Несвоевременный человек. Книга вторая. Вера

– Что с ним? – спрашивает Людвиг Леонида, собственноручно прикатившего в патологоанатомическое отделение каталку со своим специфическим пациентом. А Леонид даже не заглядывает в сопроводительные документы этого новоиспечённого пациента, что говорит о его большой профессионализме, и выносит свой эпикриз этому пациенту. – Приказал долго жить.

– А ты, значит, не посмел его ослушаться, – усмехнулся Людвиг, – или…– Людвиг недоговаривает свой вопрос, внимательно вглядываясь в Леонида. И только после этого заканчивает свою фразу, – не имел ничего против? – На что Леонид отмахивается, – не говори чепухи. – А вот Людвига это совсем не устраивает и он с возмущённым видом начинает возражать.

– А что не так? – более чем надо удивляется Людвиг. – Разве у тебя никогда не проскальзывала мысль об этом не против, при виде совсем конченого негодяя, по вине которого столько людей страдает, и было бы только лучше, если бы они, наконец, отстрадались. Да и бог, чьим инструментом проведения его замыслов в жизнь ты являешься, явно не зря его характер жизни так болезненно предопределил, направив его именно к тебе на излечение от своих недугов. Ну а ты-то уж знаешь настоящий источник человеческих недугов, и что подчас только кардинальные методы дают надежду на спасение. И не пойдёшь же ты против божественного замысла? – даже не вопросительно, а утвердительно обратился Людвиг к Леониду, чем заставил перекоситься взглядом Леонида. Но Леонид крепко стоит на своём осознании своего места в этих стенах и его не так легко разориентировать.

– Не суди, да не судим будешь. – Библейским изречением кроет Людвига Леонид. Но и Людвиг не простой собеседник и ему есть что в ответ противопоставить. – Так ты, значит, руководствуешься страхом перед юридическим преследованием. – Людвиг выражает крайнюю свою озадаченность такой позицией Леонида. И теперь Леонид начинает нервничать. – Не искушай меня, – заявляет Леонид, схватившись за висящий на груди стетоскоп (а ещё кто-то смеялся ему в спину, интересуясь у себя, а зачем ему стетоскоп в этом самом неживом отделении, и кого он, спиритист чёртов, собирается там слушать), – послушать тебя и не найти в тебе сердца. – И эта неоднозначно прозвучавшая угроза со стороны Леонида, достигает своей цели, и Людвиг смеряет свой дух (чего он боялся, не представляется возможным понять).

– Ну, ты же знаешь, – отстраняясь чуть назад от стетоскопа, натужно улыбаясь, начал оправдываться Людвиг, – что я не могу иначе. Одиночество и тоска зелёная заела, и мне нужен хоть какой-то выход энергии. А сюда, ко мне, никто по своей воле не идёт, а я один в своём одиночестве, где собеседники всё люди не живые, с которыми о многом не поговоришь, от скуки постепенно плесневею умом. А они, эти мои пациенты, ещё больше эгоистичны, чем при жизни, и их волнуют только свои внутренние болячки и неустроенности. А спросить меня, как я себя чувствую при виде всей их изнанки жизни, не тошнит ли виде их внутренней жизни, чем укрепляешь свой рассудок при виде всего того, на что ты способен, то этого не дождёшься даже от живых.

– Ну и как ты себя чувствуешь? – спросил Людвига Леонид. Людвиг отрывает свой взгляд от пола, куда он устремился под тяжестью своих грустных мыслей, смотрит на Леонида и говорит. – Сам знаешь, что работа накладывает отпечаток на образ мыслей и настроение. Хотя, пожалуй, у меня живётся всё в точности, как и у вас. Всё или многое, зависит оттого, какой пациент попадёт мне на стол. И хотя мой пациент не доставляет столько много сложностей, как ваш, за которого бывает, что не спишь и переживаешь, а он даже и не думает подумать, что их лечащие врачи так сердечно, а не за какие-то там приятные бонусы, за него всей своей душой переживают, всё же и он подчас доставляет свои хлопоты и переживания. А всё дело в том, что я заглядываю в своего пациента несколько глубже, чем это предписывает специфика моей работы. – Здесь Людвиг, заметив, что его слова прозвучали двусмысленно, делает оговорку, необходимую для правильного понимания своих слов.

– Я наряду с физическим вскрытием, пытаюсь нарисовать для себя картину его прежней жизни, приведшей его к своему печальному результату. И я хоть плоть от плоти материалист, тем не менее, я не только не отрицаю, а признаю важное значение в жизни человека его душевной конституции, которая зачастую имеет для него определяющее значение. И мне иногда одного взгляда в фокусе Ломброзо достаточно, чтобы уже заранее, без внутреннего вскрытия знать, что послужило причиной смерти лёгшего на мой стол пациента. И это не торчащий нож в его боку, а это его безудержное стремление жить, правда, только за чужой счёт. Что в итоге его и сгубило. И это, как понимаешь, не единичный случай, а они чуть ли не через одного. И тут хочешь, не хочешь, а призадумаешься над всем этим …– Людвиг и вправду задумался, погрузившись в свои мысли. И Леонид был вынужден своим кряхтением напомнить ему, что его, в общем-то, ждут.

– Ах, да. – Очнувшись от своего забытьи, говорит Людвиг. – И в связи с этим строишь свои зависимости и логические цепочки. – Добавил Людвиг.

– И какие? – спросил Леонид.

– В моём случае хеппи-энда не получается и поэтому всегда только печальные и трагические. – Тяжко вздохнул Людвиг. –

– Что-то особенное легко на стол? – спросил Леонид.

– Если бы только так, – сказал Людвиг, – а дело в том, что я начинаю уже не удивляться, а эти, когда-то особенные случаи, становятся привычными.

– Что, молодость опять пришла вне очереди? – спросил Леонид.

– И красивая при этом. – Сказал Людвиг, подходя к соседнему столу, на котором лежал труп, прикрытый специальным покрывалом. Здесь он дожидается, когда к нему присоединится Леонид и тогда только открывает покрывало, но не полностью, а до своих границ приличий.

– Ну, что скажешь? – Людвиг мог бы и не спрашивать у Леонида, восхищённого запредельной красотой, в которой так и сквозила потусторонняя загадочность пациентки Людвига, со своими тайными знаниями запределов мысленного.

– Я тебя понимаю. – Не сводя своего взгляда с этой замершей навечно красоты, проговорил Леонид. – И что ты о ней у себя выяснил? – спросил Леонид.

– Был бы я новичком в своём деле и чуть по моложе, то предположил бы, что это принцесса Несмеяна. – Как он всегда на своём рабочем месте делал, рассудительно заговорил Людвиг. – Воспалённость и широта её глаз указывает на это.

– А разве красота плачет, я всегда думал, что она только скрашивает жизнь. – Пропустив мимо ушей оговорки Людвига, с сомнением сказал Леонид.

– Кому больше даётся, с того больше спрашивается. – Резонно заметил Людвиг. – В общем, она обладала повышенной чувствительностью.

– И что её не устраивало, когда ей столько давалось? – заинтересованно спросил Леонид.

– Всё как обычно. – Разведя в стороны руки, сказал Людвиг. – Незнание того, чего она на самом деле хочет. А подсказать некому, и не потому, что некому, а потому, что она никого не слушает. Внушили с рождения, что она своей красотой везде себе дорогу пробьёт, вот и перестала опираться на своё разумение, оставив всё на откуп своей красоте. А она, как оказывается, счастья не даёт, а только всё для себя требует, а вот чего и не поймёшь, когда нечем это уразуметь. И остаётся только от бессилия реветь.

– Ну, если она плачет, то, как говорят, не всё потеряно, и сердце всегда верную дорогу подскажет. – Сказал Леонид.

– Сердце? – многозначительно и скорей всего, сам себя переспросил в задумчивости Людвиг.

– Ещё что? – спросил Людвига Леонид, не дождавшись от него словесной активности.

– Да вот находит на меня иногда странные мысли о мёртвой принцессе, которую через поцелуй можно вернуть к жизни. – Покосившись на Леонида, сказал Людвиг. Чем заставил вздрогнуть Леонида. – Ты вот только не извращай моё понимание тебя. – Тяжеловесно проговорил Леонид.

– А если? – всё не уймётся Людвиг.

– Без всяких если. Ты эти свои психологические тесты на практикантах проводи. – Заявил Леонид. И тут к нему вдруг приходит понимание такого поведения Людвига. – Я понял. Ты не хочешь делать вскрытие. – Заявил Леонид.

– Что-то не поднимается у меня рука на эту красоту. – Опять тяжко вздохнув, проговорил Людвиг. На что Леонид неожиданно для Людвига расплывается в улыбке и, стукнув его рукой по плечу, чтобы он взбодрился, на душевном подъёме говорит. – А я уж думал, что ты растерял все остатки чувствительности и совсем стал бесчувственным сухарём. Ничего, это со всеми бывает. Это так называемый, кризис среднего возраста.

– Возможно и так. – Почесав затылок, сказал Людвиг. – Что же насчёт моей пациентки, я её назвал Безвестница, – на неё пока что сопроводительные документы не пришли, – пояснил Людвиг в ответ на вопросительный взгляд Леонида, – то тут, конечно, поцелуем её на ноги не поставишь. Ведь она к тому же принцесса Несмеяна, – это её династическая фамилия, – и её рассмешить надо. – Наставительно покачал головой Людвиг, смотря на Леонида. Леонид же уже и не знает, шутит он или что это тогда всё значит. А вообще, всё очень запутано с этими монархическими династиями. Несмеяна, как думается Леониду, это всё-таки прозвище принцессы, а вот под какой фамилией числится эта сказочная династия, то он не знает.

– Шучу. – Своевременно ответил Людвиг на этот немой посыл Леонида. – А если рассматривать мою пациентку с моей настоящей позиции профессионала, а не новичка, которая, как видишь, ведёт в тупик отношений с пациенткой, где и рецепты её понимания слишком странны, то в первую очередь бросается в глаза, как бы это не тавтологически прозвучало, то это её глаза, а точнее её взгляд. – Людвиг так бесцеремонно ткнул пальцем в глаз Безвестницы, – правда, он его не коснулся, а остановился в предельной близости от него, – что Леониду рефлекторно моргнулось и сглотнулось от нервного переживания за свой и глаз Безвестницы. И ещё бы чуть, то палец Людвига погрузился бы в зрачок глаза. А как бы это выглядело, то хоть Леонид и всякого на своём рабочем веку повидал, ему это даже представлять не хотелось – жутко жидко в этих озёрных глазах.

– Видишь, как смотрит. – Указующе на глаза Безвестницы говорит Людвиг. И хотя Леонид отлично это видит, он всё-таки не поймёт, в чём тут загадка. – И? – интересуется Леонид.

– Её глаза не закрыты, как у основной массы моих пациентов, – чего ещё они в этом мире не видели, вот и прикрыли глаза, – и при этом не полностью раскрыты, что объяснялось бы мышечным спазмом, а веки остановились где-то на средине своего пути и создаётся такое впечатление, что она из своей потусторонности, где она сейчас находится, прищурившись на вас смотрит и изучает. – А вот эти слова Людвига заставляют Леонида напрячься и уже не так прямо, а фигурально покосившись, посмотреть на Безвестницу. Во взгляде которой, он после этих слов Людвига, внушающих разного толка мысли, всё больше таинственного и загадочного характера, увидел столько для себя волнующего и непокорного, что Леониду даже стало жарко в этом холодном помещении.

И тут как не вспотеть, когда видишь, что не ты изучаешь пациентку на столе патологоанатома, а чуть ли не тебя изучают предметно, с помощью этого, два в одном лице Безвестницы, живого эхолокатора и макроскопа – а этот её удивительный прищур глаз, есть фокусировка её самонаводящихся линз на предмет изучения – его, Леонида.

И сидят сейчас там, на той стороне реальности, некие учёные мужи и диву даются при виде его, Леонида, поведения. – Мы-то думали, что образованный дипломами и жизнью Леонид, поведёт себя как-то иначе, – как иначе не знаем, но точно не как Леонид, – тогда как всё происходит совсем иначе, и он даже и не думает отвечать нашему на него мировоззрению. Нехорошо Леонид. – В рассуждении и осуждении Леонида покачивали головами эти учёные мужи, разглядывая Леонида в фокус прищура Безвестницы. Среди которых, уже и не неожиданность для современного мира учёных сообществ, каким-то образом затесалась своя учёная, чем-то похожая на одну из Кюри, только более что ли складную, и она естественно никому покоя не даёт и вносит свой диссонанс в стройность мыслей этих мужей. С кем и с чьими мыслями она как это обычно бывает в учёных сообществах, категорически не согласна, что она во всеуслышание и заявляет.

– Скажите мне. – Обращается к учёным мужам мадам Кюри до чего же противным голосом, что их всех начинает от этого звукового диссонанса корёжить, – Медик это учёный или как? – И, конечно, учёные мужи в ответ на этот обращённый на них пронзительный взгляд Кюри, не могут не выразить полную поддержку любому сделанному ей выводу. – Да, конечно! Всё верно. Мы полностью разделяем ваши взгляды на эту в ваших глазах мелкоту. – С подобострастием кивают в ответ учёные мужи, давно уже понявшие, что в науке, на подобии аксиом, есть свои бесспорности, на которые в своих доказательствах, конечно, ссылаться не стоит, но и перечить им тоже контр продуктивно. И мадам Кюри, одна из таких бесспорно выдающихся учёных, и оспаривать это никто на себя смелость не берёт.

Это на первых порах, когда для учёных умов мадам учёная была в новинку, они с высоты своей учёной фундаментальности и отчасти тщеславия, с иронией посматривали на её учёные потуги добиться взаимности со стороны науки и их, как видных представителей науки. И если уж вскрывать все завесы тайн, то все эти учёные умы достаточно скептически относились к участию в жизни науки любого вида мадам, даже в самых толстенных очках и вместо прически на голове имеющей скопище бигуди, и на всё тех же первых порах не допускали до себя мысль о признании мадам учёной в такой учёной степени.

– Если уж им так хочется быть ближе к науке, то пусть дезинфицируют колбы для опытов. – Вот в таком качестве видели мадам учёных все эти учёные мужи. И как показало время, они просчитались, как минимум, в случае с мадам Кюри для начала. Которая привела им такого рода доказательства своей учёности, что учёные мужи и возразить ничего ей не смогли, так они были шокированы умением мадам Кюри умело аргументировать и постулировать свои доводы в пользу своей учёности. – Я смотрю, вы тут все большие умники! – мадам Кюри с первых слов к высокому собранию учёных мужей, вогнала их в сомнение насчёт её слов и себя, не зная, как к ним отнестись. Начать в возмущении возражать, я мол, не такой большой умник, как мадам Кюри смела предположить, и значит принизить себя в глазах науки, или же промолчать, и тем самым признать правоту слов мадам Кюри. К чему, в общем-то, ведут оба варианта их ответа. И вот это-то больше всего и взволновало учёных мужей, уже подспудно почувствовавших, что с мадам Кюри бесполезно спорить, её не переспоришь.

Ну а если мадам Кюри перейдёт на личности, а личности учёных мужей, честно сказать, так себе и всё больше потрёпанные жизнью с наукой (с другими сферами жизни у них как-то не сложилось), то учёным мужам и противопоставить будет нечего суровой правде жизни, сквозящей в её словах. А ваше: «Всё относительно», – оставьте при себе гер Эйнштейн.

– Пусть уж лучше она будет учёной, нежели она пройдётся по нашей учёности и развеет мифы о нашей большой учёности. – Подытожили результат своих размышлений учёные мужи, после заявки мадам Кюри на членство в этом элитарном по учёности клубе.

Мадам Кюри же в свою очередь и не сомневалась в своей пока ещё не озвученной правоте, а также в том, что учёный совет, как он это делает обычно, когда дело касается её, поддержит её начинания. – Так если он учёный, то где спрашивается, его готовность к жертвам? Само собой со своей стороны, а не со стороны предмета своего изучения. – Кюри сделала необходимую поправку. – Учёный должен не бояться экспериментировать, бороться и искать, найти вожделенную панацею от всех болезней и не почивать на лаврах. Правильно я насчёт него говорю? – обратилась с вопросом к учёным мужам мадам Кюри, знающая за собой страсть к патетике и театральности. Что поделать, такая у неё беспокойная натура.

Ну а учёные мужи, вбитые в стулья заявленной экспрессией мадам Кюри, готовы уже эволюционировать в овации, если бы это было к месту, а так как пока мадам Кюри не обозначила, что к месту, а что нет, то они позволяют себе только с восторгом в глазах во всём соглашаться с мадам Кюри.

– Всё до единого слова бесспорно, и даже больше. – Искрят глазами учёные мужи, среди которых всё же выискался один отступник от общих правил поведения учёных мужей, – искреннего восхищения перед гением мадам Кюри, – и это, как не трудно догадаться, был месье Кюри. У которого, видите ли, имеются свои взгляды на мадам Кюри и на её жизненные постулаты и категории мысли, где некоторые из них ему кажутся слишком радиоактивными – под этим иноземным, а, по мнению учёных мужей, самим месье Кюри и придуманным для своего апломбу словом, он подразумевает некую нигде не квалифицируемую учёную избранность. То есть не всем умам для их никчёмного разумения доступно, что всё это значит. Что, по мнению совета учёных мужей, есть желание месье Кюри считать себя самым умным и более учёным.

И если уж быть откровенно честным, а это среди учёных мужей не всегда получается, в особенности на пути к своему открытию (все хотят быть первыми), то если бы не мадам Кюри, со своей безудержной энергией, которую скорей всего, от квантовал для себя месье Кюри и тем самым зарядился знаниями, то они бы и в счёт его не ставили – каждый первый учёный это учёный муж, и чем месье Кюри спрашивается, отличимо от них лучше. В общем, тьфу на тебя месье Кюри. Ну а то, что ты мадам Кюри расщепляешь на атомы, по твоему хвастливому выражению, сказанному в курилке, к которому ещё добавляется полный тщеславия вопрос: «А вы так можете?!», – то в этом случае учёные мужи, как люди от науки, где истина познаётся опытом, не собираются на слово признавать эту истину.

– Хорошо. – Удовлетворяется увиденным на лицах учёных мужей мадам Кюри, а стоящее на лице месье Кюри ей ещё больше доставляет удовольствие – значит, она верные компоненты подобрала при готовке супа, и использованные щёлочи в скором времени пробьют дно в понимании месте Кюри, что эксперименты только в одном случае неуместны – их никогда нельзя ставить на собственной супруге. А если тебе так уж невмоготу, то ставь их на себе. В общем, чтобы вечером полученная им премия, которую ты вдруг решил один исследовать, лежала на столе. Мадам Кюри, зрительно убедив месье Кюри в бесперспективности своих потуг на собственные, единолично-эгоистичные взгляды на премию, возвращается к объекту их общего исследования, Леониду, и делает на его счёт заявление.

– Значит так. Вот что я на его счёт решила. Всё будущее Леонида будет зависеть оттого, какие мысли ему внушила пациентка Людвига, Безвестница. И если он на неё смотрит с профессиональным интересом, и в него даже на мгновение не закрылась мысль заглянуть под её покрывало, то Леонид ещё не потерян для общества в качестве врача. Но если же он, глядя на Безвестницу, только об одном и думает, то я даже и не знаю, что об этом негодяе думать. – С чем мадам Кюри, после краткого изучения выражения осунувшегося лица своего Кюри-супруга, наклоняется к своему зрительному прибору и начинается вглядываться в душу Леонида.

Ну а Леонид до этого момента даже и не помышлял, такого непристойного рода умные мысли думать против Безвестницы, и он если на то пошло, то был убеждённый однолюб и на этот счёт буквальный трезвенник. Правда, в тоже время он человек, со всеми своим рефлексами мыслей, которые не смогли не отреагировать на такую в свой адрес «заботу» и присмотр со стороны благочестия мадам Кюри. И Леонид себе позволил, правда, только задаться в эту сторону вопросом. – А почему, собственно, меня все в этом постоянно подозревают? Неужели, на нейронном уровне людьми чувствуется такая моя устроенность жизни, где я удовлетворённый жизнью только с одной гражданкой, не оглядываюсь по сторонам в поиске увлечений.

И хорошо, что тут о нём вдруг вспомнил Людвиг и с помощью своего вопроса прогнал все эти мысли. – Ну что, увидел? – спросил Людвиг.

– Всякую глупость. – С усмешкой ответил Леонид.

– И мне тоже самое видится, когда я вижу нетронутую рукой красоту. – Вздохнул Людвиг. После чего Людвиг вроде как взбодряется и риторически спрашивает Леонида. – А она, как думаешь, что видит? – И хотя Леонид многое надумал на этот счёт, он решает не распространяться, а лишь пожимает в ответ плечами. Чего как раз и нужно было Людвигу, у которого уже заготовлен ответ.

– А она не смотрит на нас, а она всем этим своим видом показывает, что она отлично видит, кто мы есть на самом деле такие. – Заявляет Людвиг, сам прищурившись, глядя на Безвестницу. И, пожалуй, Людвиг попал в точку, по крайней мере, по мнению Леонида. И только Леонид так подумал, как Людвиг своим неожиданным поведением с экспрессией, стопорит его в мыслях.