Кавалергардский вальс. Книга четвёртая

Находясь в Польше, Суворов, в силу преклонных лет и пережитых походов, заболел и слёг. Лёжа в постели, он бормотал: «Стар я стал; поеду в Петербург, увижу государя, – и потом умирать, в деревню».

К весне он стал понемногу поправляться. Но письмо императора Павла с гневными обвинениями в его адрес, полученное 20 марта, нанесло полководцу смертельный удар. Болезнь Суворова возобновилась сильнее прежнего. В литовской деревушке, близ Вильно, в бедной крестьянской хате знаменитый полководец лежал на простой лавке, покрытый полотном. Убитый духом, он молился и стонал: «Боже, за что страдаю?! Зачем не умер я в Италии!»

В Петербург его везли лёжа в карете. Он часто впадал в забытьё и бредил.

Оклеветанный злоумышленниками великий фельдмаршал, герой Итальянского и Швейцарского походов 21 апреля 1800 года никем не замеченный, проник в столицу Отечества; в закрытой карете, больной, медленно проехал он по пустынным улицам Петербурга до Коломны и остановился в доме Хвостова, на Крюковом канале. Присланный туда вскоре от государя генерал оставил записку, в которой было сказано, что генералиссимусу «НЕ приказано являться во дворец»…

Прибыв на родину, Суворов прожил всего две недели. 6 мая 1800 года, в день Иова Многострадального, во втором часу дня, он испустил дух.

Скорбь была всеобщая и глубокая, однако официально в столице она никак не выражалась; газета «Петербургские Ведомости» не обмолвились ни единым словом, в ней не было даже простого извещения о кончине Александра Васильевича, ни о его похоронах, которые были назначены на 11 мая.

Похоронили великого полководца скромно в Благовещенской церкви Александро-Невской лавры; с левой стороны, у окна там лежит плита с надписью всего из трёх слов золотыми буквами: «Здесь лежит Суворов».

1800 год май

Санкт-Петербург

Сашка, дисквалифицированный Ольгой из числа заговорщиков, не унимался. Её запрет и желание спасти его молодую жизнь, лишь возбудили в нём ещё больший интерес к этому загадочному делу.

Он, пытаясь заслужить вновь внимание и доверие Ольги, старался, как можно чаще попадаться ей на глаза. Начал посещать балы и музыкальные вечера, где появлялась Ольга Александровна. Атаковал даму настойчивыми желаниями уделить ему время и поговорить ещё раз. Но тщетно.

Тем временем в столицу вернулся Платон Зубов. Любезно принятый императором, он выражал образец покорности и благоговения перед Павлом. Как от него и ждали, в скором времени посватался к дочери Ивана Кутайсова.

Павел был удовлетворён поведением помилованного фаворита. Кутайсовы потирали ладони. Невеста была вне себя от счастья! Первый красавец, вновь приближенный к императорскому трону, Платон был для неё несбыточной мечтой. Подружки Машеньки завистливо вздыхали в сторону; и как могло так сказочно повезти этой угловатой и некрасивой девице, на которую прежде никто и смотреть-то не хотел? А теперь ей ещё, как крестнице императора, отвалят богатые подарки на свадьбу!

Впрочем, со свадьбой Платон пока не спешил. Он оттягивал «приятное» событие, ссылаясь на то, что ему надобно осмотреться и обжиться вновь в столице. И, якобы, совестно гулять свадьбу на деньги государя и будущего тестя; нужно хоть сколько-нибудь обзавестись своим капиталом. Такие «благородные стремления» вызывали у Кутайсова и императора уважение и доверие Платону. А, вместе с ним, постепенно вновь расцветало доверие и ко всем остальным членам семейства Зубовых.

Платон отлично понимал, что семья – это сила, и, обретя симпатию императора, как и в прежние времена, стал стягивать к трону братьев и сестру. Очень скоро его стараниями было разрешено вернуться из деревни старшему Зубову – Николаю. Младший, Валериан, хоть и был увечен (он потерял ногу на войне), начал вновь появляться в свете. Ольге стало позволено блистать на дворцовых балах.

Вице-канцлер Никита Петрович Панин удовлетворённо потирал руки – Ольгина идея о возвращении Платона удалась гениально. Могущественный Зубов ещё не был забыт в Петербурге; он живо возобновил старые связи, собрал вокруг себя преданных ему людей. И, таким образом, количество соучастников неуклонно росло.

Вот только сама Ольга совершенно сникла и была одержима только одной идеей – уехать к Чарльзу за границу. Она ежедневно писала ему письма, в которых вначале подробно докладывала о событиях в столице и о проделанных делах в приближении к намеченной цели, а затем – о своей безграничной любви и очередной просьбе позволить ей приехать к нему в Англию.

Но Витворт всячески этому препятствовал, и бедное сердце Ольги разрывалось на части.

20 мая 1800 года

доходный дом купца Гейдемана

После бала в Зимнем дворце в честь двенадцатилетия юной великой княжны Екатерины Павловны, Чернышёв делился с Охотниковым очередной неудачной попыткой сблизиться с Ольгой.

– Оставь ты в покое мадам Жеребцову, – заметил ему Алексей, – Её скоро будет тошнить от одного твоего присутствия!

– А что мне делать?

– Брось эту затею!

– Не могу! Я хочу знать, почему они вначале были заинтересованы во мне, а потом вдруг у них отпала такая надобность? А если Александру Павловичу угрожает опасность? Я всё-таки его адъютант, и обязан его защищать.

Лёшка вздохнул:

– Раз уж тебе так неймётся, господин адъютант, то найди другой способ; хватит долбиться в закрытые двери! В конце концов, есть другие известные тебе люди из числа заговорщиков. Например, попробуй втереться в доверие к вице-канцлеру Панину или выпей в доверительной обстановке с де Рибасом. Или последи за домом военного губернатора Палена, куда бегал посыльный.

– Посыльный! Точно! – озарился Сашка, – Лёшка, ты молодчина! Это мысль.

– Что именно? – не понял тот.

– Самый уязвимый в этой цепочке – это посыльный. Какой-то простой мужик, который таскает донесения за определённую монету. Если его поймать и предложить ему больше денег, то он всё расскажет.

– А, если у тебя не хватит денег, чтоб дать ему больше? – усомнился Лёшка.

– Тогда дать ему в морду! Расскажет, как миленький!

Тот же вечер

Английская набережная

Сашка в тот же вечер занял позицию на набережной, возле дома мадам Жеребцовой. Конечно, надежды на то, что именно сегодня Ольга отправит посыльного куда-нибудь с донесением, было мало. Но Сашка запасся терпением; не сегодня, так завтра, а не завтра, так в другой день, но он всё равно осуществит задуманное.

Решительная настойчивость его была вознаграждена; спустя час ожидания, со стороны дома послышался шорох – мужичок с клокастой бородой выбрался через потайную дверь и заспешил прочь. Сегодня ночь была тёплой, и на посыльном, вместо тулупа, был кафтан, а на голове – суконная шапка.

Сашка крадучись пошёл следом. Мужик привычно завернул за угол и помчался по краю Сенатской площади. Чернышёв припустил за ним, старательно прячась за деревьями.

Впереди замаячили насыпи стройки Исаакиевского собора. Удачнее места, пожалуй, не будет, подумал Чернышёв и прибавил ходу. Огибая кучи песка и камня, мужичок сбавил ход и замешкался. Тут-то на него и набросился, точно коршун, его преследователь!

Сбив мужика с ног, Сашка ловко опрокинул его на землю и уселся верхом, грубо припечатав незнакомца к земле. Тот отчаянно забарахтался, пыхтя и размахивая руками. Чернышёв навалился на него всем телом и угрожающе прорычал:

– Брось рыпаться, а то придушу, как гниду! Понял?!

– Ай-ай!.. Больно же! Дурак! – вдруг взвизгнул тот женским голосом.

Сашка обалдел и разжал пальцы. Из-под слетевшей суконной шапки рассыпались белокурые длинные волосы, борода сбилась за ухо. Чернышёв опешл:

– Ольга…

– Спятил, Чернышёв?! Пусти! Ты же мне сейчас руку сломаешь!

– Прости, – растерялся Сашка, слезая с Ольги и помогая ей подняться.

– Ты что за мной следил?!

– Да…

– Вот ты неугомонный! – и вдруг испуганно отшатнулась, – Постой, а может ты – агент Тайной экспедиции?!

– Да нет же, – успокоил её Сашка и заботливо отряхнул комья земли с её кафтана.

– Тогда зачем ты меня преследуешь?