Механический бог

На всякий случай я начал вспоминать некогда изученные мною признаки сна. В пси-корпусе мы все баловались практикой осознанных сновидений, и я хорошо знал, чем сон отличается от реальности. Если есть хотя бы малейшее сомнение в том, что происходящее реально – это точно сон. Во сне сознание – размытое, а мысли – бессвязные. В этом, кстати, один из секретов удержания сна. Ты просто интуитивно поддерживаешь эту неуловимую повседневным умом размытость сознания и мышления. Но как только мысли обретают четкость, ты невольно вываливаешься из бессознательных слоев сновидений и пробуждаешься. Во сне я могу расслабить тело и пройти сквозь стену. Во сне у меня есть дар левитации и телекинеза. Во сне формы не статичны – все непрерывно меняется, исчезает и вновь проявляется.

Здесь этих признаков не было. Я мог ясно мыслить. Уровень осознанности от такой невероятной смены обстановки повысился – то есть никакой размытости мышления и внимания не было и в помине. Все объекты этой новой реальности выглядели четкими, и воспринимались с такой же ясностью и глубиной, как и в повседневности. Я попробовал расслабить тело и воспарить в воздухе, как делал во сне, но ничего не получилось – законы гравитации работали.

«Этот мир – реальный. Где я?»

Я осмотрелся. Вокруг насыпи серых гранитных камней простиралась безбрежная пустыня. Мягкий желтый песок растворялся в далеком горизонте. Я гладил теплый камень – твердый и приятный на ощупь. Я осмотрел свои ладони, и вдруг понял, что это действительно мои ладони, но при этом они были другими. Кожа – немного темнее, без каких-либо следов износа, словно это тело только что сошло с конвейера.

Чаша. Привычный мир был видением, которое я созерцал, глядя в ее содержимое. Она стояла на камне рядом с ситаром. Я осторожно коснулся поверхности этого мистического сосуда. Ничего необычного – металлический сплав, отлитый в гладкую округлую форму. Внутри на первый взгляд – обычная прозрачная вода. Пить не хотелось. На дне чаши я увидел узор, похожий на гравированный логотип автоконцерна Merсedes-Benz, но без кольцевой рамки. Края трехлучевой звезды оканчивались округлыми наростами с мелким орнаментом.

Я поймал себя на мысли, что где-то глубоко внутри сдерживаю собственное изумление происходящим. В пси-корпусе нас здорово намуштровали сохранять спокойствие в любых ситуациях. «Наверное, думал я, мне нужно как-то понять, каким образом я здесь оказался, и как отсюда вернуться назад». С другой стороны, мне было интересно, где я – хотелось узнать больше об этом месте и о природе происходящего со мной явления. «Да и почему, собственно, нужно все время думать, как быть и что делать? Неужели нельзя просто быть?» И я как будто удивился этой своей мятежной мысли на фоне попыток сохранить здравомыслие.

Я бережно положил чашу на место рядом с восточной гитарой, и принялся исследовать каменные палатки – насыпь огромных гладких, будто выполированных камней на песке. Все это походило на стоянку древнего человека, в роли которого здесь видимо был я сам. Не найдя ничего примечательного, я начал осматривать горизонт, и сразу обнаружил, что в одном из направлений по другую сторону каменной насыпи, он не был таким же бесконечно далеким, как с других сторон – песочный бархан величественно возвышался, удаляясь, как я прикинул, на два-три километра. Других дел не предвиделось, и мне захотелось узнать, что находится там – за горизонтом.

Если в повседневности за одним горизонтом неизбежно следовал другой, здесь у меня возникло стойкое необъяснимое ощущение, что в этой пустыне такой фокус не сработает (будто земля в этой реальности вовсе не круглая), и за этим горизонтом – других не предвидится.

Сделав несколько шагов по мягкому желтому песку, я почувствовал, что он состоит не из твердых зерен горных пород, а имеет весьма необычную субстанцию по своей консистенции больше напоминающую мелкую пыль, или даже скорей – пшеничную муку. Мои ноги оставляли заметные следы, но песок к ногам не липнул. Я зачерпнул его рукой и сдавил, ощутив приятную мягкость податливой материи. Приподняв руку, я увидел, что песок сохранил форму моей ладони.

Я продолжал идти, и заметил, что мои ноги начали утопать в песке чуть глубже – по щиколотку, но странным образом это почти не замедляло моего движения. Я двигался также легко, как если бы шагал по воде. Примерно через полчаса пути ноги стали утопать в песке почти до колен. Движения немного замедлились, но в мышцах не было и намека на усталость.

В какой-то момент я заметил, что на песке шагах в десяти от меня валяется отливающий серебристым блеском предмет. Подойдя ближе, я увидел морскую раковину причудливой формы – подобные, но меньших размеров – висели связкой на моей шее. «Здесь что, было море?» Я взял раковину в руки, и вдруг ее спирали начали медленно вращаться, вкручиваясь внутрь основания. Я не постигал, как скелетное образование раковины могло претерпевать подобные трансформации, однако по неизвестной мне причине это неожиданное явление меня нисколько не испугало. Казалось, необычней самого факта моего пребывания здесь – уже ничего быть не могло.

Спустя несколько секунд из песка вылезла какая-то костяная змея, и медленно проползла мимо меня. Видимо я сам сливался с этим миром так органично, что мимо меня можно было вот так вот спокойно ползать. А может и не ползать – а плыть… Через несколько шагов я увидел необычное растение, похожее на стаю человечков с вытянутыми руками. Кажется – это были кораллы. Рядом валялась морская звезда. Чем дальше я шел, приближаясь к краю бархана, тем глубже утопал в песке, и тем больше вокруг появлялось новых объектов этой непостижимой для меня реальности.

В какой-то момент я обнаружил, что песок движется. Впрочем, я уже сомневался, что эту субстанцию можно называть песком, но мысленно продолжал использовать это слово за неимением более подходящих. Я был в него погружен по пояс, но шел так легко, будто песок сам освобождал путь для моих шагов, подталкивая мои ноги в сторону их движения. «Удивительное ощущение!».

Еще через полчаса пути, глядя на золотистую поверхность бархана, я начал различать мелкие ручейки подвижного песка, струящиеся с разной скоростью в одном и том же направлении – они двигались в гору, нарушая законы тяготения. Их потоки переплетались, сходились и разделялись, создавая тихое многоголосье звучаний, похожих на что-то среднее между шипением, журчанием и человеческим сопрано. Я вслушивался в их волшебную музыку, и несколько раз ловил себя на том, что она буквально захватывает мое внимание, стремясь унести его прочь за собой. Казалось, еще немного – и я потеряю связь с собой, отдавшись пространству, которое своим звучанием создавали потоки золотистой субстанции расстилающейся в безбрежную пустыню. Это было похоже на сладкий сон, которому хотелось отдаться без остатка, но что-то внутри меня сдерживало этот порыв. «Я должен увидеть, что там – за горизонтом пустынного бархана». Оставалось совсем немного.

Неожиданно я обнаружил, что мое осознание происходящего поменялось. Весь мир вокруг пребывал в движении, которое улавливали все органы моего восприятия. Я не ощущал дискомфорта от этих непрерывных перемен. Возможно, был легкий намек на тревогу, но куда сильней проявлялось переживание невыразимого мистического удивления. Наверное, этот мир как нельзя лучше удовлетворял мой врожденный «инстинкт» любопытства. Ведь обычно все видят перед собой привычный мир, и всем он кажется единственной, законченной и понятной реальностью. А что если эта повседневность не надежней водянистой ряби на поверхности чаши, оставленной мною позади на каменной насыпи? Повседневность – как карточный домик в диких джунглях – аккуратные цветные картинки сложены упорядоченно, в соответствии с правилами и стандартами. Но обитатели джунглей (в которых этот домик стоит) ничего об этих правилах не знают. Казалось, здесь в этой пустыне пролегает какая-то невидимая граница – предел всех человеческих условностей восприятия и понимания. И чем ближе я подходил к горизонту, тем сильней я ощущал этот предел, за которым хаос переставал послушно перестраиваться в привычный порядок.

У меня уже не было никаких сомнений в реальности этого мира. Да и потом, что такое реальность? Сигналы рецепторов? Электрические импульсы в мозге? Здесь я ощущал безбрежный поток сознания, и он был реальней всего, что я когда-либо видел.

Эта реальность не поддавалась пониманию. Без привычных рамок мое восприятие произвольно искажалось. Все формы и мерки трансформировались, проявлялись и растворялись. Я понял, что никогда не постигал, как устроено происходящее даже там – в аномальной нормальности города. Как связываются чувства, и как они воспринимают? Здесь я понял, что все и всегда могло быть каким угодно. Вся конкретика – тот самый карточный домик посреди безбрежного океана непостижимой неизвестности. Вся привычная картина мира теперь казалась такой бесконечно далекой, словно кем-то давным-давно выдуманная неправдоподобная история. «Такой конкретики посреди хаоса бытия реально существовать просто не могло». И я вдруг понял, что теперь у меня нет никакой уверенности, в том, что я действительно являюсь, или когда-то был человеком, который жил в так называемом нормальном мире. Я не постигал, как нормальный мир мог возникнуть посреди безопорного хаоса. Это просто невозможно. «Каким же реальным казалось видение обычной жизни на дне чаши, оставленной мною позади, на гладком камне посреди пустынных дюн…»

Я начал удивляться самому факту своего существования и своего мышления. Я не постигал, как думаю и как говорю. У меня не могло быть времени на планирование того, как я буду проявляться здесь и сейчас. Все происходило по чьей-то необъяснимой воле. Божественный кукловод, управляя происходящим, сам оставался в недосягаемости. Но я не чувствовал необходимости понимать, как все устроено. «Мои действия – это движение реальности. Она проявляется здесь и сейчас через множество форм, одной из которых являюсь я».

Подобравшись к горизонту происходящего на гребне песочного бархана, я сделал последний рывок, и заглянул по ту сторону… Там, в этой невозможной запредельности за краем мира, тысячи завороженных временем течений плыли через вечность – мириады затерянных и забытых в бесконечности потоков. В каждом из них возникали и растворялись миры, страны, города, судьбы – без смысла и цели. Никто никогда их не видел и больше не увидит. Все великие достижения и падения теряли значение, обращаясь в золотистый прах. Для создателя в этой вечности все было равноценным. Одни формы обращались в другие – все двигалось, менялось, рождалось и вновь обращалось в шафрановый пепел в этой безбрежной пустыне бытия. И я знал, что здесь так было всегда. Такова природа существования. Все приходит, чтобы уйти. Смерть приводит к рождению. И так без конца. Осознавать все это, оставаясь чувствующим существом, было невыносимо. И меня накрыла нечеловеческая отрешенность.

Я вспомнил, что оттенки этого состояния ко мне приходили и раньше. Все это уже было – и эта пустыня, и этот бархан. Я увидел образ человека, зовущего меня в путь – за собой. Но тогда я не был способен пройти за ним до конца. Я был слишком тяжел для этого песка. Это было очень давно – в какой-то другой жизни. А сейчас я прошел, я здесь – один. На глаза наворачивались слезы необъяснимой мистической ностальгии. Оттенки любых человеческих переживаний казались невыносимо глубокими, словно грани кристалла вечности. И тогда я перестал держаться, и отдал себя песне этой живой пустыни. Сознание потеряло связь с плотной формой, и тут же было подхвачено потоком неисчислимых голосов, который понес его за собой в свободном беспрепятственном течении. Я понял, что скрывалось за каменной стеной белого шума. Меня словно вывернуло наизнанку, и внимание начало растворяться в потоке бесчисленных течений. Это – свобода абсолютной спонтанности, без выбора и без ограничений.

Казалось, меня несло в этом пространстве звука целую вечность. Затем я увидел в нем рябь, через которую стали прорываться очертания знакомых форм. Какой-то человек с почти родным лицом протянул ко мне руку, и легонько шлепнул меня по щеке. Это был Вальтер.

Глоток воздуха.

– Не может быть! – изумленно прошептал врач, глядя на дисплей своего прибора.

– Чего не может быть?

– Все, э-э-э, все в порядке! Все привиты. Мне пора!

– Вы знаете, кто его отец? Если вы ввели Тэо дозу вируса, превышающую иммунную норму…

– Я знаю, кто его отец, – перебил врач со злой улыбкой. – Вас всех привили идентичным кодом, – он поднял свой прибор. – Техника не ошибается, – сказав это, он выбежал из комнаты.

«Наставник назвал меня по имени, – первое, о чем я равнодушно подумал».

– Парень! – он смотрел мне в глаза. – Как ты?

Я ошарашенно оглядывался по сторонам. Мой ум стремительно собирался в кучку. Над макушкой, словно зажженная лампочка сияло сознание, пробившееся за пределы моей твердой головы.

– Тэо, – обратился ко мне Макс. – Я видел, как этот мозгоеб ставил тебе прививку. Какой-то он был перепуганный. Ты в порядке?

Реальность почти мгновенно стянулась до привычного мира, и ум начал с безумной скоростью складывать смыслы.

– Может… оскорбился на правду про свою компанию? – вдруг рефлекторно собрал я набор знакомых слов.

– Наверное, – удивленно кивнул Макс. – Правда позорит покрепче поклепа.

– Да ты, я смотрю в полном порядке, – неуверенно сказал Вальтер.

– Ему к врачу надо, – беспокоилась Анна.

– Врач только что убежал, – заметил Давид.

– А что со мной было? – спросил я. – Где… где я был?

– Вот и расскажи, где ты был, – предложил наставник.

– Ты с полминуты не реагировал, – сообщал Макс. – Отрубился что ли?

«Всего тридцать секунд?!».

Привычный мир проворно занял свое почетное место единственной и окончательной реальности. И я уже начинал сомневаться, что видение пустыни было не только реалистичной фантазией. Так уж получается, реальным кажется (но не является) то, что продолжительно, то, к чему привыкаешь – чем бы оно ни было. К тому же, как я помнил, даже в осознанных сновидениях всегда присутствует ощущение, что это – и есть реальность, не говоря уже про обычные сны, где всякий бред принимаешь за чистую монету. Но этот «сон» все же был особенным. Мне хотелось верить, что видение пустыни имеет свое судьбоносное значение. «Возможно – это какой-то важный урок, думал я».

– Ты это… с отцом своим обсуди. Он же сечет в этих делах, – предложил Макс.

– Ладно, – сказал я неискренне.

Я отвык обсуждать со своим вечно отсутствующим отцом свои личные проблемы, тем более что проблем в случившемся, я для себя пока что никаких не видел. Мне хотелось верить, что это видение было проявлением той мудрой силы, что пишет мою судьбу. И жаловаться на эту «силу» – означало не доверять ей. Но я, тем не менее, на всякий случай допускал, что в этой моей вере могла проявляться и моя слепая гордыня.

Когда все начали расходиться, наставник подозвал меня.

– Ты – молодец, – сказал он. – С этими мозгоправами только так и надо. Строят из себя полномочных представителей истины… А сами – по уши в неврозах.

Я скованно кивнул. Наставник крайне редко хвалил меня, поэтому раньше времени радоваться таким авторитетным поглаживаниям совсем не хотелось.

– Ты пообщался с Рафаилом. Он ответил на твой вопрос?

– Да, подробно. И не только на него…