Жемчужина, выпавшая из короны. Любовный исторический роман

Вернулся Булдаков и принялся за поросенка с кашей.

– Расскажите, тезка, как у вас в Аляске дела обстоят? Индейцы не досаждают? – поинтересовался полковник.

И Булдаков, уже подогретый водочкой, стал рассказывать. О недавней постройке городка Ново-Архангельска и Форта Росс, о промысле морского зверя, о золотых россыпях где-то на реке Клондайк, о которых, правда, знали только индейцы, приносившие иногда фунт-другой золотого песка и самородков. Рассказывал он и о торговле с Китаем и Северо-Американскими Соединенными Штатами, о пограничных спорах с гишпанцами в Калифорнии. Язык у купца был подвешен прекрасно, и вечер затянулся.

– Делов, прожектов – не счесть! Ежели всё правильно организовать, деньги рекою потекут! – гудел он в бороду, – А людей толковых не хватает! По строительству, по фортификации особенно. Оно, конечно: не каждый в такую даль поедет, хотя бы и за большие деньги! Тратить-то их особо негде!

В глубине уже слегка замутненного сознания начальника Внутренней Стражи зашевелилась мысль.

– Кажется, я могу помочь Вашей нужде, компании, то-есть. Куда для разговора человека прислать? Инженер, артиллерист-фортификатор.

– Благодетель! – экспансивно воскликнул Булдаков, роняя тарелку на пол, – Век за Вас Бога молить буду! Образованный инженер вот так нужон! – он чиркнул ребром ладони по горлу, – А пришлите его ко мне в гостиницу «Европейская», я там остановился в семнадцатом нумере. Как его фамилия-то? Звать-величать?

– Орлов, Леонард Федорович, – коротко ответил Иловайский.

Посидев ещё немного, купец, извинившись – мол, рано вставать утром, дела! – покинул компанию.

– Нет, ты слышал, Мишель? Промысел морского зверя, торговля… Чтобы я такую дойную корову продал? – ухмыльнулся Резанов, – Ни за что!

Михаил Витальевич хохотнул. Потом разговор зашел о семье, о детях. Резанов рассказал о сыне Алексее, проходившем обучение в Морском Корпусе.

– Пишет мне: мол, жениться хочу! Это за два-то года до окончания! Всю карьеру погубить, ведь, по уставу, гардемарин должон быть холостой и жить в казарме. Я ему пишу: отчислят тебя, дурака! А он: и пусть! У меня любовь! Ву компренэ?

– У меня с Аркашей тоже была такая история, – кивнул Иловайский, – Так я ему написал: сынок, чтобы спать с девицею, не обязательно на ней жениться! А ежели она не даёт, значит, ты плохо просишь! Не бывает девиц, которые не дают, бывает мало шампанского! Представляешь, подействовало!

Резанов восхищенно заржал, и, отсмеявшись, спросил:

– Не возражаешь, ежели я тебя в письме Алёшке процитирую? Очень уж крепко сказано: не в бровь, а в глаз!

– Валяй! – махнул рукой полковник.

Разошлись друзья-циники только за полночь.

А поручику в отставке Орлову снилась война. С огромного, дымящего черным дымом из труб, корабля на пляж уже знакомого острова взвод за взводом высаживались солдаты, держа над головой ружья с примкнутыми багинетами. Флаг на корабле был незнакомый: красный круг на белом фоне. Офицеры, командующие десантом, стояли с саблями, нет, мечами необычной формы наголо, и яркое солнце дробилось на полированной стали. Ещё один корабль, поменьше, стоял поодаль, наведя жерла пушек прямо на Орлова. Прикрывал своих. Лес на много саженей был искорежен, там и сям виднелись поваленные пальмы, огромные ямы. Тухло воняло порохом и ещё какой-то химией, незнакомой поручику.

«Был артобстрел!» – понял он, – «Но, однако, какой же мощности пушки должны быть, чтобы так все разнести?»

Справа и слева от него цепью лежали солдаты в зелено-бурых мундирах и картузах. Странного вида устройство на колесиках и с толстым дулом, похожее отдаленно на пушечку, стояло в обложенном мешками с песком небольшом редуте. Только калибр, насколько мог разглядеть Леонард, был не пушечный, а смехотворно малый: менее ружейного. Так, на глаз – линии три. Впрочем, ружья солдат были того же калибра. Саженях в пятидесяти вправо виднелся ещё один, такой же загадочный агрегат. Сзади петляла через лес дорога, по которой, переваливаясь на ухабах, удалялось в сторону видневшегося в версте города несколько телег с ранеными. Ещё несколько раненых не оставили позицию, их перевязывали две сестры милосердия в белых косынках с красным крестом. Офицер в картузе с кокардой и портупее, на которой висела сабля и пистолет в кобуре, скомандовал:

– Без приказа не стрелять! Пулеметы начинают по моей команде, остальные ведут беглый огонь!

Десант, тем временем, построился на пляже в колонну. Вражеский офицер отдал неслышимую на расстоянии команду, и отряд, силою батальона в четыре, двинулся к просвету в деревьях, где было начало дороги.

– Ну, ребята… За Веру, Царя и Отечество! – сняв картуз, перекрестился офицер, и взмахнув саблей, скомандовал:

– Огонь!

Словно палкой провели по забору – звук, совершенно странный и непонятый поручику, сопровождался фонтанчиками песка на пляже аккурат перед колонной наступающих, до которых было саженей сто. Скорость стрельбы была фантастическая!

«Сие, значит, и есть пулемет!» – смекнул Леонард, вытягивая шею, чтобы рассмотреть действие грозной машины получше.

Солдаты принялись палить из ружей, да не залпами, а вразнобой, как Бог на душу положит. Поручик подивился такой тактике.

– Прапорщик! Выше прицел, растудыть твою едрить! – отчаянно крикнул офицер, но десант, проворно рассыпавшись цепями, уже резво бежал к лесу с криком «Банзай!»

Многие падали от ружейного огня, другие сами, приостановившись, стреляли на ходу. Орлов обнаружил, что в руке у него сабля.

Когда изрядно поредевший противник был уже саженях в десяти, офицер скомандовал:

– Вперед, в атаку! Покажем им русский штык!

И все бросились вперед под крики «Ура!»

Леонард побежал, держа саблю наперевес. Вот низенький солдат во вражеской форме, с раскосыми азиатскими глазами, попытался пырнуть его багинетом, длинным и кинжалоподобным. Леонард увернулся и махнул саблей, ранив солдата в бедро. Не останавливаясь, побежал дальше. Зарубил ещё одного. О, вот и вражеский офицер! Выписывает клинком восьмерки! Лицо с жесткой щетиной усов грозное, глаза-щелочки внимательно ловят каждое движение Орлова. Выпад! Ушел, уклонился… Разящая молния справа и сверху! Леонард упал, чувствуя, что умирает. С моря донесся пушечный грохот, потом ещё, и ещё. Повернув голову, поручик увидел, как загорелся корабль, тот, что поменьше, а из-за мыса выдвигается огромный, больше двух вражеских вместе взятых, пароход о четырех трубах. И флаг на нем русского флота, андреевский! Снова рявкнули его пушки, загудел воздух, оглушили разрывы. Из леса вынеслись казаки, окружая врагов и рубя их в капусту. Лежащий рядом пожилой солдат с распоротым животом, из которого вываливался сизый ком кишок, криво улыбнулся Орлову щербатым ртом:

– Наша берет, Ваше благородие! Всыпали, японцам-то!

Чьи-то руки схватили Леонарда за плечи и повернули на бок.

– А Вы, барин, рыгайте, рыгайте в тазик! Ишь, мало не захлебнулись!

Сон кончился. Он снова был в своей спальне, болело плечо и тошнило. Данила подсовывал таз.

Проблевавшись и попив водички, Леонард ощупал плечо, куда его рубанул японский офицер. Плечо сильно болело, но, поерзав, и найдя удобное положение, удалось обмануть боль и уснуть.

И сон вернулся!

На этот раз Леонард оказался в госпитальной палате. Плечо и грудь были стянуты повязками. Проведя рукой по подбородку, обнаружил по меньшей мере трехдневную щетину. Однако! Огляделся: в палате было человек двадцать, из них ходячих пятеро. Две молоденькие сестры милосердия что-то делали с лежащим в углу человеком, не то поили чем-то, не то ставили клизму – не разглядеть. Тот кряхтел и ругался вполголоса. Сосед слева, весь в бинтах и с каучуковой трубкой, вставленной в живот, встретив взгляд Орлова, попросил:

– Не будете ли так добры, Леонард Федорович, прикурить мне папиросу? – и показал глазами на тумбочку, где лежал портсигар.

Приглядевшись, Леонард с содроганием понял, что у этого человека нет обеих рук! Дотянувшись левой, здоровой рукой до портсигара и спичек, он прикурил папиросу с длинным картонным мундштуком и вставил в рот соседу.

– Себе возьмите! – предложил тот уголком рта. Губы были синие, лицо бледное и заострившееся, в мелких капельках пота.

– Мерси! – поблагодарил наш герой и закурил.

От крепкого табаку приятно закружилась голова. Безрукий же, сделав несколько жадных затяжек, ловко выплюнул окурок в жестяную банку и позвал:

– Сестричка! Татьяна Романовна! Укольчик бы!

Одна из сестер милосердия подошла к нему, вздохнула, и сказала жалобно:

– Это же третий за день шприц морфия будет, Дмитрий Аркадьевич! У Вас уже зависимость! Доктор будет ругаться!

– Плевать! – отозвался безрукий, – Делайте, княжна! Все равно подохну к утру, так хоть в хорошем настроении!

Сестра вышла и вскоре вернулась с накрытым салфеткой лотком. Ловко повернула офицера на бок и вонзила иглу в заголенную ягодицу. Нажала на поршень. Раненый на глазах обмяк и порозовел. Девушка сморгнула слезу.