– Я подобрал сей адамант под цвет Ваших божественных глаз, – счел нужным пояснить очевидное Леонард.
Богиня повернулась, вся лучась счастьем.
– По Вашему, мне идет?
«Идет! Бежит в припрыжку!» – подумал Леонард и, наклонившись, нахально поцеловал возвращенную любимую в дэкольтэ, рядом с драгоценностью.
Любимая не возражала: за большие-то деньги пусть целует, куда хочет!
Тут вернулся переодевшийся в сухое Петр Иоганнович, радостно сообщивший, что избежал ожога. Ванда с видом раскаявшейся грешницы чмокнула мужа в лысину, отчего тот совсем расцвел. Поручик ощутил муки ревности, но виду не подал. Во, какая сила воли! Чтобы даже по блеску очей полковник не догадался о шторме в душе, поспешно откланялся. Уходя, украдкой показал баронессе оттопыренный вверх средний палец – их тайный знак, обозначающий свидание в полночь. Опустив густые ресницы, та дала понять, что придет.
Ночное свидание прошло как нельзя лучше! Оборудование, давшее осечку из-за брома, работало бесперебойно, мощно и неутомимо. Оба остались довольны друг-другом. Грустил только извозчик Емельян, по неопытности не успевший уклониться после извлечения клизмы из кобылы, и угодивший под извержение навоза. Но горюнился он только до момента расплаты: военный барин дал не один золотой, как обычно, а два!
«Благодетель! Милостивец! Кормилец!» – восторженно думал он, едучи домой и трогая языком червонцы за щекой, – «Да за два-то десятка целковых я… что хошь!»
Приехав домой, велел жене поставить себе клизму. На всякий случай, чтобы загодя привыкать – вдруг барин потребует!
Глава шестая
Дни снова потекли безмятежной чередой. Свидания с Вандой восстановили регулярность, которая облегчалась периодическими запоями Петра Иоганновича. Прекрасно иметь любовницей самую красивую женщину в мире! Но и дорого, да! Ванда Леопольдовна уже через десять дней после примирения потребовала восемь тысяч на два вечерних платья, в которых собиралась блистать на балу «Встреча Зимы» у генерала-губернатора. Деньги таяли, и восполнить запас финансов до должного уровня не было никакой возможности.
В первых числах ноября вернулся из Карлсбада дядя. Нагрянул без предупреждения, как кое-что на голову. Леонард его появлению обрадовался: во-первых, он дядю любил и крепко по нему соскучился, во-вторых – надеялся выпросить деньжат сверх установленного пособия. А может, то, что во-вторых, было во-первых!
Посидев с племянником за самоваром, Всеволод Никитич прямо, без экивоков, спросил:
– А что, Лёня, долгов-то, много наделал?
– Ну… есть долги, как не быть! – Леонард закурил, собираясь с духом, – Семьдесят тыщ. Пришлось имение заложить.
Дядя слегка оторопел от такой суммы.
– Играешь, что ли? – сурово насупил он седые брови.
– Нет… – племянник отвел взгляд, ибо было где-то как-то стыдно.
– Значит, бабы! – хлопнул ладонью по столу старик.
Леонард покивал, не поднимая глаз.
Орлов старший надолго замолчал, барабаня сухими пальцами по подлокотнику кресла.
– Вот, что, Лёня, – вымолвил он твердо и как-то неласково, – Сорок тысяч я тебе, так и быть, дам. Ну, пособие твое, доход от имения, тоже при тебе останется. Но больше – не взыщи! Не смогу.
Он наклонился ближе:
– У меня большие перемены в личной жизни, племяш! Женюсь законным браком!
Сказать, что наш поручик удивился, значит ничего не сказать! Всеволод Никитич за свои шестьдесят пять прожитых лет никогда не был женат. Мало того, он всю жизнь сторонился женщин (не подумай превратно, Читатель: мужчин – тоже!). Ходил слух, что, якобы, в юности постигла его неудача в стогу с дворовою девкой; она над барчуком посмеялась – и развился у парня стойкий комплекс неполноценности! С тех пор он повторных попыток не предпринимал, да! А тут вдруг – жениться задумал, надо же! Стало быть, получилось у старика в Карлсбаде! И понравилось! Не иначе, лечение водами помогло…
– П-поздравляю, – растерянно выдавил из себя Орлов младший, – А позвольте узнать, кто… э-э… ваша счастливая избранница?
Дядюшка надул щеки для значительности:
– Вдова надворного советника Майера, Матильда Людвиговна, из Риги.
«Во, ещё и немка!» – уныло сообразил Леонард, а вслух спросил:
– Лютеранка?
– Да, но согласна принять православие.
«Ещё бы! Без этого не повенчают!»
Помолчали.
– А когда свадьба? – догадался поинтересоваться поручик.
– Хотим до рождественского поста успеть! – скромно поведал Всеволод Никитич.
До начала упомянутого поста оставалось три недели.
«Что за спешка? Прямо не терпится ему! Седина в бороду, а бес в ребро?»
Отвечая на невысказанный вслух, но ясно читаемый во взоре племянника вопрос, Орлов старший застенчиво пояснил:
– Мотенька в тягостях. Два месяца уже.
Сие заявление поразило Леонарда, как громом, как обухом по голове, как залпом шрапнели из бронзового жерла каронады! До него, наконец, дошел весь ужас обрушившейся на него катастрофы! Ежели ранее он был единственным наследником (а на дядино наследство наш герой, что греха таить, рассчитывал!), то теперь в завещание лихим кавалерийским наскоком врывалась законная жена и будущий наследник! Или – наследница, неважно. Ясно, что доля племянника будет очень мала, ежели не вовсе символическая. И через суд не оттягаешь! Подобные тяжбы о наследстве по двадцать лет тянутся… И родственной помощи теперь ждать не приходится. Сорок тысяч, конечно, хорошо, но до конца месяца надо пятнадцать отдать, в уплату по процентам. А потом ещё, и ещё!
После ужина Всеволод Никитич уехал, обещав познакомить племянника со своею невестою на днях. И действительно, познакомил в ближайшее воскресенье, пригласив на обед в ресторации «Европейская» после свершения таинства святого крещения. Крестили фрау Майер Матрёной.
«Вот не было печали, так черти накачали мне сию… тётю Мотю!» – горевал Леонард, делая вид, что целует руку новоявленной тетушки. Она не понравилась поручику с первого взгляда: под тридцать, длинноносая, плоская, как доска, с узкими, недобро поджатыми губами, с белыми поросячьими ресницами – чем только она дядю завлекла? Но виду, конечно не подал – зачем приличия нарушать? Кроме него, на обеде присутствовали несколько дядиных друзей – соседи-помещики и однополчане (Орлов старший был майором от артиллерии в отставке). За все время Матильда-Матрена открывала рот только дважды: первый раз, чтобы ответить, как ей нравится первопрестольная:
– О да! Москва-матушка мне очень-очень нравится сильно! Много красивых церквей, красивых дворцов, добрых магазинов – как совсем в Риге! Но мало порядка очень совсем, русские мужики валяются по самой середине белого дня на улицах совсем-совсем пьяные, пфуй!
И второй раз – чтобы подробно объяснить присутствующим, как она поведет хозяйство в имении после замужества:
– Я буду делать в имении самый новый правильный порядок! Никто не пьяный, никто не бездельник. Смутьяны будут пороться кнутами об спину. Под бой барабанный все крепостные мужики будут идти на барщину нога в ногу, распевая веселую самую песню.
Говорила она по русски с заметным немецким акцентом, и голос у неё был бесцветный, под стать внешности.
От огорчения и уныния, а также жалости к самому себе Леонард крепко напился. То-есть, стоял на ногах с трудом – покачивало. Новообретенная тетушка косилась неодобрительно, но племяннику в кавычках было на её мнение наплевать. Приехавши домой, разделся с помощью верного Данилы и рухнул в постель. Уснул тяжелым пьяным сном.
Домовой под печкой досадливо поморщился: опять всю ночь перегаром дышать! У него аж глаза заслезились. Осторожно подкрался к окну, приоткрыл форточку. За окном падали реденькие снежинки, подмораживало. На другой стороне улицы, рядом с фонарем стояла до сих пор не облетевшая тоненькая березка. «Стесняется, наверное, раздеться-то! Молодая ещё!» – подумал про неё домовой Зиновий.
Ты угадал, Читатель! Нашему герою снова было необыкновенное сновидение.
Он шел через уже знакомый тропический лес, отводя руками ветви, лианы и какие-то гибкие лозы, ступая босыми ногами по мягкому перегною. Огромные радужные бабочки, потревоженные движением человека, взлетали и беспорядочно кружились над головой, чтобы малое время спустя снова опуститься на яркие цветы. Одна села на протянутую руку, и Леонард улыбнулся. Бабочка выпустила хоботок, пытаясь выпить капельку пота, но вкус сей влаги ей не понравился. Возмущенно затрепетав крыльями, она сорвалась на поиски чего-нибудь поприятнее.