Белокурый. Грубое сватовство

– Но кого выбрать, чтобы предложить Аррану – как нового, подставного тюремщика кардинала? Сазерленд – слишком откровенно, Флеминг…

– Флеминг держит руку англичан, уж поверь мне.

Хантли мудро не стал выяснять у кузена источник данных такой точности:

– Мэтвен, Эрскин… – Патрик молча покачал головой, продолжая есть. – Может, тогда твой двоюродный братец Ситон? Он ведь слывет за отдельного, ни нашим, ни вашим.

– Ситон подойдет. У Ситона вечно на лице этот печальный вид борзой, которой не досталось кабаньих потрохов – даже если рука его при этом блуждает в декольте молоденькой фрейлины…

– Что ты… После второй женитьбы он переменил привычки, ты же знаешь.

Лорды расхохотались, затем Босуэлл посерьезнел и уточнил:

– Касательно Аррана – только не переумоляй его, Джорджи. Что, если он в самом деле велит Дугласам избавиться от кардинала, а те передадут его мне – ну, и что я с ним буду делать?

– Подаришь королеве на Пасху, перевязав золотой ленточкой, – осклабился Джорджи.

– Обмолвись об этом случайно, проговорись, как ты можешь, – улыбнулся Белокурый. – А после вырази сожаление, что, мол, сорвалось с языка… пусть регент вытягивает из тебя слово за слово всю историю, понимаешь?

Союз Ангуса и Босуэлла – этот слух, один только слух среди нобилей королевства поднял штормовую волну, грозившую снести все мыслимые правила приличия, рушащую все прочие, уже установившиеся союзы. Это было противоестественно, бесчестно – для Босуэлла, ибо он до того прямо заявил свою верность королеве, это было позорно – для Ангуса, ибо тем самым он простил бы гибель своих на Коугейте, не говоря об остальном, это было попранием здравого смысла для обеих сторон и, тем не менее, так оно и оказалось. Племянник епископа Брихина устроил этот союз отнюдь не прямо, а воспользовавшись теми прелестными обиняками, которые в юности в изобилии наблюдал от железного Джона. Лорд Глэмис, будучи с поручением от дяди в Холируде, с изумлением застал как-то ссору ближайших родственников – Сазерленда и Хантли, из которых первый, как более молодой и непримиримый в вопросах чести, за глаза обвинял Патрика Хепберна в том, что в глаза было известно всем – в принятии мзды от сассенахов, в уклонении от партии королевы к партии Тюдора и прочая, прочая… Хантли, выйдя из себя, повысил голос, но Глэмису не удалось услыхать, куда дальше повернула столь любопытная беседа. Увидав Лайона, Хантли с досадой оборвал разговор:

– Ты ничего не смыслишь в политике, Джон, и ты мало знаком с Босуэллом, чтоб судить о нем… столь предвзято, – и Гордоны разошлись, ворча друг на друга, как дикие лесные коты.

Джон Лайон прилежно пересказал дядьям эту сцену.

Не иначе, граф Босуэлл готовился поменять курс – возможно, будучи оскорблен приездом ко двору графа Леннокса, которого прочили в женихи королеве-матери.

Вторая ласточка прилетела к Питтендрейку с той стороны, откуда не ждали. Свои люди донесли о ссоре двух церковников, до сей поры ладивших настолько, что делили порой трапезу и во времена «Мятежного Парламента», и после него, в Эдинбурге. В исступленной ярости, подобный Марсу, бушующему под Троей, налетел хромоногий приор Пейсли на Джона Брихина на ступенях церкви Святого Катберта – и в первую же минуту разбился о волнорез спокойствия железного Джона:

– Не вы ли, Хепберн, говорили мне, что не тщеславие, но истина ставит вас на поле боя? Что вы скажете мне теперь, когда ваш драгоценный племянник заключает сделку – не противоречьте мне! – с теми, против кого мы выступали всего лишь две недели назад?!

– Бог мой, приор, я разве сторож племяннику моему?

– Что ж, по-вашему, я должен не верить своим глазам? Мне кажется вот это все?

– Весь мир нам кажется, как говорили древние, – улыбнулся Джон Брихин. – Да и Христос соглашался с ними, говоря, что жизнь подлинная – жизнь вечная, не сей мираж, в коем мы пребываем… что именно видели вы, приор, и что вас так взволновало?

– Послушайте-ка, Брихин, не надо путать меня риторикой! Говорить я умею не хуже вас. И вижу то же, что и вы – хотя вам не хватает духу сознаться в своем предательстве – что Босуэлл просто выбирает ту сторону, где жирней платят! Он принят у Аррана! Он говорит в Парламенте – и о чем? О необходимости английского брака? Это он-то, клявшийся жестко осадить моего братца-регента в этом вопросе?! Воля ваша, но руки я ему более не подам!

С этими словами желчный приор отбыл, в раздражении хромая сильней, чем обычно, заставив Брихина в очередной раз вздохнуть о том, что от порядочных людей в деле – всегда одни неприятности.

Замок Танталлон, Ист-Лотиан, Шотландия

Шотландия, Ист-Лотиан, Танталлон, весна 1543

Но более всего склонило Питтендрейка к задумчивости письмо, так кстати полученное им из Лондона, где секретарем короля под диктовку Генриха указывались лорды, достойные доверия и полностью «убежденные» Его величеством – и в первых строках там был упомянут именно Белокурый… В Танталлоне, взятом обратно Ангусом, на каменном мысу, откуда вдаль видно так далеко, что душа парит над морем в высотах, сравнимых разве с гордыней рода Дуглас, в северной башне, в покоях, где было тепло и немного душно, у протопленного до адского жара камина сэр Джордж повторно развернул это письмо – для брата, для Арчибальда Дугласа.

– Король советует найти еще согласных, чтобы подписать статьи… сотня его устроила бы.

– Об английском браке? – хмуро спросил Ангус.

– Да. И о том, что если этот брак не состоится, мы поможем ему захватить Файф и превратить его в английский надел.

– Сотня… губа у него не дура, у бывшего моего деверя. Глупости это, Джордж – надеюсь, ты понимаешь.

– Я-то понимаю, но что с того?

Эти двое однажды уже потеряли все, третий, Килспинди «Серая сталь», лег в землю, пепел четвертой, леди Глэмис, развеял ветер над Эдинбургской скалой… Они могли выжидать, ошибаться, принимать сомнительные решения, но так чудовищно братья Дуглас не ошибутся уже никогда, не имеют права. Короткопалые руки Питтендрейка с редким изяществом сложили бумагу – аккуратно, словно касаясь тонкой безделушки – перед тем, как отправить ее в камин. С людьми по способу обращения он поступал примерно так же.

– Что говорит Садлер? – спросил брата Ангус, пробудясь от продолжительного молчания.

– Садлер говорит, что надо бы подтянуть к нам еще приграничных, и тут самый большой кусок земли и власти – как раз у Босуэлла… Керры помогут нам затравить Уолтера Скотта, но Босуэлл должен прийти сам. На него сейчас нет управы, он – одиночка, и в любимчиках у Генриха.

– У Генриха кто чешет ему яйца, тот и любимчик, – прямо отвечал Ангус. – Не припомню ничего полезного, что сделал бы Белокурый для короля. А вот сотня его нарушенных обещаний… Это ведь лисица, скрещенная с волком. Мне не нравится эта идея, Джордж.

Тень встрепенулась в углу покоев от этих слов, молодой человек, лежавший под пледом на сундуке, поднял красивую голову, напряженно прислушиваясь к говорившим. Они еще не согласились – даже между собой, но он уже чувствовал, чем пахнет дело.

– Если вы заключите с ним союз, я уеду, – предостерег Джон Лайон. – А то и, пожалуй, примкну к партии французской вдовы!

В нем сейчас была красота куницы, изготовившейся к броску.

– Ты останешься, – отвечал Ангус, даже не оборачиваясь на голос племянника. – Даже если мы заключим союз. Думай головой, Джон, а не задницей, если уж ты теперь и по закону лорд Глэмис. Когда это Дугласы заключали союз навечно? Когда это союз мешал нам расквитаться с врагами или даже с друзьями? Когда это слово было дано не затем, чтобы взять его обратно?

– Уже одно данное слово порочит нас всех! – возразил Глэмис дядьям. – Быстро же остыли уголья костра моей матери! Вам она сестра, этим, конечно, можно и пренебречь, но я не забуду ее криков и до смертного часа!

Сейчас в лице его, освещенном лишь догорающим пламенем камина, дрожали черные тени, скрадывающие возраст, и было еще что-то тонкое, женское… сейчас он очень напомнил обоим братьям покойную Дженет Дуглас.

– Мы ничего не забыли, Джон, – с досадой возразил Ангус, – но в смерти Дженет виновен Джеймс Стюарт, и Джеймс Стюарт мертв, ибо Господь видит правду.

– Я не знаю, – медленно произнес Питтендрейк, пристально глядя на племянника, – из-за кого на самом деле погибла наша сестра, ведь слуг ее и вашего домашнего учителя казнили вместе с нею, за донос… Но однажды узнаю, Джон.

Глэмис спокойно выдержал взгляд дяди Джорджа.

– Надеюсь, это случится скоро, – учтиво произнес он. – Но из-за кого Джеймс Стюарт осмелился поднять руку на Дугласов? Кто виновен в чудовищной ее казни и в разорении нашего дома? Не он ли, который прибудет к вам, как гость и союзник?

Истинная ненависть подобна любви – она умалчивает имя предмета страсти.

– Если он ступит на этот порог, то это случится только после того, как я покину Далкит.

– Ты сделаешь, как я скажу, – хладнокровно отвечал племяннику Ангус.

– Кроме того, ведь у нас есть способ расправиться с ним и кроме прямой ссоры, – прибавил Питтендрейк, – не правда ли, Джон? Пусть регент порадуется нашему согласию, прежде чем казне придется заплатить за похороны этого голодранца…

Но Джон Лайон вышел из покоев Ангуса, хлопнув дверью, оставив эту заманчивую перспективу без ответа.

– Он нарвался на ссору с Босуэллом в Парламенте, так? – кивнул Арчибальд вслед племяннику. – Кто теперь возьмется примирить нас, Джордж, как того хотят Генрих Тюдор и регент?

– Регент пляшет сейчас под дудку Генриха, так что… один из братьев регента, я полагаю, но не Пейсли – тот рассорился с Хепбернами, когда Босуэлл повернул рыло в нашу сторону. Клидсдейл помирит, если Арран велит.