Luftwaffe-льники ЧАСТЬ 1

При нем Чили уверенно вошла в десятку самых динамично развивающихся стран, где экономика государства и благосостояние простых чилийцев бурно развивалось и пухло, как на дрожжах. И те многочисленные и регулярные демонстрации с портретами Пиночета, которыми потрясали эмоциональные жители латиноамериканской страны – ни что иное, как знак искреннего уважения и огромного почтения к замечательному генералу-путчисту. Который достоин незамедлительного выдвижения, на безальтернативной основе естественно, к награждению Нобелевской премией мира за спасение Чили и ее многострадального населения от социалистического хаоса и коммунистического кошмара.

Но в середине 80-х годов прошлого века комментарии СМИ к тем же демонстрациям «благодарных чилийцев» с огромными портретами Пиночета были абсолютно иные. Суровые  дикторы советского телевидения гневно обличали ненасытного кровавого мясника, погубившего массу невинных граждан, включая законного президента Чили – Сальваторе Альенде, и гноившего в тайных казематах  замечательного марксиста-ленинца Луиса Корвалана.

Пиночетом пугали маленьких детей. Его имя стало нарицательным. Портрет холеного генерала с тоненькими усиками и проницательным взглядом висел в каждой ленинской комнате как образец коварства и враждебности. Как лик абсолютного зла и звериной жестокости. Как образ вопиющей несправедливости и беспощадного врага-супостата. Как образец гонителя прогрессивного человечества. Как палача и…

Можно сказать, Пиночет – собирательный образ наиболее вероятного противника. Врага всего социалистическо-коммунистического общества в целом, и каждого строителя светлого будущего в частности. Этакая модель империалистического мерзавца. И местами, не побоюсь этого слова –  подонка.

Именно по причине поразительного внешнего сходства, а так же из-за некоторых качеств характера нашего полковника Серова, не мудрствуя лукаво, в курсантской среде моментально «окрестили» Пиночетом.

Надо отдать должное, комбат был незаурядной личностью. Каждого из почти тысячи курсантов вверенного ему личного состава, он знал не только в лицо и со спины, но и по имени-отчеству. Знал день рождения, откуда родом, состав семьи, черты характера, способности и слабые стороны. Помнил спортивные достижения, проступки, оценки на экзаменах… и еще много чего.

Это была ходячая электронно-вычислительная машина, которая мгновенно вытаскивала из мозговых ячеек памяти личное дело курсанта. Быстро анализировала его. Мгновенно находила самое слабое место. И, в случае чего, наказание было изощренным, ибо Пиночет всегда бил ниже пояса.

Женатым курсантам отменялись увольнения в город. Молодых родителей лишал возможности увидеться с детьми (даже на КПП). Не отпускал на телефонные переговоры по срочным телеграммам «Молния». И прочее-прочее- прочее.

Городских ребят отправлял на хозяйственные работы именно на свинарник, по горло в навоз. Сельских ребят, которые молились на свинок и поросят, даже здесь лишал возможности вздохнуть родного деревенского воздуха и почувствовать себя дома. Они направлялись исключительно на работы, требовавшие моментальной сообразительности и городской наглости.

Уроженцев северных районов по выпуску из училища Пиночет распределял в Туркестан и на Кавказ. Детей калмыцких степей – в тайгу, прибалтов – на Дальний Восток. Таджика Мишку, который даже при +5 по Цельсию уже синел, словно баклажан и клацал зубами азбуку Морзе – за Полярный круг.

В действиях Пиночета прослеживалась некая изощренная патологическая жестокость. Однако свои действия комбат пояснял возвышенными словами о нашей же личной пользе. И заканчивал пламенную речь всепоглощающей заботой о безопасности нашей великой Родины. Не подкопаешься. Безопасность Родины  –  это святое!

Один факт из биографии Пиночета многое объясняет. Полковник Серов не был с начала службы представителем ВВС. Ранее он служил в Воздушно-десантных войсках и при неудачном приземлении с парашютом имел неосторожность расколоть «своей ЭВМ» – то есть головой естественно, добротный дубовый пень. Медики из госпиталя признали Серова негодным для прохождения дальнейшей службы в строевых частях, а вот в военное училище – да на ура. Легко! Глумиться над молодежью, ломать их об колено и калечить судьбы, вытирать ноги об их души – это пожалуйста! Пиночет закатал рукава на волосатых ручищах и ни в чем себе не отказывал. Какой с контуженного спрос?! Да никакой. Чего взять с убогого?! У него и справка есть.

Не было в истории батальона ни одного случая, чтобы двое ребят, которые хотели поменяться друг с другом распределениями (каждый был бы счастлив и доволен судьбой) добились своего. Никогда!

Пиночета проклял его закадычный друг, такой же полковник, они дружили семьями более 20 лет. Его дочь (в смысле, дочь друга Пиночета) вышла замуж за курсанта из нашей роты Вальку Сперанского. Вышла по большой и красивой любви, за развитием которой благоговейно наблюдало курсантское братство.

Добрые и нежные стихи. Свидания украдкой. Трогательные слезы. Все очень искренне и красиво! Но молодая красавица-жена поехала с мужем не в Минск, откуда парень был родом, и где его ждала трехкомнатная квартира, а в Мары-2. В пустыню на границе с Афганистаном, в семиметровую комнату полуразрушенного общежития… К скорпионам и фалангам размером с пачку сигарет. К змеям и варанам. К ветрам-суховеям и постоянной жажде…

Свое «гениальное» решение Пиночет объяснил тем, что Валентин когда-то очень давно –  еще на первом курсе, стоя на тумбочке дневального, слишком вяло вскинул руку в воинском приветствии. И промямлил доклад достаточно сухо, без должного энтузиазма и служебного рвения, дежурными фразами. Этого было достаточно, чтобы Сперанский навсегда занял место в безразмерном «черном списке» Пиночета, выйти из которого не было никаких шансов. А исключений из правил комбат не делал никому. Даже закадычным друзьям. Слезы и мольбы лучшей подруги жены Пиночета –  тещи Валентина, так же остались без внимания.

– Мары-2. Все, вопрос закрыт. Вперед!

Складывалось впечатление, что Пиночет никогда не был курсантом. Раз – и сразу родился полковником. Мама вместо добрых сказок на ночь читала ему статьи из Общевоинских Уставов. Вместо детского питания и материнского молока Пиночет вскармливался сухим пайком со складов НЗ. Вместо детских игрушек – гранаты и штык-нож. А в дворовой песочнице он лепил куличики в формочке из армейской каски, профессионально орудуя малой саперной лопаткой. В качестве сменной обуви Пиночет носил в школу брезентовый мешочек цвета хаки на резинке от трусов, в котором лежали начищенные до блеска яловые сапоги с металлическими подковками. А вместо костюмчика Зайчика или Белочки на школьный новогодний утренник, юный Пиночет приходил в бронежилете и камуфляже, туго перетянутый портупеей.

В курсантских умах витало стойкое убеждение, что пользоваться обычными  носками Пиночет просто не умеет, ибо кроме портянок ничего не признает. Даже вместо столовых салфеток после еды он вытирается теми же легендарными портянками. Причем, ношеными длительное время. Так же складывалось впечатление, что о существовании одеколона, туалетной воды и дезодоранта полковник Серов просто не догадывался. Не проинформировали его своевременно о существовании одеколона и туалетной воды – и все тут.

Были люди, которые утверждали, что за порогом в квартире Пиночета стоит стандартная тумбочка дневального. И по прибытии в дом главы семейства, жена или дети (кто сегодня определен по графику дежурства) внятно и четко докладают папаше обо всех происшествиях, случившихся в его отсутствии. Не берусь судить за достоверность всего вышеперечисленного, но думаю, что истина где-то рядом.

Домой Пиночет никогда не спешил. В 6.00. утра он был уже на подъеме личного состава. Сквозь зубы, брезгливо и желчно раздавал указания ротным офицерам: куда и сколько направить, а лучше – «послать» курсантов для наведения порядка на закрепленной территории. В 22.00. после отбоя на сон личного состава комбат еще долго шарахался по ротам вверенного ему батальона с фонариком наперевес, дотошно пересчитывая спящий личный состав. Регулярно доводя бесконечными придирками и многочисленными замечаниями дежурного офицера до истерики, а дневальных курсантов – до внеочередных нарядов или до ареста на гауптвахту.

Но самое любимое занятие Пиночета, его хобби, так сказать, была охота на «самоходчиков». Пиночет обожал темной ночью прямо с забора лично снять «самоходчика» и привести его в подразделение. Разбудить личный состав и построив роту, пару часиков качественно прокомпостировать всем мозги, изобличая злостного нарушителя воинской дисциплины с подробнейшим описанием всех прелестей флоры и фауны в месте его дальнейшей службы. И напоследок, «за соучастие» арестовать еще и весь суточный наряд роты.

Эффектным завершением полуночной экзекуции было торжественное внесение в «черный список» фамилий проштрафившихся. Чтобы знали и помнили, что в этой жизни уже ничего хорошего их больше не ожидает. И до остальных «потенциальных мерзавцев» очередь внесения в незабвенный и бесконечный «черный список» дойдет скоро. Очень скоро! Все под колпаком! Все под тотальным контролем! Ждите и трепещите! Идеальных и добросовестных нет. Есть замаскировавшиеся, невыявленные, неразоблаченные и затаившиеся. Во как!

Вот такой «душка и милашка» был наш отец-командир Пиночет.

А чтобы поток самоходчиков никогда не иссякал, комбат искусственно создавал условия для поддержания их популяции в пределах необходимого для успешной реализации ночной охоты. То есть время от времени за какую-нибудь фигню полковник Серов закрывал увольнения в город всему батальону на календарный месяц – стандартная дозировка.

– Это для начала. А там посмотрим на ваше поведение. Всегда можно и продлить. По мере надобности. Но исключительно в воспитательных целях. И только для укрепления воинской дисциплины.

25. Подмоченная репутация

Душная летняя ночь. Окна в казармах открыты настежь в призрачной надежде на слабый ветерок или робкий сквознячок. Все спят. Накопившиеся за учебный день усталость и хроническое недосыпание, помноженные на молодость, обеспечивали мгновенный и глубокий сон при одном виде родной кровати.

Одеяла и простыни скомканы в ногах – всем жарко. Но объятья Морфея нежны и желанны. Это даже не сон, скорее всего,  глубокий обморок. Хоть из пушки стреляй, хоть водой поливай –  бесполезно. Рота спит.

Полусонный, изнывающий от духоты наряд натирает полы, плавящейся от жары мастикой. Вонь редкостная, аж глаза слезятся! Но выбора нет, ибо процедура предусмотрена Уставом. А Устав в армии  священен и обсуждению не подлежит.

Уже три недели как рота без увольнений  –  воля великого и ужасного Пиночета.

Но в России были, есть и всегда будут безбашенные вольнодумцы, которые, несмотря ни на что, идут против системы – в самоволке болтался Витя Копыто. Монотонным нытьем он достал дежурного по роте и почти спровоцировал сержанта до неуставных отношений: перспектива двинуть чем-нибудь тяжелым по физиономии Копыто, как никогда, была близка к осуществлению. Сержант Мальцев скрипнул зубами, сжал ладонь в крепкий кулак и… сдержался. Но поставил категорическое условие.

– Попадешься, скажешь, что в окно вылез! Наряд тебя не видел и вообще  – ни в курсах! Когда же ты импотентом станешь? А, Витя?! Козел-производитель хренов!

Счастливый Копыто согласился на все условия. Побрился. Умылся. Почистил зубы. Щедро облился флаконом «Шипра» и растворился в ночной темноте.

В эту ночь Пиночет, аки неугомонный и зловещий граф Дракула, вышел на охоту за очередной неискушенной душой нетерпеливого курсанта. По его подсчетам, три недели – достаточный срок, чтобы нашлось юное и невоздержанное в половых желаниях существо, готовое ради вкушения «запретного плода», рискнуть текущим настоящим и грядущим будущим. А уж он тут как тут. Охотничий инстинкт и предчувствие успеха неудержимо влекли полковника Серова в ночь.

Пиночет занял удобную позицию за углом казармы, стоящей вдоль внешнего забора училища и ограждающего наш островок благочестивости и показной пристойности от «вакханалии разврата, пьянства и распутства», с виду милого и уютного городка.

Кто бы из крепко спящих курсантов оценил трогательную заботу отца-командира о наших моральных устоях?! Эх, неблагодарные бездари!

Пиночет напрягся. В свете яркой и полной луны на бетонный забор взгромоздилось тело и замерло, отбрасывая тень, смутно похожую на курсанта Копыто. Полковник решил, что опытный самоходчик что-то почувствовал и не торопится перемахнуть через забор, дабы оказаться на казенной земле. Комбат принял мудрое решение не рисковать результатом охоты. И плотно прижимаясь спиной к побеленной стене казармы, отодвинулся от угла здания. Полковник занял выжидательную позицию как раз напротив раскрытого окна.

На кромке забора висел ослабший Витя Копыто. Он никогда не отличался ни силой, ни выносливостью. И такое упражнение как полоса препятствий всегда вызывало панический ужас. Чего греха таить, любое физическое упражнение и спортинвентарь вызывали у Копыто панику.

То, что Пиночет принял за звериное чутье махрового самоходчика, замершего на заборе в предчувствии страшного и непоправимого изменения в его бестолковой судьбе, оказалось банальным упадком сил у полуночного ловеласа после бурной ночи многоразовой любви.

Витя на 50% костлявого тела почти перевалил через кромку забора, болтаясь, как сосиска. Он балансировал из последних сил, пытаясь перевести дух, лихорадочно восстанавливая прерывистое дыхание. Его ноги по инерции слабо елозили по внешней стороне бетонного забора, пытаясь придать победный импульс немощной тушке. Курсант Копыто даже и не догадывался, что за углом родной казармы его ждет суровая судьба в лице изнемогающего от нетерпения и охотничьего азарта Пиночета. Но Бог  Витю любил!

Пока он переводил дух и набирался сил для финишного рывка, Пиночет, затаив дыхание, рисовал в уме картину праведных и жестоких истязаний самоходчика в частности, и всего суточного наряда «преступной роты» в целом. За компанию комбат планировал подтянуть и знатно отодрать дежурного офицера- растяпу, прозевавшего факт вопиющего нарушения воинской дисциплины. В воспаленном мозгу ночного охотника вырисовывалась многообещающая сцена группового порева с волнующими извращениями.

Неожиданно на горизонте замаячил третий «участник» мизансцены. Дневальный по роте Андрей Яровой тщетно пытался смениться на «тумбочке» для похода в туалет по малой нужде. Звать ребят, натирающих полы в центральном коридоре, он не стал. И это правильно! Зачем отрывать людей от работы. Дневальный принял командирское решение кратковременно оставить пост но, не выпуская его из поля зрения.

Яровой расстегнул галифе. Передвинул висящий на ремне штык-нож с живота за спину. Встал на широкий подоконник (казарму строили пленные немцы, подоконники были шириной почти целый метр) и произнес в темноту уральской ночи сакраментальную фразу:

– Лучше нет красоты, чем пос*ать с высоты!

На пороге звездного неба дневальный излил содержимое организма прямо на голову затаившегося под окном Пиночета.

Полковник Серов вздрогнул. На него обильным потоком лился «незапланированный метеосводкой дождь». Инстинктивно втянув голову в плечи, комбат злобно прошипел:

– Ну что за хрень! В гидрометеоцентре работают коновалы и сказочники. Все время врут! Обещали «ясно»! Знал бы про дождь, плащ-накидку взял.

Пиночет задрал голову и то, что он увидел, его несказанно озадачило. В недрах «идеальной бесстрастной ЭВМ» проскочила искра нестыковки. Пиночет увидел над головой идеально звездное небо.

– Хм?! Если я вижу небо и звезды, значит туч и облаков нет! А если нет облаков и туч, значит, не может быть и дождя!