Ты ушла, моя хлопающая дверями жена. А я,
дурак, живу.
Но голос, что я не слышу, когда говорю сам с собой, это самый чистый голос:
когда жена мыла мне голову, когда я целовал
пальцы ее ног…
на пустых улицах нашего округа клочок ветра
воззвал к жизни.
Жену забрали, ребенок –
и трех дней нет как вышел из утробы – на моих руках, наша квартира
пуста, на полу
грязный снег с ее сапог.
Ее платья
Ее броские платья
с хрупкими молниями.
Ее выглаженные
носки.
Я стою
у зеркала.
Примеряю красные носки своей жены.
Элегия
Шесть слов,
Господь:
прошу, избавь
от песни
мой язык.
Глухота над синими жестяными крышами
Наши мальчики хотят убийства при народе, на залитой солнцем площади.
Они тащат пьяного солдата, на его шее плакат:
Я АРЕСТОВЫВАЛ ЖЕНЩИН ИЗ ВАСЕНКИ.
Мальчики понятия не имеют как убить человека.
Альфонсо, жестами: Я убью его за ящик апельсинов.
Мальчики платят ящиком апельсинов.
Он разбивает сырое яйцо в кружку,
чувствует запах апельсиновой струйки на снегу
и опрокидывает яйцо в глотку как стопку водки.
Он моет руки, он надевает красные
носки, он трогает языком там, где раньше был зуб.
Девчонки плюют солдату в рот.
Голубь устраивается на знак «стоп», и тот шатается.
Какой-то идиот
шепчет, Да Здравствует Глухота! и плюет в солдата.
Посреди площади
солдат умоляет горожан на коленях, но те качают головами и показывают на уши.
Глухота подвешена над синими жестяными крышами
и медными парапетами, глухота
поедает березы, столбы, крыши больниц, колокола,
глухота покоится у наших людей на груди.
Наши девчонки показывают, Начинай.
Наши мальчики крестятся, несуразные и рябые.
Завтра нас найдут, мы на виду как ребра у собаки,