького сгорбленного старичка, ищущего что-то в сумерках на пыльной дороге. Таким растерянным, потерянным даже, я его увидела впервые.

– Плохо, Голяп. Мама что-то прям…

Я влетела в зал. Посредине почти пустой комнаты, среди коробок и сумок, собираемых явно наспех, сидела мама. Под длинными, свисающими полами белого халата, наброшенного кое-как на такую же длинную рубаху, почти не видно было ножек стула и мне показалось, что она парИт, как привидение. Всколоченные волосы, бледные, мягкие какие-то щеки, дрожащие синеватые губы. Без украшений, не грамма косметики – она не позволяла себе такого никогда. Захолонуло сердце, я подскочила, сжала ледяную руку.

– Мам! Ты чего?

– Ирк! Она так же, как Ритка. Галька умерла так же. Точно так же. Я следующая.

– Мам, не дури, а! Она больная была, давление до небес. Ты-то! Что уж, совсем? Всё под контролем, давление приличное, такие врачи у тебя. Я не находила нужных слов, выражалась междометиями, но она меня и не слушала.

– Я уезжаю отсюда, Ира. Я не могу здесь. Тут мёртвые они, все… Все мертвые… Борька, брат помер, Ритка. Теперь Галина… Смерть здесь.

Закрыв глаза, мама продолжала сидеть, покачиваясь. Подошёл муж, положил руку её на плечо.

– И правильно, Ангелина Ивановна. Что вам теперь делать тут! Мы там, у нас дачу купим. Дом построим. Хоть какой! И будем жить все вместе. И детям вашим туда ездить будет легче и друзьям. Ирка розы разведет. Хризантемы. А?

Мама посмотрела на Толю, как маленький ребёнок, которого погладили по голове и прошептала тихо, тоненьким, чужим голоском: – Сделаем веранду с камином. Туда моя художница приедет, я ей заплачУ. Ей всё равно, деньги нужны. А так просто, не берет ведь.