Кавалергардский вальс. Книга вторая

Кавалергардский вальс. Книга 2
Ирина Костина

История друзей – гвардейцев кавалергардского полка. Книга 2 повествует о первом годе царствования императора Павла. Старый Кавалергардский корпус расформирован, и судьбы друзей расходятся: один становится адъютантом великого князя, другой попадает в конную гвардию, а третий – в опалу. Но настоящей дружбе всё это не помеха.

Кавалергардский вальс

Книга 2

Ирина Костина

«Мы не стремимся быть первыми, но не допустим никого быть лучше нас».

    граф А. И. Мусин-Пушкин, кавалергард

© Ирина Костина, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть четвёртая. В оковах новой власти

7 ноября 1796 года

Санкт-Петербург

Известно, что толпа любит перемены, и поэтому всякое наступление нового царствования приветствуется в народе радостными манифестациями.

На этот раз всеобщего ликования в Петербурге не было. Особенно в гвардейских полках. Военные любили Екатерину, равно как и она обожала их (ведь именно благодаря гвардейским стараниям, она в 1762 году взошла на престол). Не хватило бы слов, чтобы выразить скорбь, испытанную каждым офицером и каждым солдатом в связи с кончиной императрицы. В полках обливались слезами и заранее ненавидели и опасались всего, что мог сделать Павел.

И он не замедлил оправдать их опасения, начав стремительно уничтожать и переделывать всё, что создавалось и лелеялось Екатериной!

Наутро, проснувшись, горожане не узнали родного Петербурга. Всё переменилось за один день! Императорский двор казался совершенно новым. Весь блеск, вся величавость и важность его вмиг исчезли. Везде появились солдаты с ружьями. Величественные особы, первостепенные чиновники стояли с поникшею головой, неприметные в толпе. Вместо них незнакомые люди приходили, уходили, кричали, распоряжались. Зимний дворец был обращён в кордегардию: всюду слышался стук офицерских сапог и бряцанье шпор.

Чёрно-белые караульные будки прусского образца дополнили ночью обстановку неожиданного для всех события. Российская столица внезапно приняла вид немецкого города, существовавшего два или три века назад.

Павел засунул нос, даже в моду горожан на одежду; запретив круглые шляпы и длинные фраки! По его мнению, это было признаком роскоши. На самом деле, ему претил вид придворных, разодетых по моде, принятой его «распутной матушкой». И он торопился переодеть всех на свой лад; грубо и категорично.

По приказу императора с самого утра полицейские сновали по улицам, срывали с прохожих круглые шляпы и разрывали их на куски. Срезали полы фраков и сюртуков, не взирая на чины; даже племянник английского посланника не избег этой участи.

Но более всего Павел жаждал приступить к преобразованию военных структур. Наутро он приказал устроить смотры всем столичным полкам. Сам он принимал смотр одному из главных полков, Измайловскому.

Император явился в мундире прусского образца: огромная треугольная шляпа со страусовыми перьями, узкий зеленый мундир, перетягивающий его в талии так, что было трудно дышать; белые узкие лосины и высоченные черные сапоги. Всё это в сочетании с его нелепой внешностью выглядело довольно комично.

Надо заметить, что внешне Павел был некрасив: курносый, с большим ртом, длинными зубами, толстыми губами, сильно выдающимися вперед челюстями. Он рано облысел, и его лицо напоминало мёртвую голову. У него был большой череп и короткое неуклюжее туловище, которому он старался придать достоинство и изящество в движениях. Его походка, манера одеваться и держать себя, – всё выглядело каким-то претенциозным и театральным, напоминающим карикатуру.

Во время церемониального марша Измайловского полка Павел всячески демонстрировал неудовольствие: ворочал глазами, надувал щёки, пожимал плечами, топал ногой, давая понять, что всё это никуда не годится! И оскорбительно назвал штандарты полка, прославленные победами в боях, «Екатерининскими юбками!»

Затем ему сообщили, что к городу подошёл Гатчинский полк, который выступил ещё вчера из Гатчины и ожидает командира для торжественного вступления в Петербург. Павел с пренебрежением отвернулся от «измайловцев», пришпорил лошадь и поскакал галопом навстречу любимцам.

На то, как Гатчинский полк вступает в столицу, сбежалось посмотреть полгорода. Горожане глазели на солдат, облачённых в мундиры старого прусского образца, и держались за бока со смеху:

– Милосердный Боже, какие уродливые костюмы! А парики! Вот умора-то! – раздавалось повсюду.

Вымуштрованные до исступления, «гатчинцы» с каменными лицами, плечом к плечу маршировали к Дворцовой площади. И эта картина напоминала вторжение в город неприятельского нашествия.

На Дворцовой площади Павел в трогательных выражениях поблагодарил «гатчинцев» за верную службу и публично осыпал их наградами: всех офицеров и солдат он перевел в гвардию. Тех, кто ранее был награжден орденом Святой Анны, одарил тысячей крепостных душ, а остальных – по пятьсот душ каждому. Срок службы сократил для них с двадцати пяти лет на пятнадцать, а по окончании службы простым солдатам пообещал земельные наделы: по пятнадцать десятин на душу в Саратовской губернии.

Его почести Гатчинскому полку при этом сопровождались презрением и оскорбительными выходками по отношению ко всем другим частям войск, особенно это коснулось Кавалергардского корпуса, который взлелеянный бывшими царицами, давно сделался при императорском дворе золочёной игрушкой.

Шеф полка Платон Зубов продолжал скрываться в доме сестры Ольги, в надежде отсрочить причитающиеся ему взыскания от нового императора. И всю неделю Кавалергардский полк оставался без командования.

11 ноября Павел принял решение о назначении в Кавалергардский полк нового шефа графа Валентина Платоновича Мусина-Пушкина. А помощником к нему приставил «гатчинца» Давыдова, которого несколько дней назад возвёл в чин полковника.

Для оглашения данного высочайшего приказа император собрал кавалергардов и, после его зачтения, долго угрожающе расхаживал перед строем и вещал о том, что «намерен решительно сломать этот оплот Екатерининской эпохи; сбить спесь с офицеров, избалованных развратным режимом; подвергнуть полк полному изменению, замучить строевыми обязанностями и тяжёлыми требованиями».

– Я не баба, и в куклы играть мне не к лицу! – заявил он, – Мне нужны солдаты! Отважные, беззаветно преданные царю и Отечеству. И, либо кавалергарды будут таковыми солдатами, либо в моей армии не будет кавалергардов!

– Ну, что? – спросил Барятинский у Сашки после окончания императорской встряски, – Теперь понял, почему всем так хотелось, чтобы корона досталась старшему внуку Екатерины в обход её сына?

– Да, – вздохнул Чернышёв.

– Чувствую, это только начало нашего конца, – скептично предположил Петька.

Что ждало кавалергардов с новым командованием, оставалось пока неизвестным; до тех пор им надлежало завершить службу почившей государыне.

До 15 ноября тело императрицы находилось в опочивальне. Далее оно было перенесено из спальной комнаты в Тронную залу на парадную кровать, поставленную на троне. Почётный караул гвардейцы несли круглосуточно: в головах кровати находились на часах лейб-гвардии капитан и капитан-поручик. Несколько шагов отступя – шесть кавалергардов с карабинами на плече. У каждой двери Тронного зала – по два часовых. Остальные находились в «кавалергардской» комнате.

19 ноября-18 декабря 1796 года

Санкт-Петербург

Прежде, чем устроить похороны матери, Павел вознамерился исправить чудовищную (с его точки зрения) несправедливость по отношению к отцу, похороненному в Александро-Невской лавре. Он желал перезахоронить останки Петра-III в императорскую усыпальницу Петропавловской крепости со всеми подобающими почестями, и положить в один день в одну могилу обоих родителей. Хотел ли он, таким образом, примирить за гробом отца и мать, которые при жизни ненавидели друг друга? Или просто хотел отомстить Екатерине?

Всю жизнь Павел считал, что мать незаконно заняла престол, и на тридцать четыре года лишила его возможности царствовать. Он был уверен, что, если бы правителем оставался его отец, то корона перешла бы к нему, как к наследнику, гораздо раньше. И оттого события дворцового переворота в июне 1762 года у Павла на всю жизнь застряли костью в горле.

Первое, что он предпринял в рамках мстительной кампании, это приказал вырвать из печатных Указных книг 1762 года листы, содержащие манифест о вступлении на престол Екатерины. Но этого ему показалось мало, и он приказал уничтожить все другие официальные постановления Екатерины, относившиеся к первым датам её правления.

Впрочем, это был жест раскапризнившегося ребёнка. В озабоченности получить максимальное удовлетворение за события, лишившие его власти, Павел так увлёкся, что его фантазии уже было трудно остановить; он стал мешать в кучу вознаграждения с наказаниями.

В первые часы царствования Алексею Орлову (одному из палачей Петра-III), Павел пригрозил каторгой за неявку того ночью на присягу. А его соратника, Фёдора Барятинского, как известно, отправил в отставку.

Далее государю взбрело в голову разыскать и вызвать в Петербург на церемонию перезахоронения Петра-III, всех офицеров, стоявших в 1762 году на стороне государя, чтобы осыпать почестями и вниманием. Подчинённые «сломали» головы и сбились с ног, разыскивая бывших офицеров тридцати четырёх летней давности. Многие из них уже померли. Другие были немощными стариками, но их вытащили из постелей и насильно обязали приехать в столицу для получения вознаграждения от нового царя.

Тридцать четыре года назад, 10 июля 1762 года, когда состоялись первые похороны Петра-III, устроенные Екатериной, церемония была скромной и бедной. Гроб опустили в могилу без орудийного салюта и колокольного звона. Теперь Павел намеревался устроить триумфальное шествие!

Останки Петра Федоровича были вынуты из могилы и переложены в новый великолепный гроб, обитый золотым глазетом. В Александро-Невскую лавру была доставлена особо изготовленная корона, которой Пётр-III не успел официально короноваться и которой Павел хотел увенчать его в могиле.

2 декабря 1796 года в лютый мороз вся столица траурной процессией шествовала по Невскому проспекту от Александро-Невской лавры до Зимнего дворца. Убийца Алексей Орлов был обязан нести корону, а второй убийца Фёдор Барятинский был поставлен нести гроб с останками на протяжении всего длинного пути.

Французский художник Анселен, по приказу Павла, написал два огромных полотна, посвящённых этому государственному событию.