Вы меня не знаете

И тут лязгает замок и открывается дверь. Мама пришла. Что касается мамы. Она чисто типичная нигерийка, и, если вы знакомы с такими, вы знаете, что с рассерженной нигерийской мамой шутки плохи. Она сразу выходит из себя и орет: «А ну, вали отсюда, быстро! Ничтожество. Убирайся!» Но она не оценила ситуацию. Он не такой блаженный, как обычно под кайфом. Он принял что-то другое. И тут он смотрит нее так, будто впервые видит. Таращится минуты две. Потом подходит, запинаясь, так близко к ней, что она, наверное, чувствует, как от него пахнет выпивкой.

«Ты всего лишь баба», – говорит он, хватает ее за шею и валит на пол. Я такой: какого хера? Я бросаюсь ему на спину, колочу и пинаю его, но он сдергивает меня и отшвыривает, как игрушку. Блесс кричит, мама на полу без сознания. Отец сидит сверху и вдруг начинает бить ее по лицу так, будто гвозди кулаком заколачивает. Еще и еще, он бьет по-настоящему, по серьезке. У мамы не лицо, а кровавое месиво. А я сижу, как парализованный. Не знаю, что делать. Мозг как будто перестал работать, а тело отказало.

А дальше было вот что. Блесс берет утюг и бьет им отца. Но ей всего тринадцать, и она мало что о нем помнит, чтобы по-настоящему ему навредить. Если бы такое произошло сейчас, она бы точно довела дело до конца, но тогда в ней еще не было столько запала. В ней не было злости, которая появляется, только когда ты уже достаточно повидал жизнь, понимаете? Короче, она бьет отца утюгом, но он только отскакивает от его плеча. Отец хватает ее. Отнимает у нее утюг – и вот тогда это и случилось. Он бьет Блесс утюгом по лицу. Раз – и повсюду кровь. Блесс падает как будто замертво. Я думал, она умерла. И отец замирает. Он словно вдруг очнулся. Роняет утюг. Подходит к маме. Берет ее сумку. Потрошит кошелек. Уходит.

Не-а. Не смотрите на нее. Смотрите на меня. Только на меня. Это я виноват. Я же мужик. Это я должен был схватиться за утюг или за нож. Я и хотел. Потом, когда мы были в больнице, я только об этом и думал. Я мог бы сделать то. Мог бы сделать это.

Они лежали на соседних койках. Несколько недель. У мамы была раздроблена глазница. У Блесс – сломана челюсть, а еще она лишилась половины зуба. Но я тоже кое-чего лишился. В каком-то смысле я лишился сестры. Да, обстановка в семье давно уже была хреновая. Но не настолько. В тот раз, когда он сделал то, что сделал, он забрал ее голос. Она не говорила несколько лет. Частично из-за травм, но в основном потому, что у нее не стало слов. Случившееся никак не объяснить, никак не исправить, никак не выразить то, что она чувствовала. Но я чувствовал. Чувствовал тоже. Как будто кто-то наступил тебе на сердце и давил, пока оно не стало всего лишь куском мяса.

В те недели, пока они поправлялись, со мной тоже что-то происходило. Не могу объяснить точно, это типа как когда можешь думать только об одном. Сосредоточенность. Вот что это было. Я знал: я больше ни за что не допущу ничего подобного. Так что я пошел, поговорил кое с кем и достал пистолет. Тот самый «Байкал». Ага, типичное бандитское оружие. Но не потому, что это типа крутой, особенный пистолет. А потому, что он дешевый. Просто переделанный чешский или какой там, российский, сигнальный пистолет. Без серийных номеров. Помещается в карман. К нему подходят практически любые патроны. Пистолет для нищебродов.

Так что он прав, когда говорит: «О, смотрите-ка, мы нашли у него в квартире пистолет, а Джамиля убили как раз из такого, это гангстерский пистолет, и наверняка он у него не просто так». Это гангстерский пистолет. Но еще это значит, что в Лондоне у любого пацана из любой банды может быть такой пистолет или возможность его достать. И если Джамиля, как я думаю, убили из-за какой-то гангстерской херни, в которую он влез, то неудивительно, что его застрелили из такого пистолета. И еще он прав, что пистолет у меня не просто так, а из-за «намерения совершить убийство» или как там он сказал. Я собирался убить отца, если он еще раз подойдет к сестре или маме. Клянусь. Я бы убил его в ту же секунду.

Он может сделать, что сделал, это вопрос выбора. Он может сделать выбор и сломать сестре челюсть и разбить лицо маме. Это его выбор. Свобода его выбора. Но за свободу надо платить. Как по мне, если ты собираешься сделать выбор, сразу начинай копить, чем будешь расплачиваться. К счастью, больше отец не приходил. Но семь лет я ждал, держа пистолет в кухонном ящике. Он не пришел. Тем лучше для него. И тем хуже для меня, что полиция этот пистолет нашла.

Но знаете что, а? Зачем бы я хранил этот пистолет, если я только что застрелил из него человека? Это тупость. Это, пожалуй, бесит меня больше всего. Он, господин обвинитель, считает, что я тупой. Для него я идиот, у которого в голове ни одной извилины. Убить пацана и не избавиться от пистолета за пятьдесят фунтов, потому что вдруг я захочу еще раз им воспользоваться? Да ну на хрен.

Это он сам башкой не думает. Почему я, проходя мимо Джамиля, назвал его конченым? Об этом он подумал? Еще раз говорю: ищите причину. Причина вас направит куда надо. Я тут записал его слова: «…и вот что хуже. Очевидно, это была случайная встреча с незнакомым человеком, которая впоследствии привела к жестокому преступлению». Случайная встреча с незнакомым человеком, он реально так считает? Открою вам и ему маленькую тайну. Это встреча не была случайной, а он не был незнакомцем. Я его знал. Знал Джамиля. Не так знал, как его знали, к примеру, родственники. Я имею в виду, мы были знакомы. Думаю, пора мне кое-что рассказать.

Не знаю.

Слушайте, я устал, и у меня мысли путаются. Я знаю, что вы все думаете, что я сам виноват. Не надо было самому говорить эту речь. Может, вы и правы. Но, знаете, когда на кону ваша жизнь, вы сделаете все, чтобы ее спасти. Я сейчас борюсь за свою жизнь. Ну да, я могу вот так пройтись по всем уликам. За это короткое время я успел сколько, четыре? Четыре сраных улики, на основании которых меня обвиняют. У меня есть что сказать о других четырех, и я хочу это сделать. Но на самом деле этого недостаточно. Вы должны узнать подробности всей херни, которая случилась. И что происходило у меня в жизни. Иначе как вы поймете? Как вы поймете меня, если вы меня не знаете? Как вы будете меня судить?

Все время, пока идет суд, я слушал, и вы тоже слушали. Вы рассматривали улики, а я рассматривал вас. Когда вы смотрели на очередную улику, я смотрел на ваши лица. И они как будто говорили: «Херня, чувак». И частично я с вами согласен. Некоторые улики реально ставят меня в херовое положение. Но дело не в каком-то там худи или моем телефоне, сигнал которого засекли рядом с пацаном. Дело в том, совершил я убийство или нет. А я его не совершал. Это был не я. Его совершил другой человек.

Длинный перерыв: 16:45

Центральный уголовный суд Т2017229

Дело рассматривает: ЕГО ЧЕСТЬ СУДЬЯ СЭЛМОН, КОРОЛЕВСКИЙ АДВОКАТ

Заключительные речи

Суд: день 30

Среда, 5 июля 2017 года

ВЫСТУПАЮТ

Со стороны обвинения: К. Сэлфред, королевский адвокат

Со стороны защиты: Подсудимый, лично

Расшифровка цифровой аудиозаписи выполнена Закрытой акционерной компанией «Т. Дж. Нэзерин», официальным поставщиком услуг судебной стенографии и расшифровки

6

10:15

Так, мне просто продолжать с того места, где я остановился вчера?

Как я вчера и сказал, я знал убитого пацана, Джамиля. Правда, на улице никто его так не называл, его называли Джей Си. Может, потому, что он был худой, или потому, что борода у него была как у Иисуса[3 - JC (Джей Си) – акроним имени Jesus Christ, то есть Иисус Христос.]. Я его знал именно под этим именем. Он был из таких, псевдогангстеров. Тощий, как двенадцатилетка, но всегда вел себя так, будто он здоровяк. Я его знал, потому что мы из одного района, но не только. Он знал Киру, мою девчонку. Можно сказать, что все, что со мной случилось – это дело, убийство, – все связано с Ки.

Как бы мне вам рассказать, какая она, Кира? Никого красивее просто на свете нет. Она из тех девушек, которые идут по улице, а десять парней пялятся так, будто мимо них прошла Рианна. У нее серые глаза, которые приковывают, когда она на тебя смотрит. И если она на тебя смотрит, ты даже не заметишь, что у нее длиннющие ноги или что она идет так, будто покачивается на ветру, нет, ты будешь смотреть ей прямо в глаза. Как прикованный. Раскосые серые глаза, которые доходят до самых краев лица. Серые глаза – это само по себе необычно, но на лице у черной девушки, даже если она смешанного происхождения, они выделяются, как у кошки. Правда, у нее они выделяются не так уж сильно, ей такие глаза как бы подходят. Они сочетаются с ее широким ртом и высокими скулами. И с кожей. Ее невозможно представить без этих глаз, и других глаз у нее и быть не могло.

Первый раз я увидел ее восемь лет назад, когда мама и Блесс лежали в больнице после того случая с отцом. Я только что вышел от них и был реально расстроен. Их только что осмотрел врач и сказал, что одна половина лица у Блесс всегда будет чуть ниже другой. Блин, да не смотрите вы на нее, пожалуйста!

Он сказал, что, может, все потом само придет в норму, но, вероятнее всего, останется примерно так, как есть. Но в конце он с такой типа обнадеживающей полуулыбкой сказал: «Говорить ей ничто не мешает. По крайней мере с точки зрения физиологии. Попробуй сделать так, чтобы она не замыкалась в себе».

Вот что он сказал. Как будто это проще простого. Как будто у нее внутри есть дверь, которую она может отомкнуть, выйти наружу и снова заговорить.

Я сел в автобус, чтобы ехать домой, и, скорее всего, опять думал, какую бы подлянку устроить отцу. Блесс до сих пор была в каком-то своем мире. Она так и не произнесла ни слова. Она лежала в больнице уже несколько недель, но не издала ни звука. Она просто отгородилась от мира и ушла в себя. Я понятия не имел, что с ней будет, так что можете представить мое состояние. Уставился вниз, погрузился в свои мысли.

Обычно я сижу на втором этаже, в конце или как можно ближе к концу. Но из-за всего происходящего на старые привычки мне было насрать, поэтому я сел в конец на первом этаже и уставился в окно. Прошло, может, пятнадцать-двадцать минут, я поднял голову и увидел напротив ее. Она была в наушниках и слегка покачивала головой в такт музыке, которая из них прорывалась. На ней были простой белый жилет и джинсы, но я глаз не мог от нее оторвать. Глаза у нее были закрыты, и казалось, что она видит какой-то сон. Вот так она сидела, закрыв глаза, чуть улыбалась и покачивала головой.

Я пялился на нее, наверное, минут десять. Это было не очень, как будто я подглядывал за ней в замочную скважину. Но я все равно пялился. Не мог перестать. Помню, я думал, что если она так и не откроет глаза, то все обойдется. Но не успел я эту мысль додумать, как ее глаза распахнулись и приковали меня. Блин. Спалился! Эти глаза. Серые, ослепительные. Почти как серебро. Если они посмотрят на тебя, ты пропал.

Я не мог отвести взгляда. И сказать ничего не мог, потому что шумели наушники. Так что в итоге я просто засмеялся. Она вскинула бровь, продела пальцы в провода и вытащила наушники.

– Чего смеешься? – спросила. Я ей точно не понравился.

– Да ничего. – Я все еще смеюсь. – Как ты меня круто засекла, а?

– Тебе что, делать больше нечего, кроме как пялиться на девчонок? – Она снова надела наушники, закрыла глаза и сидела так, пока мы не доехали до моей остановки.

Она так сидела еще десять минут. На лице – вообще никакого выражения. Ноль эмоций. Когда я наконец поднялся на выход, я хотел было дотронуться до нее, чтобы попрощаться, но зассал.

Но по дороге домой я только о ней и думал. Она красотка, но дело не в этом. Я как будто уже видел ее или типа того. Так продолжалось несколько дней. Мыслями я был далеко. Даже когда я был в больнице, я в основном думал о ней. Каждый раз, садясь в автобус, я садился на нижнем этаже, надеясь снова ее встретить. Я делал так лет сто, хотя больше ее так и не видел. Не представляете, как это было отстойно. Но однажды мне повезло.

Сижу я в конце, и вдруг в автобус влетает она, как будто ее ветром принесло. Было солнечно, и она была в лете, как в одежде. На ней была короткая клетчатая рубашка, кожа сияла. Фигура у нее точно что надо. И она пахла как шоколадка, серьезно. Но в этот раз я был готов. Я протянул руку и поздоровался. Она посмотрела так, будто я ей какую-то рыбу предложил.

– Я не пожимаю руки незнакомым. – Она надела наушники и закрыла глаза.

Я опять вышел раньше, чем она их открыла. Я капец как расстроился. Столько дней о ней думал, а сейчас взял и профукал свой шанс. Блин. Но я не из тех, кто легко сдается, так что я долго придумывал план, чтобы в следующий раз не облажаться.

Я сделал вот что: на всякий случай носил с собой бумажку. Честно говоря, фиг знает сколько носил. Наконец я снова увидел ее в автобусе. На этот раз я знал, что делать. Правда, она сидела через два сиденья от меня, а рядом с ней – какой-то жирдяй, так что я не мог к ней подобраться. Я ждал и ждал, и когда жирдяй вышел, я подорвался и сел рядом с ней. Она меня как будто и не заметила, но я повернулся к ней и протянул бумажку. Она взяла ее, развернула и наконец на меня посмотрела. Я снова попался. Эти глаза.

– Какая мне разница, как тебя зовут?

– Ну так ты сможешь пожать мне руку, потому что незнакомым же ты руку не жмешь? И тут еще мой телефон, если вдруг захочешь позвонить, – смеюсь я. – Ага, у меня получилось. Ты совсем чуть-чуть улыбнулась, но улыбнулась же.

– Не важно. – Она закатила глаза. Но бумажку взяла, а даже идиоту понятно, что это хороший знак.

Правда, прошло целых два месяца, прежде чем она согласилась на свидание. И даже тогда она обставила все так, будто согласилась из жалости.

– Тебя, судя по всему, плохо кормят, – сказала она. – Приходи ко мне ровно в семь. Если опоздаешь – ты опоздал.

Ха. Я до сих пор в точности помню, что она сказала.