Белокурый. Грубое сватовство

Несколько мгновений они смотрели друг на друга в молчании. Женщина, как запах, источала неизвестность, новизну, тайну, соблазн. Неторопливо протянул он руку и отвел, словно завесу, прядь темных волос, открывая ее лицо.

Единственной ее удачей было бы – чтобы он ее не заметил, но Питтендрейк принял меры. В этом платье, пахнущем чужой жизнью, чужим запахом, вынутом из гардероба леди Питтендрейк, когда та еще была вдвое уже себя теперешней в талии, Джен выглядела почти непристойно – и боялась шевельнуться лишний раз, чтобы грудь вовсе не вывалилась из корсажа напоказ всему холлу, полному гостей. В протяжение ужина Дженет несколько раз ловила на себе внимательный взгляд Патрика Хепберна, и потому по завершении трапезы постаралась уйти незаметно, едва лишь в зал вступили музыканты для танцев… она пробыла в спальне почти до полуночи, укачивая младенца, разделяя постель с косенькой кузиной Эффи, но не могла уснуть, и выскользнула прочь, набросив плащ поверх ночного одеяния, пошла по направлению к часовне… видит Бог, сегодня ей есть, о чем поговорить с Господом.

Дженет не знала, как поступить.

Не знала, что и думать.

Наконец, не знала, куда бежать – когда Глэмис и Питтендрейк поймут, что она уклонилась от возложенной на нее задачи. Сначала они не поверят, что покорная раба сумела ослушаться, но потом… потом она скажет, что он сам не захотел ее, что ей просто не удалось проникнуть к телу.

Занятая своими мыслями, она почти разминулась с высоким мужчиной, не взглянув ему в лицо, и потому Джен вздрогнула, когда внезапно на локоть ей легла тяжелая рука. Босуэлл молча смотрел на нее сверху вниз, с интересом, закрывая собой дорогу, удерживая жестко, но не предпринимая попыток привлечь к себе. Значит, он все-таки заметил ее, помилуй Бог… легкий хмель отражался в синих глазах, но Хепберн не был пьян, это делало его только более опасным. Она хорошо знала такой взгляд у мужчин. Замок кишмя кишит кинсменами Гамильтона Клидсдейла, старший сын Джорджа Дугласа оставлен в Хейлсе заложником, Арран поручился словом за честь Питтендрейка, и если к полудню граф не прибудет в Ролландстон, дядя Уильям сам явится за ним к воротам Далкита. Дугласы никак не могли расправиться с ним открыто, но если с ним что-нибудь случится – по чистой случайности, разумеется, исходящей от известных привычек Босуэлла – они отдадут на заклание ее, Дженет Джорди… и в двух милях отсюда, на пустынном в ночи кладбище, ожидал своей жертвы мертвый Пегий Пес.

– Леди… желаете провести со мной ночь?

От дыхания его ощутимо несло виски, и это было правдой – то, что о нем говорят – его легендарная красота вблизи производила острое впечатление, почти пугающее.

Босуэлл ждал ответа.

Она решилась.

– Спасибо, нет, ваша милость, – Дженет рассматривала строгий, темный бархат дублета, в который разве что не угодила лицом, когда граф преградил ей путь в тесном коридоре.

– Отчего же «спасибо, нет»? Как вас зовут, леди?

Рука его неожиданно мягко и ласково отвела прядь волос с ее лица.

– Дженет…

– А дальше, леди Джен?

– Дуглас, милорд, – она наконец подняла на него глаза. – Но я слыхала, вам не по вкусу фамилия Дуглас.

– Мне безразлична фамилия, к которой принадлежит дама, леди Джен, – отвечал граф серьезно, – если она красива, как вы. И если я сам этой даме не безразличен. Я не воюю с женщинами.

– Зато женщины, возможно, воюют с вами…

Он рассмеялся – так весело и заразительно, что она не смогла не улыбнуться в ответ.

Он не поверил. У него была на редкость обаятельная улыбка для человека, которого она намеревалась убить.

– Я запомню вас, Джен… – пообещал Белокурый, еще улыбаясь, и ласково провел пальцем по щеке женщины. – Смелые девчонки мне по душе… когда передумаете, дайте знать.

Уступил дорогу, бросил напоследок долгий насмешливый взгляд… ушел.

Ушел!

Глядя ему вслед, она ощущала, как падает с плеч огромная тяжесть мира, тяжесть грядущей смерти, которую рано или поздно они разделят, когда-нибудь – не сегодня. Не раньше, чем ее сын сможет постоять за себя – она отомстит за отца.

Шотландия, Эдинбург, апрель 1543

Триста фунтов Питтендрейка – цену подписи под статьями – Патрик бросил в руки Джибберту Ноблсу, мимолетно посетив Хейлс перед возвращением в Линлитгоу, с наказом купить овса людям и лошадям или украсть у южан. Да, так даже лучше – украсть за Чевиотами. Он с сардонической ухмылкой рассказал Хаулетту всю историю с подписанием статей, на что Хаулетт отвечал совершенно искренне, что за триста фунтов можно продать не только девчонку-королеву, но и сами мощи Святого Андрея, если найдется покупатель. Он добился своей цели – в том, что касалось их с Джорджем замысла. Регент Арран – сам! – в крайнем беспокойстве описывал Хантли союз между Босуэллом и Дугласами, на что Джордж разумно сослался на давние слухи о Белокуром – что он «убежден» Тюдором на сотрудничество – и предположил, что союз этот кончится тем, что, сговорившись, Ангус и Босуэлл передадут пленного канцлера Дэвида Битона англичанам. Ведь Генрих страстно жаждет заполучить кардинала, уверенный, что только он один виновен в неприятии английского брака лордами Шотландии… и что тогда скажут у Престола Святого Петра, если, не дай Господь, англичане нанесут Битону вред не только моральный, но и телесный?

– Нет, – отвечал Джеймс Гамильтон, имея в виду «убежденных», – не успеют. Хантли, друг мой, нам нужен надежный человек, кто мог бы позаботиться о кардинале лучше Питтендрейка… в конце концов, кардинал – мой двоюродный брат, я отвечаю за его безопасность!

Джордж Гордон улыбался регенту с самым приятным выражением лица, искренне восхищенный способностью Джеймса Гамильтона менять решения по сто раз на дню – с редкой естественностью.

– Милорд, – отвечал он, – отчего бы не поручить это дело лорду Ситону? У него и пилтауэр удобный поблизости имеется…

Не прошло и двух дней, как кардинал Битон был перемещен под надзор лорда Ситона – несмотря на весь скрежет зубовный Питтендрейка, видящего, что добыча сама собой уплывает из рук. К исходу недели Джордж Ситон изволил не заметить, что караула возле пленника нет как нет. Спустя десять дней Дэвид Битон, примас Шотландии, как-то сам собою обнаружился в собственном – и неприступном по-прежнему – замке Сент-Эндрюс. Королева-мать впервые за четыре месяца могла если не полностью утешиться, то хотя бы перевести дух, регент снова получил противовес в правительстве, но вот только возвращать Босуэллу Долину освобожденный кардинал не поторопился – несмотря на все разъяснения Джорджа Гордона о роли последнего в счастливом разрешении дела. Аргайл, узнав о том, ржал долго и глумливо, Хантли досадовал совершенно искренне, но в третий раз денег в долг не пообещал, тем не менее. Но была у Белокурого иная цель, в достижении которой он, по-видимому, преуспевал лучше – именно такой, как есть, почти нищий, обойденный вниманием и регента, и кардинала, но зато полностью предавшийся в руки своей госпоже.

Замок Линлитгоу, Линлитгоу, Шотландия

Шотландия, Линлитгоу, апрель 1543

За эти дни Мария де Гиз узнала Босуэлла так близко, что дивилась, как ей случалось раньше не замечать очевидного, как мало она прежде понимала его натуру. То время, когда они – Хантли, Аргайл, Сомервилл, Ситон, Грэй, и Босуэлл тоже – были только сворой молодых гончих псов под рукой ее мужа-короля, миновало, теперь она сама оказалась хозяйкою этих лордов, баронов гордых и дерзких. Теперь ей приходилось не только видеть их и говорить с ними, но решать их свары, смирять их норов, лукавить с ними там, где трудно или невозможно было переломить силой. Правду сказать, не так уж много сил было у нее, женщины, против мужчин, воинов… И, самое главное, ей нужно было входить в дела королевства, и говорить с ними об этом, и использовать их в своих целях, и лишь немногим могла она доверять, как доверяла Хантли, как хотела бы доверять Босуэллу, который теперь, в делах и разговорах, предстал ей совсем другим, чем она помнила прежде – умен, недурно образован, посмотрел мир, и знает людей лучше, чем в прежние беззаботные времена. Последнее, правда, почему-то привело его и к большему равнодушию в вопросах веры, чем она желала бы для доверенного лица. Но, как Хантли и говорил, Патрик Хепберн вовсе оставил прежнюю привычку к распутству. Мария начинала думать, что, возможно, он и ранее не был столь грешен, как про него рассказывали. А еще в нем появилось новое, чего она прежде не знала или не замечала – он умел разговаривать с нею. Умел слушать, понимать, вовремя вставить словцо, явно отражающее степень его увлеченности – не придворной, заученной увлеченности, а того теплого интереса, что сближает людей, родственных по уму, одинаково мыслящих, союзников. Приходилось признаться себе, что его визитов в Линлитгоу – в неурочное время, в дорожном платье, с небрежностью воина в повадке, а не бывалого придворного – она начинала ждать, как утешения своим печалям, не говоря уже, к сожалению, об усладе взору. Глаза, как звезды в сумраке апрельской ночи, ямочка на подбородке, кудри мягче руна ягненка и сердце льва – было в нем нечто, на что раненая душа ее, вся женская суть отзывались мгновенно, горько и беспощадно. Резкость и сила в мощном теле, стать, которую не испортишь никаким модным платьем. Когда же он улыбался, королева вспоминала о том, что еще жива, что – несмотря на пятеро родов и два вдовства – молода, что ей всего двадцать семь лет. Он воплощал собой все, о чем бы ей следовало забыть: страсть, плоть, вольность, жаркую кровь…

Вот и теперь он стоял перед ней – безо всякого смирения во взгляде, напротив, утаивая усмешку в синих глазах, всегда усмешку, будто и жизнь, и смерть были равно ему в забаву – неважно, своя смерть или же кровного врага.

– Вы, граф, посетили Далкит. Что там?

Судя по тону, которым задан вопрос, она волнуется – и волнуется сильно.

– С вашего позволения, я желал бы говорить об этом не перед вами и всем двором, моя прекрасная госпожа, но перед вами – и вашими доверенными лицами… и без женщин.

Удивилась, но отдала распоряжение. Мари Пьерс Ситон птичкой порхнула прочь, Элизабет Стюарт проследовала вон, вздернув подбородок, леди Флеминг метнула в говорившего взгляд василиска, но по жесту королевы также вышла из комнаты. Это хороший знак – то, что Мария прислушивается к его словам, повинуясь их здравому смыслу. Два Гордона – Сазерленд и Хантли – стояли по бокам кресла королевы в приемной зале, словно архангелы небесного воинства при престоле Богородицы. И один – то ли павший, то ли оклеветанный – поднялся с колен перед нею. Мария де Гиз приняла присягу Босуэлла, однако не могла не сомневаться в нем хотя бы десятой частью души. Как влюбленная женщина жаждет клятв возлюбленного – ежечасно, так каждодневно королеве хотелось слышать клятвы верности политической или видеть дела, говорящие о том же. Тогда она думала, что разговор между ними может идти только о власти.

И он говорил, как она желала – и сам, и делами также.

– Вы удалили леди Флеминг потому, что..?

– Да, мадам, ее муж стоит за англичан слишком явно. Молодчина Малкольм, что привез к вам Садлера, когда это требовалось, но, в целом, вреда от него больше, чем пользы. Что Далкит? Там все то же, прекрасная госпожа моя. Утешить вас полным разладом меж регентом и Дугласами не могу, однако они усиленно покупают себе новых сторонников – в их числе и вашего покорного слугу также…

Босуэлл по-прежнему улыбался, и как понять эту улыбку – она не знала.

А граф продолжил:

– Джордж Дуглас собирает подписи под статьями, написанными Генрихом Тюдором для лордов Шотландии – говорится там о том, что не следует признавать ни одну власть, кроме власти английского короля. Это, несомненно, подорвет могущество регента, если Питтендрейк найдет достаточно недовольных Арраном – и тем самым пойдет на пользу вам. Собрав силы, они выступят – и падут, потому что будут покинуты своими сторонниками в решительный момент…

– Какая прелестная картина будущего, граф, – с иронией отозвалась Мария. – Но почему вы так в этом уверены? Откуда такая убежденность?

Он пожал плечами, несколько озадаченный вопросом:

– Ну, я просто знаю… потому что именно так сделаю я сам.

Это прозвучало громом среди ясного неба, и даже Хантли, посвященный в подоплеку дела, крякнул от неожиданности.

– Вы? – как бы ослышавшись, спросила Мария. – Вы, Босуэлл? Вы… подписали статьи?!

А он все смотрел ей в лицо, не смущаясь, стоя напротив кресла королевы, заложив руки за спину, спокойный, уверенный в своей правоте: