Яд для Моцарта

– Но если уж от него получаешь лестный отзыв, то можно быть уверенным, что это чистая правда, – спокойно вставил Балакирев из глубины комнаты. Сохраняя спокойствие, как подобает наставнику, он не покинул своего места у рояля, чтобы разделить восторг по поводу газетного отзыва критиков о премьере.

– Да уж, это точно, словам Римского я верю больше, чем самому себе, – подхватил Мусоргский, взмахивая рукой и опрокидывая на пол подсвечник вместе с горящей свечой. – Ох ты, господи, вот я неповоротливый медведь!

О пожаре не было и речи – огонь свечи погас уже во время падения, но среди собравшихся тут же возникла суматоха, из-за которой тема разговора, волнующая автора оперы, переменила объект: все стали обсуждать не вчерашнюю премьеру, а неловкость Мусоргского. Кюи, ожидавший услышать похвалы в свой адрес, вполне заслуженные на его взгляд, снова оказался в стороне.

Он нахмурился и под видом изучения газетных статей поспешно отошел в сторону, поближе к другому источнику света – маленькой лампадке, висящей у противоположной от входа стены. Гнев и обида душили композитора.

irato

«Ну надо же было вмешаться этому неотесанному чурбану в момент, когда я (редкий случай!) оказался в центре внимания друзей! И кто только просил его высказываться?! Сидел бы себе на месте, если не умеет держаться в обществе! Вечно он появляется тогда, когда не нужно! Была бы моя воля – собственными руками бы придушил…»

– Цезарь, что-то не так? Тебя что-то расстроило? – прервал его размышления незаметно подошедший Балакирев.

Милий Алексеевич, будучи организатором творческих собраний, обладал уникальным даром видеть человека насквозь, а потому знал своих «подопечных» как собственные пять пальцев. И сейчас он издали уловил скрытую агрессию Цезаря и, приблизившись, был неприятно поражен гримасой, исказившей его лицо до неузнаваемости.

Кюи поспешно вернулся в действительность – черты лица заняли привычное выражение, узкие губы вытянулись в подобающую улыбку, брови поползли наверх, символизируя удивление.

– Нет, с чего это ты взял? Все хорошо, Милий. И даже более того – все просто замечательно! Подумай сам: разве я могу быть расстроенным, когда читаю столь лестные отзывы наших критиков? Я безмерно счастлив, поверь мне! О таком успехе я и мечтать не мог.

– Прими еще раз мои искрение поздравления, – Милий протянул ладонь для рукопожатия и, хитро прищурившись, с улыбкой посмотрел на приятеля. – Я не сомневался, что ты сможешь осуществить свой замысел.

– О чем ты? – нахмурился Кюи. «О каком замысле он ведет речь? К чему эти заговорщические взгляды? Неужто он и в самом деле умеет читать мысли?!.»

– Ну как же? – теперь настала очередь выражать удивление бровям Милия. – Помнится, долгими зимними вечерами за чашкой чаю я не раз слыхивал от тебя о том, что ты намерен во что бы то ни стало совершить переворот в оперном жанре.

«Похоже, в чашках было кое-что покрепче чая, – подумал смущенный и обескураженный Кюи. – Хорошо еще, что я не проболтался о самом главном. Поистине: язык мой – враг мой!»

– Так вот, – продолжал Балакирев. – Могу открыто заявить, что с «Ратклифом» тебе это удалось в полной мере.

«Еще бы, ведь я работал над ней семь лет» – подумал Кюи, скромно потупив взгляд.

– Особенно хороши твои мелодические речитативы: они довольно выразительны и, можно сказать, знаменуют собой в какой-то степени рождение нового типа речитатива в русской опере. «Но-о-о у меня легко на се-ердце ста-ло» – напел он фразу из партии главного героя. – Да и музыкальные характеристики, надо признать, даны предельно ярко и рельефно. Корсаков хвалит драматургию, и я считаю, тоже вполне обоснованно. Одним словом, Цезарь, ты не обманул моих ожиданий. А первые две оперы, которые вышли неудачными, сочтем за пробу пера.

violento

«Пробу пера! Ничего себе – неудачные! Да как он смеет так отзываться о моих сочинениях?! Они дались мне бесчисленным количеством часов и дней мучений, когда я пытался найти подход к этой непреодолимой музыкальной материи, учился владеть ею, подчинить ее себе!.. Неужели этот черствый человек хочет сказать, что все мои мучения были напрасными? Он ничего не смыслит в настоящей музыке!..» – порыв гнева охватил все существо внешне невозмутимого собеседника. Один Бог знает, каким образом ему удавалось настолько хорошо владеть собой».

– …и продолжать в том же духе, – договаривал очередную фразу Балакирев. Видимо, он желал ему успехов, и на это нужно должным образом отреагировать…

secco

– Да-да, спасибо, надеюсь, мне не придется низко пасть в твоих глазах, Милий, – ответил наконец Кюи, стараясь, чтобы голос звучал не слишком сухо или недоброжелательно.

doux

– И оставь ты эту газету, – наставник мягко вытащил «Ведомости» из рук друга. – Вцепился в нее мертвой хваткой, словно не хорошую рецензию читаешь, а собственный некролог.

tenebroso

«Знал бы ты, насколько сейчас близок к истине! Но я все же надеюсь, что в скором будущем некролог мне посчастливится прочесть, только вот не свой».

– Ну вот, снова куда-то все разбрелись! – пробасил Балакирев, возвращаясь к роялю и застав там только Катеньку Протопопову, которая к тому времени уже стала законной супругой Бородина. Катенька наигрывала ля-бемоль мажорный экспромт Шуберта. Переливы сверкающих мажоро-минорных фигураций высыпались из-под ее легких и проворных пальцев, словно бусинки.

– Куда они испарились? – простите, Катюша, что вынужден прервать вашу прекрасную игру, – характер творческого человека непредсказуем. Минуту назад все были здесь, а стоило мне отвлечься – их как ветром сдуло!

– Насколько я поняла, Саша взялся за приготовление кофе каким-то особенным способом, и Мусорянин непременно хотел быть свидетелем этого действа, – отвечала Катенька, доиграв до смыслового завершения музыкальной фразы.

– Стало быть, они на кухне, – облегченно вздохнул Балакирев и, успокоившись, пододвинул стул и сел рядом с пианисткой. – В таком случае сыграйте, дружок, еще раз, очень вас прошу. Уж больно мне нравится эта шубертовская вещица!

И он притих, внимая божественным звукам рояля, прикрыв глаза и покачивая в такт головой. Кюи, увидев, что остался в комнате практически один – поскольку раствориться в музыке означало полностью уйти из мира реального, – решил не мешать им и тихонько вышел за дверь, дабы присоединиться к друзьям и поучаствовать в процессе варки кофе.

Миновав узкий проход, соединяющий гостиную и кухню, Кюи, повинуясь неведомому инстинкту, замер у неплотно прикрытой двери. Что-то – может быть, предчувствие, а может быть, и нарочно приглушенные голоса мужчин – заставило его помедлить и прислушаться.

Сначала он не мог ничего разобрать из-за звуков рояля – Катенька дошла до первой кульминации. Но затем, в соответствии с композиционной логикой, последовал эпизод пианиссимо, что позволило Цезарю слышать разговор на кухне довольно отчетливо в течение нескольких минут. Этого оказалось вполне достаточно…

sotto voce

– Закипает, снимай с огня, – первый голос принадлежал Бородину. Фраза никоим образом не относилась к его персоне – речь шла о кофе. Вероятно, он предлагал Мусоргскому снять турку.

Не успел Кюи подумать что-то вроде «весьма опрометчиво», в подтверждение его опасениям послышался грохот посуды и сдавленный вскрик.

– Осторожнее! Оставь, Модест, дай лучше я сам займусь этим.

– К кулинарным хитростям я неприспособлен, – пытался оправдаться Мусорянин, изо всех сил дуя на обожженные пальцы.

– Да, пускать на кухню тебя нельзя ни под каким предлогом, – согласился Бородин. – Ты непременно все испортишь.

– Я как медведь в лавке, все оберну и опрокину, – покорно басил Модест.

– Но это, поверь мне, куда лучше, чем быть медведем в музыке, – утешил его друг.

– Некоторые поговаривают, что моя музыка сделана грубо, непрофессионально…

– Плюнь и не слушай. Твоя музыка гениальна, и все поймут и признают это только через несколько десятилетий. Они еще не доросли до твоих сочинений – слепы, как новорожденные котята. В этом ее беда и величие.

– К черту! Признание, слава – мне они не нужны. Все это фальшь чистой воды. Хотя и приятно, не спорю. Вот, например, вчера у Цезаря был триумф. Я от души порадовался за него, но, сказать по чести, опера не сильна.

Голоса зазвучали на полтона тише, порой Кюи удавалось расслышать лишь часть сказанного. Но с каждой фразой его лицо покрывалось все более смертельной бледностью, а в глазах все ярче разгорался дьявольский огонек.

– Да, ты прав, Мусорянин, – соглашался Бородин, помешивая что-то ложкой. – Думаю, «Ратклиф» не выдержит испытания временем. О нем забудут еще при его жизни.

– …слабовата, да и замкнутые вокальные номера больше похожи на декламацию.

– Задумка, конечно, хорошая, но сделано это не так, как хотелось бы.

– …нет того уровня мастерства…

– …он не может услышать нужные звуки…