Жемчужина, выпавшая из короны. Любовный исторический роман

Разве такое вообразишь? Потрогал лопатку, встал, посмотрелся в зеркало через плечо: синяк! Вернулся к столу. И повозка, и железный конь получились очень похоже. Так, сие круглое, между рогами, несомненно, фонарь… Колеса явно каучуковые, ибо не гремели по булыжнику… И вонь от аппарата шла, как от сгоревшей нефти! Устройство паровой машины Леонард себе представлял хорошо, но оставалось совершенно неясным, как она скомпонована на раме. Да и трубы не было, а без трубы какая ж тяга в топке! Выругавшись от бессилия, он закурил.

Домовой под печкой пригорюнился: мало того, что на руках ночью пьяного принесли, так ещё и натощак курит человек! Нет, надо с этим бороться!

Леонард, оставив бесполезные попытки разобраться с техникой будущего, а также с геополитикой (война с Германией!), крикнул Даниле, чтобы подавал завтрак.

После завтрака была запланирована поездка к дяде. Усевшись в сани, одолженные у хозяйственного Михайлова, и нагруженные всякими мелкими предметами, которые Леонард намеревался оставить Орлову старшему для сбережения, поручик велел Даниле трогать. Денщик, одетый в тулуп поверх шинели и обутый в валяные сапоги, чмокнул губами, и лошадка – сытенький буланый мерин, не спеша повлекла их по утренней Москве. Поскрипывал снег под полозьями, пахло дымом из многочисленных труб. На замерзших Патриарших прудах, расчищенных от снега, несколько человек каталось на коньках. Дурачина Бобик увязался следом, и бежал за санями до самой Калужской заставы. Потом понял, что хозяева едут дальше, чем он сможет осилить своими короткими кривоватыми лапами, и отстал.

Погода была благоприятствующая, дорога укатанная. Мерин шел ровной рысью, не особенно и напрягаясь, ибо груз был лёгкий. На всякий случай под медвежьей шкурой у Леонарда содержались два заряженных пистолета и был он при сабле, а у Данилы под сиденьем лежал драгунский короткий карабин. Приходилось предпринимать сии меры предосторожности, ибо на дорогах, особенно лесных, пошаливали разбойнички. Однако, обошлось. Пообедав в сельском придорожном трактире (село называлось Алабино), продолжили путь, дав отдохнуть животному пару часиков. Да и сами придремнули, по обычаю.

Ночевать остановились в Наро-Фоминске. Трактир был довольно большой и относительно чистый. Объяснялось это его новизной:

– Только год, как отстроились, Ваше благородие, – пояснил хозяин, раздувая для постояльцев угли в здоровенном самоваре.

Леонард с Данилой с интересом огляделись: стены трактира были украшены великолепной живописью. Собор Василия Блаженного и Красная Площадь, панорама большой реки с церковкой на высоком берегу и плывущими в небе облаками, золотой фонтан «Самсон» в Петергофе с бриллиантово искрящимися струями и гуляющей рядом нарядной публикой.

Красиво и очень реалистично!

День был постный, поэтому поужинали гречневой кашей с жареным луком и солеными огурчиками. Ну, водочки выпили, конечно – с морозу-то! Потом гоняли чаи с баранками. Прислуживал сын хозяина, худенький парень лет шестнадцати, с льняными волосами, стриженными под горшок и курносым носом. Отчего-то он был хмур и в глаза не смотрел.

– Почто такой мрачный? – спросил Данила, сам под влиянием обильной еды и водочки находившийся в прекрасном настроении.

Парень промолчал. За него ответил трактирщик:

– Да вот, поучил его сегодня отецким ремешком, а то вожжа моему малому под хвост попала: бродягою захотел стать! Желаю, говорит, весь мир обойти-объехать, море-окиян увидеть да горы огнедышащие. Во сне, говорит, видит! А увиденное в тех снах на парсунах рисует. Я-то, сперва, ругался: зряшное занятие, расход один, но, как проезжающая барыня купила две доски аж за пятьдесят рублев, а через неделю – барин немецкий ещё одну, за тридцать, так перестал. Пущай малюет, хоть и небольшой, а прибыток! А шляться по миру – блажь!

– Правда, живописец? – с интересом спросил парня Леонард, – Как звать?

– Владимиром, – коротко буркнул тот, переминаясь с ноги на ногу.

– Что ж, Володя, покажешь свои парсуны? – улыбнулся Орлов поощряюще.

Владимир пожал плечами:

– Поглядите, коли охота!

В небольшой задней комнате, судя по всему, служившей жилищем и мастерской одновременно, он, зажгя свечи в самодельных деревянных подсвечниках, сдернул мешковину с доски размером примерно аршин на восемь вершков.

Леонард ахнул: яркими красками на доске был изображен тропический остров! Волны набегали на широкий золотой пляж, окаймленный пальмами, в отдалении возвышалась конусообразная гора со снежной вершиною. Два небольших парусника в бухте великолепно передавали масштаб. Остров из его, Леонарда, сновидений! Та самая бухта, где лицедеи высаживались из длинных спаренных лодок, украшенных резьбой!

– Вот ещё, барин, – потеплевшим голосом, видя интерес поручика, сказал Владимир, поворачивая к свету новую доску.

На ней была праздничная толпа украшенных цветами и каучуковыми прозрачными шарами людей, охватывающая полукругом знакомую статую лысого господина в кургузом сюртуке. Частично виднелось и здание с колоннами при красном флаге на крыше. Ново-Мурманск! Детали были выписаны великолепно! Люди были смуглые, женщины с цветами в волосах. Леонард живо вспомнил свой сон про награждение ананасоводов.

Имелось ещё три картины, но изображали они места, незнакомые поручику: мрачные, острые скалы, о которые разбивался прибой; барханы песка, над которыми виднелись яркие купола и минареты города-крепости; озеро, с отражающимся в нем утесом и двумя львами, скрадывавшими на берегу небольшое стадо зебр. Все реалистично и мастерски исполнено.

– Вот… ты все это… во сне? И в зале тоже? – потрясенно поинтересовался Леонард, – А рисовать где учился?

– Самоучка я, – в серых глазах живописца блеснула гордость.

– Ты не самоучка, ты, брат, самородок! – строго сказал поручик, – Вот, эти две парсуны, продашь? Сто рублей даю, серебром!

– Согласен! – кивнул Владимир, вроде даже равнодушно, как будто деньги не интересовали его.

– Тогда подпиши свою фамилию и год обозначь, в уголке. Так положено.

– А какую фамилию писать? По пачпорту мы Обнинские, поелику из крепостных батя выкупился у князя, а по уличному – Смахтины! – наморщил лоб Владимир.

– Пиши обе! – подумав, решил Орлов, – Смахтин-Обнинский!

И парень, окунув малую кисточку в горшочек с черной краской вывел в уголках картин свой автограф.

– Я в Аляску еду, – после недолгого молчания сказал Леонард, – Через всю Россию и Сибирь. В Америку. Хочешь мне послужить? Полмира точно увидишь! А мешать твоим художествам я не стану.

– Я бы поехал! Служить я могу. И стряпать, и… – страстно ответил Володя, но в глазах его плеснула тоска, – Да батя не отпустит.

– А я с ним договорюсь! – весело воскликнул Леонард.

Слуга был так и так нужен, а этот парень ему сразу приглянулся, да и сны он видел те же самые, можно и обсудить иногда.

С трактирщиком удалось договориться довольно быстро. Сначала он уперся:

– Никак невозможно, Ваше благородие! Кто ж, как не Вовка, мне в трактире помогать будет? Да и прибыток от его малевания ощутимый! – он позвенел десятком империалов, полученных только что за две парсуны, – Две дочери у меня, его моложе, на них надежды мало: замуж выйдут – и нету их. А хозяйка моя едва по дому управляется: коровы, свиньи, огород… Хозяйство большое!

– Я тебе его жалование за три года вперед выплачу, – настойчиво предложил Леонард, – А потом высылать будет, сколь договоритесь. Насчет же девок… Выдай их за подходящих мужиков, да и прими зятьев в дело!

Трактирщик зачесал в затылке, активизируя сим массажем скальпа мыслительный процесс.

– Сколько же Вы ему жалованья положите? – спросил он, начесавшись досыта, – Вовка парень расторопный, смышленый да грамотный! Даже и дроби знает. В руках все так и горит!

Сговорились на семи рублях в месяц (да, Читатель, такие были ставки тогда!) на всем готовом. Леонард тут же отсчитал триста рублей золотом и ассигнациями (ассигнации шли дешевле серебра). Корявыми буквами трактирщик написал расписку.

– К сему Елпидифор Смахтин руку приложил, – шевеля губами прочел он последнюю строку, и старательно расписался.

Ударили по рукам.

– Вовка! – мощно воззвал Елпидифор, – Поди сюды!

Сын появился мгновенно.

– Вот, поедешь, значит, с их благородием господином Орловым. Служи им на совесть! – внушительно напуствовал его папаша.

Встав на колени, Владимир поцеловал отцу руку. Тот в ответ перекрестил юношу.

Переночевав, тронулись в путь ещё до рассвета. Владимир взял с собой только сменную рубаху и портки, ну, ещё портянки. Остальной его багаж составляли краски и кисти. Он смирно сидел рядом с Орловым, с любопытством вертя головой.

– Я ведь, барин, нигде допрежь не бывал, окромя нашей деревни-то! – рассказывал он застенчиво, – В 1812 её француз разорил да пожег. Князь с княгинею опосля приезжали, охали, мол, где деньги взять, имение восстанавливать? А батя и подкатился к ним, дескать: выкупиться на волю желаю! За три тыщи серебром князь вольную-то нам и подписал. Батя-то давно трактир держал, на оброке. Ну, сюда перебрались, место бойкое, аккурат четверть пути от Москвы до Калуги, многие ночевать остаются. Трактир – дело прибыльное. Батя, может, даже в купцы запишется!

Данила, тоже внимательно слушавший парня, грустил. После стольких приятных лет необременительной службы денщиком ему теперь придется возвращаться в полк… А до оставки ещё долгонько!